Лгать было опасно, и чревато крушением становящихся с каждой минутой все милее сердцу планов, но Саруман Белый сказал чистую правду… какая ирония. Способности заглядывать в будущее изобретенное им на свою голову Зеркало так и не обрело, увы, но несколько быстротечных мгновений понаблюдать за Владычицей Галадриэль все же получилось.

***

— Я только сейчас понял, что именно видел. Пытаться разглядеть через Зеркало показанное другим Зеркалом — звучит как нечто безумное, а не просто невозможное. Я не стал бы тратить время на бесплодные попытки, у меня была совсем иная цель, но судьба сама распорядилась…

Это уже становится традицией.

Почти забыв о сковавшем разум и сердце необъяснимом страхе — так боятся таящихся в темных углах чудовищ человеческие дети, странно, что Силмэриэль ничего не чувствует — Саруман поднялся с кресла, с трудом поборов желание несколько раз пройти лабораторию из конца в конец. Это было бы странно и невежливо, и выдало его чрезмерное волнение. Достигнутый успех — его Зеркало не бесполезная трата времени, эльфийке стоит взять назад свои оскорбительные слова — и осознание собственной гениальности на миг опьянили, вызвав почти непреодолимое возбуждение.

До глубины души задетый высокомерием Галадриэль — «бесполезных изобретений», «хотел стать большим, чем тебе дано, и заполучить то, что тебе не положено» — приторно-сладкий голос поселился в голове надсадным жужжанием надоедливой мухи — Саруман решил во что бы то ни стало доказать обратное. Самому себе, и ей… когда использует увиденное к своей выгоде.

— Чтоб тебя Балрог драл, ведьма! И не когтями, — сквозь зубы неприлично ругался уязвленный маг, снова и снова пытаясь найти способ заставить Зеркало показать не нечто случайное и бессмысленное, а нужное место… в настоящем. Лотлориэн, надежно сокрытый за стволами мэллорнов и сетью колдовства слишком много возомнившей о себе ученицы Мелиан. Связываться со смещением во времени он больше не собирался, одного раза хватило сразу и навсегда.

На быстрый и легкий успех Саруман не рассчитывал, был полон решимости экспериментировать до скончания мира, если понадобится, но не признать фиаско. И капризная судьба, или собственная гениальность (в чем именно причина, Белый маг и не думал усомниться) вновь пришла на помощь.

Когда от напряжения начала кружиться голова — попытки незаметно дотянуться осанвэ до Галадриэль высасывали силы катастрофически быстро — Зеркало потемнело, став непроницаемым, и отразило знакомую стройную фигуру в снежно белом платье, с рассыпавшимся по закрытым жемчужно-серым плащом плечам золотом волос. Владычица стояла у знакомой, всю жизнь раздражавшей его каменной чаши, вглядываясь в мелькающие в глубине тени.

Блаженное ощущение победы (это была еще далеко не настоящая победа, но все же) заставило на миг воспарить над вершиной Ортханка в ставшую вдруг доступной небесную высь, и чуть было не сбило вожделенную картинку. Рассмотреть удалось немногое, Саруман сначала не понял, что это могло значить и до сих пор считал моральное удовлетворение (рукотворное Зеркало не бесполезно, да, и Галадриэль вполне уязвима для него) своей единственной наградой.

Крылатые черные тени, скользящие над гордо выдающейся из скалы, как киль корабля, доселе неприступной белой крепостью, и странно перекосившееся лицо Боромира, точнее, не Боромира.

Так тебе и надо!

Пьянящее злорадство чуть было не ударило в голову, но Саруман сумел взять себя в руки, пригубив лишь крохотный глоток сладчайшего чувства — он расскажет восставшему из проклятой тьмы совсем о другом, а об этом… ни к чему.

— Твой брат, Фарамир, встретит Хранителя кольца в Итилиэне… или ты можешь сделать это вместе него. И не дать Майрону обрести свое утраченное всевластие. — Саруман чувствовал, что этот удар достигнет цели, а понимать, почему, совсем не обязательно. Нет никакой необходимости облекать это знание в слова. — Или тебе безразлично?

