И, изо всех сил стараясь не споткнуться на каменных ступенях — это могло стать концом — отступила назад, за спасительную дверь башни.

========== Часть 12 ==========

«Убейте всех!» — Хотя отец и не говорил вслух, холодное безразличие и спокойствие царапнули слух резким диссонансом. Он специально открыл для нее сознание, позволив услышать отданную Луртцу команду.

Ведущая к вершине Ортханка лестница лишь смутно угадывалась в темноте, и никогда еще не казалась столь бесконечной… Силмэриэль даже начала думать, что ошиблась с направлением и бежит по полустертым каменным ступеням не к дарящему призрачную надежду ночному небу, а все глубже вниз, в объятия безнадежной Тьмы. Шаркающие шаги сзади были стуком крови в висках, или сразу предавшие новую хозяйку орки уже торопились исполнить приказ отца?

— Нет, папа, не надо!

Чтобы немного восстановить дыхание, пришлось остановиться, прижимаясь спиной к стене… обычно тело гораздо лучше слушалось ее и не было подвержено досадным проблемам смертных. Но не тогда, когда сил почти не осталось… она вот-вот потеряет контроль над собой и упадет, как в прекрасный и проклятый день, когда отец стал не властен над ней.

Он врет… наверное.

Если всех убить, кольцо может потеряться и вновь сгинуть на столетия, или сразу угодить в алчущие руки истинного хозяина — нельзя доверять его полуразумным темным тварям… отец не может не понимать этого. Или желание наказать предательницу полностью затмило его разум, вытеснив остальные соображения?

Она не может этого допустить, Боромир должен вернуться к ней живым и здоровым. Он любит ее… будет любить, и спасет от Тьмы, ненависти и страха, все ближе подползающих сзади, с топотом шагов по ступеням и окутывающих способной сбить с ног ледяной волной спереди, с уже совсем близкой вершины Ортханка.

— Пришла отдать его мне… и молить о прощении?

Почему у нее чуть было не подогнулись колени, и предательское «да» само собой не сорвалось с губ? Пронизывающе холодный ночной вечер заставил задрожать и опьянил как отцовский растворитель. В согретом жаром никогда не гаснущих печей и кузнечных горнов дворе он совсем не чувствовался, или это проснувшийся привычный страх заледенил кровь? Если морок темного колдовства поработит волю, это конец…

Она склонилась бы перед отцом и служила ему, будь он хоть немного добр к ней, но Саруман Белый не знает пощады и жалости.

— Нет! Изенгард стал слишком тесен для нас двоих.

Точь-в-точь такой же, как и прежде, равнодушно-высокомерный взгляд отца вновь чуть было не лишил последних сил, привычное — сколько она себя помнит — вечное пренебрежение чувствовалось и сквозь злость… совсем не такую сильную, как она думала. Может, он не накажет ее… совсем уж строго, и все же когда-нибудь…

Малодушная мысль змеей проскользнула в сознание, обвивая холодными кольцами болезненно замершее сердце. Саруман только попинает ее, как безвольную игрушку, не обрушивая заслуженной лишь равным врагом жестокой кары, и позволит занять прежнее место… чуть выше собаки.

Неожиданная обида и нахлынувшие мутным потоком горькие воспоминания помогли не преклонить колени, раздув тлеющий темный огонь… отец настолько ни во что не ставит ее, что не удостоил ненависти и по-настоящему жгучей злости. Саруман Белый зря так быстро забыл их последнюю встречу, когда он все же испугался… жалкую никчемную девчонку.

— Да… надо было оставить тебя там!

Где?

Не успев задуматься о смысле брошенных отцом обидных слов — ничего другого он произнести просто не мог — Силмэриэль чуть не задохнулась от попавшего чуть ниже груди удара невидимого кулака. Отец не сумел как следует сконцентрироваться, и не вернул все свои силы без посоха, иначе ее телесной оболочке пришел бы конец.

— Нет! — отец усмехнулся, неуловимым движением поднимая руки. — Я не убью тебя…

Он не договорил, досадливо нахмурившись, торжествующий блеск в его глазах погас, сменившись раздражением. Силмэриэль в последний момент удалось удержать почти выскользнувший из рук посох, до боли сжав древко побелевшими пальцами. Отец мог не трудиться объяснять, что сделает в случае своего торжества — от картинок в его на миг открывшемся сознании Силмэриэль обожгло волной всепоглощающей ненависти.

