Добровольно, конечно, никто из них не соглашался принести себя в жертву, но тут подвернулся счастливый случай: в дальней фанзе, на западном склоне Татудинзы, один из рабочих китайцев, приносивших продукты из Цунхэ, уворовал из тайника две собольих шкурки, его поймали с поличным, судили своим судом и приговорили к смерти в когтях тигра.

Когда в тайгу проникли первые отблески зари и скалистый краж Татудинзы озолотился солнечными лучами, мы с Бобошиным, ежась от холода, шагали уже вверх по тропе, по следам уходивших хищников.

Пройдя по следам их верст десять, мы остановились перед отвесною грядою гранитного гребня хребта Лао-е-лина. Следы хищников вели нас на эти отвесные кручи, недоступные для человека. Волей-неволей пришлось нам обходить этот кряж, который тянулся с севера на юг более чем на 20 верст.

Мы стояли на склоне хребта, поросшего дубняками. Всюду виднелись следы и покопки кабанов. Мы решили бросить на сегодня тигров и заняться кабанами, исходя из того соображения, что лучше синица в руки.

Скрадывать вдвоем зверя было неудобно, и мы разошлись. Бобошин, как обладатель длинных ног, пошел в обход и засел на перевале, куда должны были двинуться кабаны после моих выстрелов.

Не прошел я и четырехсот шагов, как услышал характерный визг поросят.

Был ясный лучезарный полдень, какие бывают обыкновенно в середине зимы.

Белая пелена снега, покрывавшая южный склон хребта, искрилась всеми цветами радуги и слепила глаза.

Чувствуя близость зверя, я медленно подвигался вперед, стараясь не слышать самого себя.

Тишина была невозмутимая, только где-то недалеко, в редких дубняках слышалось какое-то движение, шорох и задорное хрюканье молодых зверей. Стая сорок с беспокойством носилась над ними, и неугомонные дятлы стучали по стволам деревьев.

Зная, что кабаны находятся в ближайшем дубняке, я стал скрадывать их, переползая от одного дерева к другому.

Вскоре глазам моим открылась следующая картина: на солнцепеке, среди дубового леса расположилось огромное стадо кабанов. Весь отлогий склон хребта был испещрен черными силуэтами зверей всевозможных возрастов, тут были старые секачи, с внушительными острыми клыками; подростки, с еле заметными зачатками клыков; молодые игривые свинки и старые матерые свиньи, окруженные суетливою и шумною толпой прибылых поросят.

Воздух тянул на меня и, стоя за деревом, я мог спокойно любоваться этой лесной идиллией и с наслаждением охотника втягивал в себя аромат тайги, пригретой солнцем, и специфический острый запах зверей.

Сколько было здесь кабанов, сказать трудно, но судя по площади, ими занятой, не менее двухсот.

Считая себя в полной безопасности, звери были беспечны и вели себя непринужденно. Многие расположились на отдых и лежали на мягких постелях из веток и сухой травы. Молодежь резвилась, гоняясь друг за другом взапуски. Тут-же вертелись лесные сплетницы сороки и прыгали по спинам и бокам кабанов, освобождая их густой пушистый мех от насекомых.

Долго я стоял, не шевелясь, за стволом старого дуба, не будучи в состоянии нарушить эту мирную безмятежную жизнь лесных обитателей чуждым ей звуком ружейного выстрела.

Но, вспомнив наше решение и выполняя свою задачу, я с неохотой поднял дуло винтовки и навел вершину мушки в левую лопатку ближайшего ко мне секача, стоявшего боком и чесавшего свой правый окорок о ствол дуба.

Грянул выстрел и кабан, сделав несколько шагов вперед, зашатался и лег на бок, обагряя кровью снег и желтый прошлогодний лист, вскопанный зверями, в поисках желудей.

Первое мгновение после выстрела наступила мертвая тишина, ни один звук не тревожил притаившуюся тайгу. Затем, в мгновение ока звери ринулись на утек, вверх по косогору, на перевал хребта, где засел Бобошин.

Несмотря на стремительный бег большого стада по дубнякам и зарослям не было слышно ни одного звука этого движения: каждый зверь, сознавая опасность, пробирался по тайге бесшумно.

