Отрывочные воспоминания современников в сочетании с официально объявленной причиной смерти (родильная горячка), позволяют предположить, что жена царевича Алексея погибла от сепсиса – генерализованного инфекционного процесса[19], часто осложнявшего в те времена послеродовой период в связи с отсутствием антибиотиков. Видимо, сыграли роль и большая кровопотеря в родах вследствие атонии (плохого сокращения) матки в сочетании с попаданием в ее зияющие венозные сосуды микрочастиц плацентарной ткани, возможно, оставление в полости матки фрагментов плодных оболочек и другие неизвестные тогда врачам факторы, вызывающие «родильную горячку». 22 октября 1715 года София-Шарлотта скончалась. По преданию, царь лично присутствовал при вскрытии тела невестки. Алексей тяжело переживал смерть жены: плакал, несколько раз падал в обморок.

Царевич после смерти жены уединенно жил в своем деревянном дворце в Литейной части города, на Шпалерной улице. Траур по супруге давал ему формальный повод не появляться на торжественных приемах и ассамблеях, всегда тяготивших Алексея. На сохранившихся портретах того времени мы видим царевича – худощавого, бледного, выше среднего роста, с узкими плечами, с длинными темно-каштановыми волосами, с узким лицом и большими черными глазами. По характеру мягкий, впечатлительный, не очень крепкий физически, он этими качествами напоминал деда – «тишайшего» Алексея Михайловича, и дядю, царя Федора. На последнего он походил также подозрительностью и суеверностью, а на них обоих – искренней набожностью. К 1713 году относится событие, чрезвычайно важное для характеристики взаимоотношений отца и сына. Петр захотел лично проэкзаменовать царевича после его возвращения в Петербург из учебной заграничной поездки. Страх сына перед отцом был настолько велик, что Алексей, чтобы не чертить в присутствии царя, выстрелил себе из пистолета в ладонь правой руки – в результате возник ожог кисти, но пуля, к счастью, не причинила раны. Инциденту был придан характер несчастного случая. Часто царевич уклонялся от поручений государя, притворяясь больным. О своем умении симулировать заболевания Алексей собственноручно сообщил на следствии в 1718 году: «Притворяя себе болезнь, лекарство нарочно, чтобы не быть похода, принимал…» (Павленко Н.И., 1990). Постоянный психический прессинг со стороны отца, видимо, отразился на состоянии здоровья царевича. Петр был вынужден в 1714 г. отпустить сына в Карлсбад для лечения минеральными водами. Анализ отрывочных сведений о жалобах и симптомах недомогания позволяет предположить, что у Алексея в тот период действительно имелись признаки вегетососудистой дистонии…

Сохранилось около сотни писем из обширной переписки Петра I и Екатерины. Царевич Алексей в них упоминается лишь трижды (!), ни в одном из посланий ему нет даже привета. Послания отца к юноше холодны, кратки, бесстрастны. Видимо, царь был вечно недоволен сыном. Мне кажется, что Алексей не был трусливым истериком, как его привыкли изображать некоторые писатели, художники, актеры. Сын великого Петра, он унаследовал от родителя волю, своенравие, отвечал отцу глухим сопротивлением, которое маскировалось формальным почтением и послушанием. В упрямстве царевича, твердом нежелании подчиняться воле царя (вдумайтесь, что это значит для подданного в 1718 году!) внимательный исследователь увидит четкую линию поведения, отказ от приспособленчества. Хорошо зная отца, он прекрасно понимал, чем может закончиться этот конфликт. Мне представляется, что Алексей был по-своему мужественным и последовательным человеком.

