Астроном помнил, как Ван Со смиренно стоял на коленях перед троном, где восседал Тхэджо, у кого в ушах ещё звучал траурный колокол по повешенной наложнице О. И как безропотно принц принял наказание, равносильное гибели, что привело в изумление даже его отца.

– Ты не станешь противиться? – удивлённо переспросил Ван Гон.

– Разве я могу не подчиниться королю? – безо всяких эмоций ответил четвёртый принц. Но он не был бы собой, если бы не продолжил: – Я покину Сонгак, как вы того пожелали. Однако Хэ Су не должна покидать Дамивон. Прошу вас о милости и понимании.

И было очевидно, что Ван Со не просит, а ставит условие. В обмен на собственный отъезд и миссию во враждебных землях с риском для жизни он требовал безопасности и покоя для Хэ Су. Это не могло не вызывать уважения.

– Ты всё ещё обворожён ею? – после тяжёлой паузы сердито проговорил король.

– Я не могу отказаться от неё, – в тихом почтительном голосе четвёртого принца звучала такая несокрушимая твёрдость, что даже Чжи Мон взглянул на него так, словно видел впервые.

Однако стоило Ван Со покинуть тронный зал, как астроном едва не сел на пол, причём буквально, услышав приказ короля:

– Избавься от Хэ Су.

– Что, простите? – уточнил Чжи Мон, донельзя поражённый внезапным вероломством Тхэджо.

– Отправь её туда, где она не сможет видеться с принцами, – сквозь зубы пояснил король. – Если Ван Со не способен отказаться от неё, я сам позабочусь об этом.

Вот это было уже жестоко и перекрывало любую ссылку на войну, в противоборствующий клан и куда бы то ни было вообще. Потому что это было не наказанием, а самой настоящей местью. Местью мужчины, который не смог защитить свою женщину, но имел власть, чтобы покарать того, кто на это отважился, даже родного сына.

И пусть король требовал убрать Хэ Су за тридевять земель, запретив ей прощаться с принцами, Чжи Мон его не послушался: ему страшно было представить, что натворит четвёртый принц, если не найдёт её по возвращении. Да он же просто разнесёт ко всем чертям дворец, а потом придушит его, астронома! Или нет, сперва придушит, а потом разнесёт. Хотя какая разница…

Поэтому Чжи Мон отправил Хэ Су не в какую-то захолустную провинцию, а всего лишь на окраину Сонгака, определив прачкой в кёбан{?}[Кёбан – учебное заведение для кисэн, где девушек обучали музыке, танцам и поэзии для развлечения знати.]. Да, из некогда благородной госпожи она превратилась в низшую из служанок, но астроном был уверен, что эта удивительная девушка справится с любыми трудностями, ведь не просто так он её выбрал!

К тому же он не хотел терять Хэ Су из вида, ведь ей предстояло вернуться.

И королевский запрет на прощание с принцами Чжи Мон истолковал на свой лад: со всеми нельзя, а с одним – можно и даже необходимо. Поэтому он сам проводил хромающую Хэ Су до своей башни, где собирался в дорогу Ван Со.

Звездочёт понимал, что этим двоим нужно было увидеться и поговорить перед расставанием. Ведь его сердце вовсе не было каменным.

А что до короля Тхэджо, то ныне, через двадцать шесть лет после вступления на престол, на троне сидел уже не тот величественный и грозный генерал Ван Гон, который твёрдой рукой объединил три государства и мудро правил молодой страной. Спустя долгие месяцы вялого и покорного угасания Корё возглавлял сломленный, ссутулившийся старик. Тхэджо было, в сущности, не так много лет, но он сдался и теперь устало смотрел на мир погасшим взглядом и бескровными губами равнодушно отдавал приказы.

Чжи Мон наблюдал за ним со смесью сожаления, сочувствия и смирения: всё это происходило по воле Небес, что бы он там себе ни думал и ни был способен изменить.

Однажды под вечер, выгнав из тронного зала бесполезного лекаря, у которого от страха и осознания собственной беспомощности тряслись руки, пока он пытался нащупать королевский пульс, правитель долго молчал, глядя куда-то в пустоту, а потом повернулся к Чжи Мону и едва слышно сказал то, чего астроном ждал от него, ждал уже очень давно:

– Верни Ван Со в Сонгак.