Вскоре на гребне хребта раздались, один за другим, два выстрела. Это стрелял Бобошин по двух кабанам, как всегда без промаха.

Когда я подошел к лежащему зверю, он был уже мертв.

Небольшой карий глаз его еще не потерял жизненного блеска и смотрел вопросительно в голубое небо.

Могучая, плотная фигура зверя была красива и белый трехгранный клык грозно сверкал на конце длинного крутого рыла.

Судя по крупной голове, вес зверя достигал пятнадцати пудов.

Чтобы не давать туше застыть, я принялся немедленно за потрошение, что потребовало около часа времени, так как одному трудно было поворачивать тяжелое животное.

Желудок его был битком набит полу разжёванными желудями и свежими побегами какого-то кустарника.

Для предохранения зверя от мелких хищников, пришлось навалить на него мелких веток и листьев, для чего я воспользовался кабаньей постелью; кроме того, сверху еще присыпал снегом.

Бобошин убил кабана и молодую свинью. Когда я вышел к нему на перевал, он кончал потрошение зверей.

«Знаешь, Пенсне! А ведь тигры то здесь недалеко!» – произнес Бобошин, вытирая окровавленные руки снегом и закуривая свою короткую трубку носогрейку – «вон посмотри, чьи это следы?» – указал он головой на тропу, проложенную на самом гребне хребта.

Сомнений не могло быть. Здесь была битая тропа, по которой хищники совершают свои обходы. Следы совершенно свежие, звери прошли не ранее утра и вероятно находятся где-то поблизости.

Завалив кабанов снегом, мы двинулись по этой тропе, придерживаясь следов зверей. Как большинство тигровых троп, она извивалась по гребням хребтов, вдоль каменистых россыпей, выходила на утесы и горные выступы, где хищники имеют обыкновение лежать и сидеть, обзирая окрестности.

В одном месте, под навесом скал, тигры отдыхали и колоссальные фигуры их резко отпечатались на девственной пелене снега.

Расстояние между нами очевидно сокращалось, но все-же наступившая ночь заставила нас искать убежища в одной из горных пещер, часто встречающихся в этой части Лао-е-лина.

Натаскав сухих листьев для постелей, мы с комфортом переночевали в уютной пещере и спали как убитые. Бобошин насколько раз будил меня, чтобы я послушал музыку тайги. Всю ночь, до самого рассвета где-то поблизости ревели тигры и грозные голоса их рокотали в лесных дебрях и горное эхо вторило им в далеких падях и ущельях.

Это была «звериная ночь», когда тигры сходятся вместе, дерутся из-за самок и оглашают безмолвную тайгу своими громовыми голосами. В остальное время года они молчаливы и ведут одинокий скрытый образ жизни.

Под утро, едва только порозовела скалистая вершина Татудинцы, мы были уже на ногах. Наскоро напившись чаю, мы снова зашагали по хребтам и увалам, по следам уходивших хищников.

К полудню вышли мы на крутой перевал, где представилась нам ужасная картина гибели человека в когтях преследуемых нами зверей. На самой вершине перевала снег был смят и вытоптан широкими лапами гигантских кошек и окровавлен. Всюду валялись обрывки и клочки ватной китайской одежды; тут-же торчали из-под снега кожаные улы, порванные и измятые зубами зверей. Около меховой шапки под старым кедром, извиваясь как змея, блестела черная длинная коса. На коре дерева висели обрывки крепкой пеньковой веревки, толщиною в палец. Ствол кедра обрызган кровью. Недалеко отсюда, в замерзшей луже крови лежал обглоданный человеческий череп, ступни ног, кисть руки и кости бедра. Вот и все, что осталось от несчастного китайца. Смотря на все это, можно было легко представить себе кошмарную таежную драму. Слова Тун-лина оправдались: человек, нарушивший закон тайги, был приговорен к смертной казни и отдан на растерзание зверей. Крепко привязанный к стволу дерева, прежде, чем принять мучительную смерть, он должен был испытать невероятные переживания, так как свирепые кровожадные хищники по частям отрывали части его тела, чтобы освободить его от веревки. Мы долго стояли на этом лобном месте, где совершена была казнь во имя таежного правосудия.