И еще потому, что вдалеке, за лесом, где-то на самом горизонте неясным голубым силуэтом возвышается Волчья гора – сердце маленького искусственного материка – тюрьмы. Я пока не вижу Огня. Говорят, когда спустят на Араю всю сотню, он заполыхает так, что его видно будет с любой точки. Пока нет…
Оглядевшись, я снова ныряю в кусты. Переворачиваюсь на живот, накрываюсь плащом, пряча голову и волосы от надоедливых коротких шипов на ветках и начинаю медленно- медленно ползти к кромке леса.
Мне везет, и кустарник не очень густой, но все равно ветки предательски скрипят, то и дело ломаясь, и тогда я застываю на несколько секунд, переводя дух. Сердце опять начинает колотиться, стараюсь вбирать меньше густого, пропитанного разнотравьем воздуха – он так пьянит. Желание встать в полный рост и просто побежать всё сильнее. Но пока разум побеждает, и я продолжаю незаметно ползти. Надо добраться до леса. Там, в чаще, я уже смогу нормально идти. Подползаю всё ближе, вздрагивая от любого шороха. По спине начинает струиться липкий пот, и я готова взвыть от досады. Это резкий запах, сильный…Заметят. Пытаюсь получше укрыться плащом, постоянно поправляю его, отчего двигаюсь еще медленней.
Добравшись до первых высоких деревьев, напоминающих наши сосны, все равно продолжаю ползти, пользуясь густым здесь пролеском. Пока прямые солнечные лучи не перестают меня доставать.
Так странно…
Буквально пара метров, и я оказываюсь во влажном сумраке векового леса, хотя еще рукой могу, кажется, достать луговые травы, оставшиеся позади.
Здесь всё по- другому: запахи, звуки. И ещё пугающая глубокая тишина…Нет жужжания, шелеста, хруста. Мягкий мох гасит даже мои собственные движения. Подползаю к толстому стволу одного из деревьев и сажусь, озираясь по сторонам. Отсюда уже голубой горы вдали не видно – верхушки деревьев до самого небосвода. Как ориентироваться, а?
Может надо было взять компас? Некоторые из девочек брали, но я решила, что важнее возможность развести костёр. Постепенно я привыкаю к звукам леса, более приглушенным и осторожным, начинаю различать их, почти улавливаю ритм…
И вдруг звук оглушающего взрыва закладывает уши и заставляет меня резко вскочить на ноги. Сердце от испуга колотится как безумное. Я, вжавшись лопатками в шершавый ствол, в панике верчу головой, стараясь понять, что это было, как глаза слепит огромный световой столб вдалеке, уходящий, кажется, за саму атмосферу. Смотреть долго на этот мощный луч невозможно – он ярче Земного солнца. И чудится, что я даже чувствую исходящий от луча невероятный жар.
Огонь…
Завораживающее и одновременно жуткое зрелище. Символ могущества волков загорелся. Вся Жертвенная сотня прибыла на материк. И компас здесь, и правда, не нужен. Кажется, этот огненный столп и ночью будет способен здесь всё осветить. И если я хочу вернуться домой, мне нужно туда.
Я медленно отрываюсь от ствола и углубляюсь в лесную чащу, идя на свет пугающего луча, бьющего из самого сердца Волчьей горы.
По лесу идти морально во сто крат проще. Кажется, что если ты вокруг не видишь ни черта, то и тебя заметить не так-то просто. Да, это самообман, но я ему поддаюсь. Распрямляю плечи и двигаюсь почти в полный рост, стараясь ступать всё так же осторожно. Внимательно слежу за тем, чтобы под ногами был мягкий местный мох. Он быстро принимает обратную форму и не хрустит так, как нечаянно сломанная ветка. Деревья не трогаю лишний раз, обхожу кустарники – всё, чтобы как можно меньше где остался мой запах. Конечно, если вервульф возьмёт след, это не поможет, но я не собираюсь упрощать ему задачу.