***

Год вдали от тебя прошёл, словно целая жизнь, Су.

Так мне думалось тогда, ведь я ещё не знал, что это такое – целая жизнь без тебя, поэтому даже год мне казался вечностью.

Как же наивен я был в то время!

Я побывал в разных землях, видел и вынес много такого, о чём бы никогда не решился рассказать тебе, да и теперь не стану. Зачем? Ради чего тревожить тебя рассказами о нескольких новых ранениях, которые лишь прибавили шрамов на моём теле, о долгих зимних неделях в плену, об изнуряющей болезни, о потере моего отряда – всех воинов, одного за другим… Ведь главное – я выполнил свою миссию и вернулся к тебе. Живым. Я снова увидел и обнял тебя!

Меня везде принимали с настороженной холодностью и даже враждебностью, не зная, чего можно ожидать от принца Волка из династии Ван, но опасения Чжи Мона не оправдались: несмотря на всё пережитое, на все трудности и столкновения, данные мне поручения я выполнял так, как и рассчитывал мой отец. А я постоянно ждал, когда же он сменит гнев на милость и позволит мне вернуться домой…

В длительных конных походах, бесконечных месяцах в плену и похожих один на другой муторных днях на постели под присмотром военного лекаря у меня было много времени для воспоминаний, и все они были связаны с тобой. Долгими ночами, глядя на звёзды чужого неба, я думал о тебе и безумно скучал. Я скучал по той бойкой, дерзкой и смелой девчонке, которая ворвалась в мою жизнь свежим ветром и досаждала мне своими поучениями, незаметно пробираясь в самую глубину моего сердца. Я скучал по маленькой испуганной пичужке, в которую ты превратилась после ритуала дождя, пусть так и не понял, почему ты вдруг начала бояться меня. Я скучал по тихой печальной тени, которой ты стала после испытаний и смерти придворной дамы О.

Я тосковал по тебе любой, ведь, какой бы ты ни была, ты оставалась для меня чудом. Ты принесла в мою жизнь свет и надежду. Ты открыла мне, что невыносимая унизительная жалость в твоих глазах на самом деле была мягким состраданием и пониманием, в котором я так нуждался.

Меня никто, никто не понимал так, как ты, Су! Тебе единственной на земле было не всё равно, что со мной, здоров ли я, хорошо ли я спал…

Но моя тоска была ничем по сравнению с той, что душит меня сейчас! Та тоска по тебе была иной, ведь в душе я был уверен, что однажды вернусь к тебе и вновь увижу твои глаза. А теперь она изменилась: у неё другой цвет – серый, гнетущий, у неё другой голос – изматывающе безысходный и недосягаемый, как твои черты в моей памяти.

Но тогда… Тогда всё было иначе, думал о тебе я иначе и надеялся на иное… Ты научила меня смотреть на звёзды, любоваться снегом, пить свежие струи дождя. Рядом с тобой я отогрелся и понял, что могу чувствовать радость, замечать красоту и улыбаться. Когда я видел тебя, говорил с тобой, меня окутывали умиротворение и покой. Как рассказать тебе, что это значило для меня? Как объяснить, насколько сильно мне тебя не хватало?

Я не выпускал из рук ту самую шпильку с лотосом, которую ты вернула мне в нашу последнюю встречу, ведь когда-то в своих руках её держала ты.

Я и не ждал, что ты придёшь ко мне, когда собирался в дорогу. Потому что намеревался разыскать тебя до отъезда сам. И знаешь, что потрясло меня даже больше того, что ты – пришла? Ты улыбнулась мне! Улыбнулась едва ли не впервые за долгие месяцы и не отказалась прогуляться у озера Донджи. Нашего озера.

Ты говорила мне о том, что этот мир продолжит жить своей жизнью всегда, несмотря на все наши скорби и потери. А я, слушая тебя, надеялся только на одно – чтобы ты как можно скорее отпустила прошлое, хотя и знал, что это невозможно после всего, что тебе пришлось вынести.

И я не поверил своим ушам, когда услышал, как ты просила меня забыть о тебе, как говорила, что не будешь меня ждать и протянула мне шпильку, которую я ни разу не видел в твоих волосах.

Но ведь ты её и не выбросила!

Я слово в слово могу повторить, что ты тогда говорила мне: