Все те из монгольских племен, которые не принадлежат к [племенам] пирун, называют дарлекин (дальние родственники. – А. М.)[66]… Они суть колена и племена, родившиеся от остатков монгольского племени Нукуза и Хиана, которые ушли из Эргунэ-кун. Они были прежде времени Добун-Мэргэна и Алан-гоа…

Они [дарлекины] являются рабами (вассалами. – А. М.) и потомками рабов (вассалов. – А. М.) предков Чингисхана»[67].

Заметим, что в предложенных автором «Сокровенного сказания монголов» и Рашидом ад-Дином в «Сборнике летописей» классификациях родства[68] был фактически узаконен переход властных полномочий над коренными монгольскими племенами от дарлекинов к нирунам и, в частности, к одному из трех «сыновей Небесного Владыки», Бодончару, которому было суждено стать родоначальником рода хиад-боржигинов, «золотого рода» Чингисхана и «предводителем и государем многих из монгольских племен»[69].

По свидетельству наших источников, в X–XI вв. ближайшие потомки Бодончара – боржигины Хабичи-батор, Мэнэн тудун, Хачи хулуг и Хайду – неизменно главенствовали в созданном их легендарным потомком Монгольском улусе, союзе нирун-монгольских племен; а первым из предков Чингисхана, который удостоился титула хана родоплеменного союза Монгольский улус, был Хайду (родился ок. 1035 г. – А. М.).

«Всевышняя истина (Всевышний Тэнгри. – А. М.), – пишет Рашид ад-Дин, – даровала шестому предку Чингисхана, Хайду, счастье и благоденствие и пожаловала [ему] помощь [своего] подкрепления и попечения[70] до того, что у него появилось несчетное количество жен, подчиненных, отар и табунов»[71].

Таким образом, Рашид ад-Дин засвидетельствовал характерные для производящей экономики «возникновение и присвоение прибавочного продукта (“несчетное количество отар и табунов”. – А. М.), социальную дифференциацию общества (“несчетное количество подчиненных” – А. М.)[72], а также унаследованную от древних предков полигамию (''несчетное количество жен')».

Монгольский улус существовал и развивался при потомках Хайду-хана – сыне Бай шинхор догшине (родился ок. 1052 г. – А. М.) и внуке Тумбинай сэцэне (родился ок. 1069 г. – А. М.).

Если до второй половины XI в. «значение монголов и их правящего рода боржигин не выходит за границы занимаемых этими племенами земель: все события, описываемые “Сокровенным сказанием монголов”, касаются лишь вопросов внутренней консолидации, то к концу XI в. положение стабилизировалось настолько, что монгольский вождь решился непосредственно завязать отношения с киданьской империей Ляо (916-1125 гг.)[73]. В этот период монголами правил Тумбинай сэцэн, которому принадлежала инициатива установления политических и культурных связей с киданьской империей Ляо»[74]. Об этом свидетельствует упоминание в «Истории железной империи» («Дайляо гуруни судури») о посольстве (к киданям. – А. М.) из Монгольского улуса в 1084 г., а также о военной помощи, оказанной киданям, когда те подверглись нападению со стороны южных соседей – чжурчжэней и южных сунов[75].

Все эти факты дали основание монгольскому ученому Ч. Далаю сделать вывод о том, что «в начале XII века, во времена Бай шинхора и Тумбиная уже сложившийся союз монголов Трехречья (Монгольский улус. – А. М.) приобрел заметные черты государственности (выделено мной. – А. М.)»[76].

Б. Я. Владимирцов, основываясь на монгольских и персидских источниках, реконструировал процессы, которые происходили в хозяйственной и общественной жизни монголов именно этого периода их истории и пришел к несколько другим выводам.

«По его мнению, на данном этапе эволюции древнемонгольского родоплеменного общества среди монгольских племен, как и почти две тысячи лет назад, по образу жизни и ведения хозяйства различались лесные народы[77] и монголы-кочевники.

Лесные народы занимались главным образом охотой, но не гнушались и рыболовства. Частично, конечно, начали подвергаться влиянию своих кочевых соседей, и хозяйственный уклад их стал меняться: замечается эволюция в сторону кочевого быта, постепенный к нему переход[78].

Главным занятием монголов-кочевников были скотоводство и охота; это были номады-пастухи и охотники одновременно, но все-таки основой их экономической жизни было скотоводство.

Но одним кочевым скотоводческим хозяйством монголы XI–XII вв. прожить не могли: пищи недоставало. Недостаток этот пополнялся охотой на всякого рода дичь и отчасти рыбной ловлей; в затруднительных случаях питались и кореньями… Все вышесказанное позволяет видеть в монголе древней эпохи не просто номада, а кочевника-охотника…»[79]

Характеризуя социальную организацию древнемонгольского общества рассматриваемого нами периода, Б. Я. Владимирцов писал: «Основным элементом древнего монгольского общества (XI–XII вв.) был род, то есть "своеобразный союз кровных родственников”»[80]. По его мнению, процесс ликвидации древних форм их родовой общины если и шел, то происходил неравномерно, сохранялись старые общинные традиции[81]; в их хозяйственной деятельности по-прежнему сосуществовали два способа ведения хозяйства (присваивающий и производящий), а значит, в регулятивной системе, действовавшей у них в этот период, наличествовали признаки регулятивных систем присваивающей и производящей экономики.

Переходя к рассмотрению структуры регулятивной системы эпохи прародителей Чингисхана (VIII–XII вв.), следует признать «Сокровенное сказание монголов» и «Сборник летописей» Рашида ад-Дина не только важнейшими источниками по истории древнемонгольского родоплеменного общества, но и главным хранилищем социальных норм регулятивной системы, сформировавшейся и действовавшей в этом обществе на протяжении четырех столетий.

Поэтому, цитируя древние мифы, предания и легенды, вошедшие в эти летописи монгольского и персидского авторов, мы хотим обратить внимание читателей не только на их историческое или художественное, но в первую очередь на социально-нормативное значение. Несомненно, в них нашли выражение социальные нормы регулятивной системы родового общества ближайших предков Чингисхана, которые «по содержанию обеспечивали социализацию жизни общин, кланов, групп, экологическое состояние и ряд других необходимых условий жизнедеятельности…»[82].

В частности, нормы этой регулятивной системы были направлены на закрепление за соответствующей группой, кланом той или иной территории, на которой она перемещалась (выделено мной. – А. М.)[83]. Однако если какая-либо другая, как правило, родственная группа в силу природных (или других. – А. М.) условий не могла пользоваться своей территорией… то ей предоставлялась возможность жить и на территории другой группы[84].