– Она красивая, – ответил Марк. На самом деле он сомневался в привлекательности девушки. Возможно, сомнения возникали от невольного сравнения её форм с формами матери (если эта великанша ей действительно мать, ведь сходства никакого).

– Я рада это слышать, – прикусив половину нижней губы, сказала бестия постарше.– Она тебя дано ждёт. Думаю, самое время вас оставить одних. Блэк, пошли!

Высокая бестия в последний раз провела рукой по животику девушки и направилась в дальний угол комнаты. Марк даже не удивился, когда там ниоткуда образовалась дверь и сама собой открылась. Яркий свет залил комнату. В его лучах на миг проявились два силуэта – один женский, обнажённый, другой мужской, в пародии на ковбойскую шляпу. А через секунду свет исчез вместе с силуэтами.

Марк остался наедине с обнажённой коренастой девушкой. И в этот миг, как по команде, девушка ожила. Её взгляд забегал по чёрным стенам комнаты, она обернулась и улыбнулась Марку. Улыбнулась мило, без нотки иронии или похоти. По-детски чисто и смущённо. Эта улыбка словно отрезвила Марка. Он вдруг осознал, где находится и как сюда попал. Страх холодком пробежался по внутренностям – страх за себя и за Блэка.

– Привет! – дружелюбно сказала девушка. Её голос оказался на удивление мягким и приятным, и в нём напрочь отсутствовали соблазнительные нотки. Разве что, к ним можно отнести нотки добродушия и учтивости, на которые мужчины куда как более падки.

– Кто ты? – не скрывая испуга, спросил Марк.

– Силе́т, – ответила девушка, и Марк впал в ступор, пытаясь понять: представилась ли так незнакомка, или исполнила неудачную рифму к слову «привет».

– Марк, я ждала тебя!

– В каком смысле? – спросил он, отступая назад. Девушка осторожно к нему приближалась. Осторожно, плавно. Настолько плавно, что Марк даже не замечал, что отступает с куда меньшей скоростью.

– Проще показать, чем рассказать, – с улыбкой сказала бестия и приблизилась вплотную. Её голова едва ли доставала до груди Марка, потому ей пришлось встать на цыпочки и вытянуться. Она обхватила его шею крепкой рукой и подтянула к себе. Марк почувствовал, что у девушки хватит сил переломить его как спичку, потому покорно пригнулся и…

И получил поцелуй. Нежный, чуточку страстный, а самое главное – знакомый. Нет, не настолько знакомый, как поцелуй жены. Скорее, как воспоминание о забытом сне. Или…

Синапсы создали между нейронами новую связь. Точнее, короткую цепочку из трёх звеньев. Первое звено – поцелуй во время пьяного секса с деревенской милфой. Второе – поцелуй арахны. И третье – здесь и сейчас, поцелуй голой бестии.

И если бы синапсы на этом остановились. Они зашевелились дальше, принялись склеивать в одну киноленту кадры из малосвязанных событий.

Сначала перед его мысленным взором предстал шар, как будто стеклянный. Вот только он не был полым, как снаряд для пинг-понга. Стекловидное вещество заполняло всё пространство внутри сферы и с приближением к центру становилось всё более жёлтым. А самого центра видно не было. Там зияла беспросветной чернотой миндалевидная щель. Она всегда обращалась к смотрящему длинной стороной. Посмотришь на шар с боку – и щель покажется вертикальной, посмотришь сверху – и она покажется горизонтальной. Она изогнётся под любым вообразимым углом, но всегда будет смотреть тебе прямо в глаза. Да, именно смотреть. Щель напоминала зрачок, всегда нацеленный в глаза. А ещё навевала жуткие ассоциации, пошлые ассоциации, те самые, что могут возникнуть при виде вертикальной щели в окружении желтизны. И, как оказалось позже, не случайно.