Отдать ее на забаву оркам… неужели отцу не претит мысль допустить такое с той, в ком течет его же кровь? Чтобы гадкие твари осквернили ее чистоту… лучше убить совершившую непростительное дочь как угодно мучительно, не бросая на себя вечную тень позора. А он собрался смотреть на это, как на забавное развлечение, с легкой злорадной усмешкой.

Может, она еще сама сможет взглянуть, как орки наказывают папу… тем же способом. Хотя нет, ее сразу стошнит, как ни жаль.

— С тобой искаженным тварям понравится гораздо меньше… но им придется!

Новый удар отскочил от поднятого к груди посоха, заставив лишь слегка пошатнуться. Почти до дна исчерпанная сила вновь нетерпеливо завибрировала на кончиках пальцев, покалывая ладони… едва неизвестно как поднявшийся в ней исступленный всплеск закончится, она сразу упадет, но пока помогающая ей в критические моменты Тьма разгоняла кровь и не давала подогнуться ногам, кружа голову болезненным восторгом.

Это тебе за…

Перечислять, за что, слишком долго и заставит убить его на месте, а ей бы хотелось… Отец сумел отскочить в сторону от лишь слегка задевшего его, опалив мантию, разряда, тщетно пытаясь что-то сказать — то ли ей, то ли неспособным ничем помочь оркам.

С позволившим почти полностью забыть грызущую ее с самого рождения глухую тоску по близости и теплу удовольствием Силмэриэль встретила вновь ставший испуганным взгляд отца, вплотную прижав наконечник посоха к его груди. Он всегда любил, и до сих пор любит отрывать ее от земли, наклонять под немыслимыми углами, почти уложив на спину, и больно ронять, опуская посох, в наказание за детские шалости и малейшие проступки, пусть наконец сам узнает, каково это…

— Прощай, папа!

Она не сбросит его вниз, просто безумно давно мечтала это сказать, именно здесь и именно так. Хотя искушение в залитом тьмой сознании стало нестерпимым, остатки здравого смысла и человечности могли не устоять, и… Еще чуть-чуть, и из последних сил сопротивляющийся давлению Саруман потеряет равновесие и будет беспомощно висеть над освещенной подземным огнем пропастью, полностью в ее власти… от предвкушения болезненно-сладко сжалось сердце и похолодели руки…

— Я не твой папа, Силмэриэль… с ним ты простишься не в этот раз.

Казалось, слов, способных обернуть вспять поднявшуюся в ней темную силу, невозможно подобрать даже Саруману, их не существует в этом мире… не должно существовать. Но он сумел найти.

— А… а кто?

Только и смогла растерянно произнести она, стараясь не потерять сознание от горным обвалом обрушившегося бессилия и нехватки воздуха. Готовая полностью затопить душу Тьма замерла, как достигшая крайней точки приливная волна, и покатилась назад, уступая смятению и пустоте. Силмэриэль пошатнулась на онемевших ногах, хватаясь за уступ, ставший неподъемным посох бессильно опустился, словно отказываясь служить самозванке.

— Я не знаю, — вкрадчиво, с почти ласковыми нотками ответил Саруман, притиснув ее вплотную к черному каменному крылу, в которое еще совсем недавно впечатался спиной сам. И улыбнулся одними губами, прижимая древко повернутого плашмя посоха к ее горлу. — И тебе ни к чему. Ты не была хоть сколько-нибудь нужна и интересна ему… полукровка… и не будешь. Раз он оставил новорожденную дочь умереть… и быть съеденной обезумевшими от голода рабами. Твои кости давно истлели бы на дне моря, а неприкаянный дух развеялся во мраке, если бы я не забрал тебя… неблагодарная девчонка.

Засиявший смутным внутренним светом от радости, что наконец вернулся к хозяину, посох (или у нее просто помутилось в глазах) еле позволял дышать, а хотя бы на волос оторвать голову от стены было невозможно. Отчаянно пытаться вырваться из цепких холодных рук не хотелось, слова отца (продолжать называть его так — единственное хоть сколь-нибудь не зыбкое, оставшееся у нее) прожгли что-то глубоко внутри, затмив зрение подступившими слезами.