Время идет, и оранжевое солнце ползёт всё ближе к зениту. Начинает припекать, несмотря на сомкнутые кроны над моей головой, душно…Лес оживает, нагреваясь, начинает жужжать злой, кусачей мошкарой. И всё, о чем я молюсь, чтобы та не была ядовита. Как бы я не отмахивалась, а уже через полчаса открытые участки кожи покрываются зудящими микроскопическими волдырями. Поплотнее натягиваю капюшон плаща на глаза, мешающий хвост собираю в низкий пучок, судорожно пытаюсь натянуть перчатки до самых локтей – кофт нам не дали…Под плащом еще жарче и идти сквозь лес тяжело, но я все бреду и бреду, то и дело вскидывая голову, чтобы посмотреть на свой ориентир – пылающий столп Огня, уходящего в небо. Останавливаюсь лишь тогда, когда собственное дыхание кажется мне слишком шумным и перекрывает пульс, бьющий в ушах. Пытаюсь выровнять его, уперев руки в колени и согнувшись пополам, а затем снова иду.
Я прекрасно понимаю, что разумнее бы было наверно не изводить себя так в первые же часы, но пока что меня гонит адреналин и страх и я не вижу ни одного хоть сколько- нибудь безопасного места.
А еще вода…
Одежда давно противно облепила тело. Стопы горят в армейских высоких ботинках и распухший язык пристает к небу – так хочется пить…
Вода…
Мне необходимо найти ее источник. У меня с собой только пустая надувная фляга в рюкзаке. Если в ближайшие сутки- двое я не наткнусь на какой-нибудь ручей, то меня может ждать смерть и пострашнее, чем в объятиях обезумевшего от запаха самки вервульфа. Там хотя бы быстро. Говорят…
Хруст откуда слева, едва уловимый, но я сразу застываю. Сердце пропускает удар и вместо крови по венам хлещет животный страх. Размыкаю губы и кошусь в сторону звука, не рискуя повернуть голову. Глаз улавливает движение между ветвей, черный бок… Во рту собирается паническая горечь. Не могу разглядеть за толстыми стволами и кустарником. Только, кажется, что еще одна черная тень поменьше.
Этот кто-то не один?
Но ведь вервульфы за сотней специально охотятся по одиночке…
Медленно -медленно поворачиваюсь в сторону пришельцев и чуть не оседаю на мох от облегчения. Это какие-то лесные травоядные, не волки…Похожи на наших пятнистых оленей, только хвосты как у лошадей и три маленьких острых как шило рога на голове. И глаза темно-красные навыкате. По всей видимости самка и подросший малыш – уже почти с неё ростом, только тонконогий, вертлявый, неуклюжий. Видно, что молодой.
Меня не замечают или не чувствуют опасности. Спокойно поедают коричневые ягоды с колючих кустарников своими мягкими губами. Потом мать вскидывает голову, прядает ушами, и они медленно уходят от меня. Я смотрю животным вслед пару секунд, а затем начинаю тихо красться за ними. Есть ничтожная вероятность, что местные олени выведут меня к воде.
Мать поначалу настороженно то и дело замирает, чувствуя преследование, шумно втягивает воздух, вертит головой, но потом, поняв, что я не несу угрозы, расслабляется и спокойно идет вперед, ведя за собой своё дитя. Стараюсь ступать тихо, хотя это всё сложнее – приходится держать темп, чтобы не отстать от них. Поломанные ветки все чаще предательски скрипят под ботинками, больно ударяя по натянутым нервам. Холодный липкий пот струится вдоль позвоночника, собирается на висках и верхней губы, оставляя солоноватый привкус на языке. Дыхание сбивается окончательно, но уже не остановиться – меня гонит азарт.
Вдруг и правда выведут к воде. Еще несколько метров, и я уже почти бегу за черными трехрогими оленями, чувствуя, как сухим жаром распирает грудь. Вдруг мать резко останавливается, замирает, будто вслушиваясь, и стремительно виляет вбок, а за ней и детеныш.
Они так быстро исчезают, что я тоже моментально торможу, ошалело моргая. Словно привиделись мне. Раз и нет. Только качание потревоженных кустов, за которыми они скрылись, говорит о том, что я не сошла с ума.
От разочарования хочется в голос застонать, но до моего слуха долетает характерное журчание, от которого сердце вновь тревожно и сладко замирает в надежде. Крадучись, иду на звук, аккуратно ступая по покрытой прошлогодней листвой земле. Журчание всё громче, с губ срывается хриплый радостный всхлип. Уже и сквозь расступающиеся передо мной деревья я могу видеть серебристую гладь довольно широкого лесного ручья. Не выдерживаю и тихо вскрикиваю от облегчения, а затем, забыв обо всем, бросаюсь к воде.