Саруман постарался произнести последние слова невозмутимо-будничным тоном, как осведомился бы, не желает ли гость вина, и отвернулся к заполненной лишь водой чаше, любовно проведя ладонью по камню. Погружать взгляд во вспыхнувшую проклятым пламенем тьму в некогда человеческих глазах было пугающе неприятно, и ни к чему.

— Оставь мою дочь со мной, в Изенгарде… — заставлять голос звучать с нужными интонациями не было нужды. Он действительно этого хотел, хотя и по иной причине. — Я позабочусь о ней, как раньше… лучше, чем раньше. Я был излишне суров с ней, но для ее же пользы… и для твоей, — не удержался от небольшой гадости маг. — Не позволял знакомиться с роханскими конюхами, и впредь не позволю. Досадно быть с девушкой после них… такому, как ты.

— Мы потом поговорим о твоей дочери, Саруман, — пугающе спокойно произнёс… Боромир, очень хотелось делать вид, что это он, чтобы неконтролируемый страх не захлестнул с головой.

— Прости… я неудачно пошутил, — поспешно добавил Саруман, слегка побледнев. Горло на миг сжало леденящее прикосновение, и почти неразличимые, отдавшийся тупой головной болью картины замелькали в сознании. — Волнение помутило мой разум. То, что Саурон вот-вот захватит Средиземье и станет непобедим, печалит меня… с каждым днём все сильнее. Я бывал излишне жесток с Силмэриэль, но с самого рождения лишь я заботился о ней. С тех пор, как…

Саруман мысленно ударил себя по губам — ненужная откровенность всегда лишь во вред — и, дав взгляду отдохнуть на вновь любимом изобретении, продолжил: — Силмэриэль будет неуютно в Минас-Тирите, если ты оставишь ее там одну. И опасно… полукровка слишком привязана к данному от рождения телу.

***

Пойманный темными витражными стеклами бледно-желтый луч еле ощутимо коснулся век… ей всю жизнь не хватало в Ортханке живого света и тепла, но привычная с детства полумгла дарила ощущение незыблемости жизни и некоторой защищенности — хлипкой и неполноценной, совсем не такой, как… Рука с невольной надеждой потянулась в сторону, но ощутила лишь пустоту и легкую щекочущую прохладу атласной подушки. Может, и правда… ничего не было? Отец вот-вот прикажет ей пойти проверить, как себя чувствует Хельга и проклятый полуорк, он всегда так делает, стоит только проснуться.

Глупо… такие, как она, не сходят с ума — рассудок айну способен помутиться лишь временно, от смертельного переутомления или коварного темного эликсира. Или любовного… Силмэриэль глубоко вздохнула, переплетя пальцы — страстное желание увидеть подарившего ей волшебное тепло любви натолкнулось на холодящий страх и неуверенность, как птица на стекло.

Вчера… или еще сегодня, когда он нес ее на руках, как вернувшегося в счастливое бессловесное состояние ребенка, все было просто и радостно, без тени отравляющих душу сомнений. Грань между доступным и невозможным стерлась, как между сном и явью, и можно было поверить во все — и что ступени не закончатся еще долго-долго, и что это совсем не из-за эликсира Гэндальфа, и даже в то, что они будут жить долго и счастливо, как в сказках давно умершего стражника.

В Изенгарде… ей сложно представить себя живущей где-то еще, совсем не получается. Только как же тогда отец? Изенгард принадлежит ему, и… Мысли об отце всегда возвращали в реальный мир, к вечно терзающим сомнениям и неуверенности. Чем закончился разговор Сарумана и скрывающего свое имя темного майа? Отец наверняка знает, что оно означает, он все знает, только не всем поделился с такой бестолковой ученицей, как она.

Беспокоиться за любимого вряд ли имело смысл, только если за папу. Он же не убил его? Когда-то ей этого хотелось, искренне и от всей души, но для реализации кровожадных планов чего-то не хватило, самой малости. А сейчас она готова простить его, тем более Саруман не по своей воле стал ее родителем.

Силмэриэль зажмурилась от всегда неожиданно яркого после сумрака Ортханка дневного света. Она сама не понимала, куда шла, желание заглянуть в странно и упоительно отражающие ее сущность глаза боролось с липким страхом больше не увидеть этого. Смотровая площадка всегда спасала ее от отцовского гнева и горьких мыслей, позволяя мечтать о бескрайнем прекрасном мире за кольцом Мглистых гор и лучшей жизни.