В черноте вытянутого «зрачка» Марк увидел самого себя. Молодого. Ещё моложе, чем он казался сейчас. Марку по ту сторону чёрной щели было лет четырнадцать. Он сидел на полу, на свёрнутом в трубу матрасе, и читал книгу. Напротив, в своей кровати, лежала бабушка и тупо таращилась в экран пузатого телевизора. В комнате стоял полумрак, рассеиваемый только мерцанием телеэкрана да настольной лампой, для которой не нашлось стола – она стояла на полу, рядом с подростком Марком и светила на жёлтые страницы. К мысленному взору примешались звуки – бранная ругань двух голосов, мужского и женского. Примешался и запах – тот самый, что насквозь пропитал стены, одежду и само детство– запах фекалий, мочи и немытого старческого тела. Да, Марк исправно выносил за бабушкой утку и помогал подмываться. Но для того, чтобы запах въелся, не обязательно иметь постоянный источник, достаточно и кратковременного но регулярного.

Ещё немалую роль в распространении и сохранении зловонья играл обидный факт – в доме не было стиральной машины, а, стало быть, всё требовалось стирать руками. Что сказывалось на качестве и регулярности стирки.

От этого неприятного кадра мысленный взор перенёсся к другому, как оказалось, более неприятному. Марк в школе, на последней парте. Один. Его сверстники разбились на стайки и судачат о том о сём. Он же уткнулся в сложенные руки и закрыл глаза. Ему просто необходимо абстрагироваться от реальности. Он одновременно любит и ненавидит это место (к мысленному взору примешались давно забытые чувства). Он одновременно любит и ненавидит этих людей. Он одновременно любит и ненавидит Леру, свою одноклассницу. Он любит школу, потому что всегда ценил и уважал интеллект и знание. Он любит одноклассников, потому что они неплохие люди и каждый из них достоин счастья. Он любит Леру, Бог весть за что (знал бы тогда, чем спермотаксикоз отличается от любви, не писал бы столько стихов и неотправленных признаний). Но и ненавидит. Ненавидит школу, потому что преподаватели не пытаются ничему научить, они просто дают задания и обзывают идиотом, если ты в нём не разобрался. Ненавидит одноклассников, потому что помнит, как они дразнили его, обзывали бомжом и высмеивали каждого, с кем Марк пытался сдружиться. И особенно одноклассники. Назовите хоть одного, с кем Марк не подрался! Он не мог изменить своего материального положения и социального статуса. Не мог и доводами доказать свою правоту (для этого и он, и они были слишком тупыми). Мог только драться. И часто проигрывать. Не потому что был слаб. Потому что был один.

И Лера. Он ненавидел её за то, что она ничем не отличалась от остальных. Она не видела в нём хорошего парня и без пяти минут рыцаря. Она не знала, на что он готов был пойти ради неё. Ненавидел за то, что она даже не думала о нём. Ненавидел за то, что она его высмеяла, когда одно из «неотправленных признаний» попало не в те руки.

Перед тем, как мысленный взор перешёл к следующему кадру, Марк почувствовал нечто инородное, нечто такое, чего в тот момент быть не могло. Он ощутил сочувствие. Но не своё к себе же, а инородное. Сочувствие того, кто смотрит на него сквозь щель в жёлтом шаре. И Марк понял, что смотрит сейчас глазами голой бестии и переживает её эмоции.

Быстрыми кадрами пронеслись сцены, где он вступал в открытые драки с отцом. Попытки суицида. Пьянки. Сцены из студенческой жизни. Не лёгкой: отчаянные старания совмещать учебу с работой, бессонные ночи над учебными материалами, вид исхудавшего лица в зеркале. Невысказанная досада на судьбу, вызванная подслушанным разговором одногруппника с родителями – из трубки доносился встревоженный женский голос, постоянно спрашивающий, чем помочь, на что одногруппник отвечает резко, сухо и раздражительно; притом размахивая ключом от дорогой иномарки.

Когда в кадре впервые появилась Лина, Марк почувствовал острый укол ревности. Очень сильный, граничащий с яростью. И это чувство никуда более не пропадало. Лишь немного стихло, когда замаячили эпизоды из армейской службы.

После армии череда кадров сменялась так быстро, что Марк едва ли улавливал отдельные образы. Но отчётливо уловил чувство – тревоги и скуки, и это чувство принадлежало не бестии. Лучом надежды блеснула чёрная щель в тот миг, когда Марк распался на два независимых образа. Один непременно спал, когда бодрствовал второй. Один оставался по ту сторону чёрной щели, другой как бы перед ней, но чернота просвечивалась сквозь.