Ситуация в царской семье изменилась в октябре 1715 года, когда у Екатерины родился сын Петр, здоровый и жизнерадостный малыш, ставший любимцем родителей, которые именно с ним стали связывать свои династические надежды и планы. После рождения сводного брата положение Алексея стало критическим – претензии отца к старшему сыну стали очень серьезными. После смерти невестки Петр I предпринял еще две попытки убедить Алексея изменить отношение к государственным делам, угрожая в противном случае лишить его права престолонаследия. Царевич, ссылаясь на слабое здоровье, сообщил Петру в конце 1715 года о желании отречься от престола: «Вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, понеже памяти весьма лишен… и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я» (Буганов А., 1997). Одновременно он активно обсуждал со своими сторонниками возникшую ситуацию. Видимо, царь узнал об этом.

19 января 1716 года последовало его новое письмо сыну: «…чем воздаешь за рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. И конечно же после меня ты разорителем этого будешь… или перемени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах…» Когда Алексей прочел это письмо А.В. Кикину, тот произнес: «Да ведь клобук-то не гвоздем к голове прибит!» (Павленко Н.И., 1990). И Алексей попросил отца отпустить его в монастырь, рекомендуя назначить наследником престола своего сводного новорожденного брата.

В конце января недомогавший царь вновь отправился в Чехию, на Карлсбадские воды. Перед отъездом Петр посетил сына и предупредил, что в течение полугода он примет решение о его дальнейшей судьбе. В начале сентября Алексей получил письмо от отца с предложением сообщить окончательное суждение: или вместе трудиться на благо России и немедленно приехать к отцу в армию или сообщить о дате принятия монашеского пострига. Царевич избрал третий, губительный, как оказалось, путь развития своей судьбы. 26 сентября 1716 года вместе с Ефросиньей и четырьмя слугами, он, информировав власти о том, что едет к отцу, покинул Санкт-Петербург и направился к государственной границе. Как стало известно впоследствии, в Либаве через день произошла его встреча с А.В. Кикиным, сообщившим царевичу, что шурин покойной жены, австрийский император Карл VI, готов принять его в Вене, обеспечить политическое убежище и ежегодный пансион в три тысячи гульденов…

10 ноября Алексей Петрович появился в Вене под именем польского шляхтича Коханского. Остановившись в гостинице, отправил слугу к вице-канцлеру Шенборну. В тот же вечер он встретился с графом в его дворце. По рассказу Шенборна, царевич бросился к нему, бегал по комнате, жестикулируя. «Я пришел сюда просить императора, моего свояка, о покровительстве, – говорил он, – о спасении жизни моей: меня хотят погубить, меня и бедных детей моих хотят лишить престола». Далее последовало объяснение событий так, как понимал их Алексей. Со многим трудно не согласиться: «Отец мой окружен злыми людьми, до крайности жестокосерд думает, что он, как Бог, имеет право на жизнь человека, много пролил невинной крови, даже сам налагал руку на несчастных страдальцев; неимоверно гневлив и мстителен, не щадит никакого человека, и если император выдаст меня отцу, то все равно, что лишит меня жизни. Если бы отец и пощадил, то мачеха и Меншиков до тех пор не успокоятся, пока не запоят или не отравят меня» (Тюрин В., 1998).

Прошло два месяца. Обеспокоенный и разгневанный Петр I распорядился искать сына по всей Европе. Лишь 20 февраля 1717 года русскому резиденту в Вене А.П. Веселовскому удалось получить предположительную конфиденциальную информацию о проживании Алексея в Австрии, в альпийской крепости Эренберг. Петр велел генералу А.А. Вейде, командовавшему русским корпусом в Мекленбурге, продолжить поиски сына. Одновременно он вызвал в Санкт-Петербург А.П. Веселовского, которому дал аналогичное поручение, а также вручил официальную ноту Карлу VI.

Замок Эренберг располагался вдали от больших дорог и был прекрасным местом для тайного пребывания царевича. Тем не менее агенту Петра I капитану гвардии А.И. Румянцеву удалось установить точное местонахождение беглеца. Он и сопровождавшие его офицеры разместились в соседней деревушке. Поспешный тайный отъезд из этой крепости не остался незамеченным – русские «государевы люди» проследили его маршрут до нового укрытия, замка Сент-Эльм близ Неаполя. Беглецы провели в этом убежище пять месяцев.