Он поднял чемодан на стол, открыл его. На экране прибора вспыхнула красная точка, стала разгораться все ярче и ярче, потом чуть потускнела и снова разгорелась.
- Пожалуйста, - сказал Холодовский. - Что и требовалось...
- Но направления нет, - сказал Гур.
- Этого я пока не обещал.
- Ну, Слава, - сказал Дуглас, - а был ли мальчик-то?
- Это же твой озометр.
- И я могу ошибаться.
- Зато я не могу, - сухо сказал Холодовский. - Запах есть. Прибор фиксирует его. Грубо можно даже определить направление: источник запаха смещается приблизительно на норд-норд-ост. Что еще? Сила запаха? Пожалуйста, в этой точке - три миллиоза.
- Я не о том, - сказал Дуглас. - Есть ли сам запах? Мало что...
- Пожалуй, нет, - вмешался Кедрин. - Я почувствовал бы. У меня острое обоняние.
Никто не ответил, только Гур проворчал: "На Земле не может быть острого обоняния при таком фоне..." Потом спросил у Кедрина:
- Может здесь пахнуть дыней? Большой желтый плод...
- Знаю. Нет, не может. На всем острове вот уже четыре дня нет ни одной дыни.
- Ну, ну, - сказал Дуглас. Встал. Ритмично раскачиваясь, ушел к выходу. Гур лихорадочно черкал что-то на салфетке. Холодовскому.
- Если так, то здесь ставим озометрические посты... Они едва слышно заговорили о преобразованиях Гарта применительно к рабочему пространству. "Странные люди, - думал Кедрин. - Больше им нечего делать, как всерьез рассуждать о запахе. Если чего-то и нет в пространстве, то именно запаха. У этих парней отсутствие дисциплины и целенаправленности мышления. Не говоря уже о том, что решать невооруженным мозгом преобразования Гарта применительно к чему-то там - ерунда. Все равно, что заколачивать головой гвозди. Такую черную работу дают на машину и используют лишь результат... Интересно, для чего им этот самый озометр? Странный прибор..."
Вернулся Дуглас, шагая так же неторопливо. Он уселся, поерзал, устраиваясь поудобнее.
- Транспортная пустышка проходила к Дакару, - сказал: он и помолчал. Имела на борту груз текстобутира. - Он снова помолчал. - Текстобутир...
- Текстобутир, как известно всей видимой вселенной, пахнет дыней, о мой разговорчивый друг, - победоносно завершил Гур. - А что это значит?
- Что нам здесь больше нечего делать, - сказал Холодовский и встал. Прибор нам сделать помогли. Можно считать, и испытания совершились. На какой высоте шел вакуум-дирижабль? Тысяча пятьсот? Если озометр засек запах при таком фоне, как здесь, то я и не знаю, что вам еще нужно. На чем мы улетим?
- Через двадцать минут приземлится "Кузнечик". Будет брать воду. Здесь как раз его соленость. Широта знаний украшает человека, друзья мои и соратники.
- А на нем?
- Куда-нибудь. В Казахстан или Атакаму, но с любого космодрома на первом же приземельском мы улетим. А пока еще успеем выкупаться. - Он повернулся к Кедрину. - Ну, было очень приятно, мой уважаемый друг. Но нам пора начинать жить по другим часам... Никогда не прощу себе, что мы не заказали ужин.
Кедрин не слышал. Он смотрел в другую сторону. На женщину. Она встала. Ее спутник остался один, и это был именно тот момент, когда надо было подойти к нему, и спросить обо всем, и ответить на все вопросы. И, может быть, когда она возвратится к столику...
Он уже шел, и каменное лицо придвигалось все ближе, но сейчас Кедрин стал бы сражаться даже с камнем.
Он сидел неподвижно, этот камень, подперев голову левой рукой, словно пытался что-то вспомнить или услышать. Да, он, кажется, прислушивался к тому, что происходит где-то далеко, страшно далеко отсюда...
- Я прошу вас сказать, - проговорил Кедрин.
V
На орбите Трансцербера все в порядке. Поворот "От Трансцербера" совершен. Небесному телу была предоставлена возможность догонять "Гончего пса" в свое удовольствие. Было известно - планета нагонит корабль, было известно, где это произойдет, и было известно когда.
Маневр закончился, и пилоты вспомнили о том, что осталась незавершенной атака на белого короля, а исследователи вспомнили, что даже им иногда следует подкрепляться пищей, не имеющей ничего общего с планетологией. Капитан Лобов вспомнил, что один фильм им все-таки отложен на вечер, а инженер Риекст с грустью констатировал, что он, вернее всего, так никогда и не услышит, как. работает диагравионный двигатель. И тогда он услышал его.
Нарастание шума произошло мгновенно, как взрыв. Одновременно взвыли сирены, контрольного блока, дозиметры и авральные сигналы. Что-то со звоном разлетелось вдребезги. Кто-то охнул и смолк.
Капитан Лобов уставился на инженера Риекста и прохрипел слова, которого никогда не было и. наверное, не будет ни в одном из языков Земли, слово, изобретенное столь же мгновенно, как пришла беда. И инженер, может быть, не понял бы этого слова, если бы капитан Лобов одновременно не сделал обеими руками такого жеста, словно он собирался взлететь, воспарить к потолку рубки вопреки искусственной гравитации.
Жест этот был понятен, это был жест, предусмотренный инструкцией. И инженер Риекст, не колеблясь ни миллисекунды, упал вперед - так было быстрее всего - и в падении ухитрился сдвинуть предохранитель и ударить по красной выпуклой шляпке в дальнем углу пульта.
Катапультирование реактора было произведено вовремя, и он взорвался как раз на таком расстоянии, чтобы не повредить того, что осталось от корабля. Корабль лишился реактора, и двигателя, и энергии, если не считать аварийных аккумуляторов, о которых всерьез говорить не приходилось, и всякой надежды обрести свой ход и уйти с орбиты Трансцербера раньше, чем загадочная планета настигнет его.
Когда все это выяснилось, капитан Лобов разрешил экипажу ужинать. Сам же он прошел в рубку связи и начал срочно вызывать Землю, хотя это и обходилось аккумуляторам дорого. Все-таки с Землей надо было поговоргть, хотя бы из простой вежливости, как сказал капитан Лобов, поглаживая щеки с таким видом, словно собирался бриться в третий раз.
- Я прошу вас сказать... - повторил Кедрин.
- Не слышу, - глядя мимо Кедрина, громко сказал человек с каменным лицом. - Не слышу... - У него был странный голос, высокий и курлыкающий. Возьмите канал у метеорологов.
