Смит смотрел на Римо с выражением, очень похожим на жалость. После долгой паузы он сказал:

– Кто бы он ни был… – Смит запнулся и откашлялся. – Кто бы он ни был, он мертв. А человек, который убил Фонга, жив. Если он еще не покинул страну, то мы его найдем.

– Нет, не найдете, – возразил Римо. – Он призрак. И даже если вы его найдете, вы ничего с ним сделать не сможете, потому что он уже мертв.

– Ну, ладно, я оставляю вас с Чиуном. Уверен, что ему не терпится снова начать процесс тренировок.

Римо ничего не ответил.

Смит задержался в дверях и обернулся к Римо:

– Надеюсь, мы можем по-прежнему рассчитывать на сотрудничество с вами?

– А почему бы и нет?

– Я хотел бы, чтобы вы знали: если вдруг вы решите отправиться во Вьетнам по собственной инициативе и попытаетесь освободить своего друга, то я возьму на себя обязанность – просто по соображениям национальной безопасности, – так вот, я возьму на себя обязанность проследить за тем, чтобы ваш друг не остался в живых и не мог рассказать миру, что Римо Уильямс жив.

– Это правильно, – горько заметил Римо. – Сначала вы посылаете мальчишку за тридевять земель, чтобы он дрался за свою родину, потом бросаете его там, а потом, если ему удается выбраться, убиваете. И все во имя национальной безопасности!

– Все совсем не так, и вы это знаете, Римо. Мы вызволим Янгблада и всех остальных тоже. Своими средствами. Безопасными. Никому не придется умирать. Прошу вас, доверьтесь нам.

– Я доверял людям вроде вас, когда они говорили, что мы пришли во Вьетнам, чтобы победить.

– Это история, Римо.

– Может быть, но это моя история. Не надо было выводить войска из Вьетнама, надо было остаться там и докончить дело. Мы могли победить. Мы должны были победить. Вы только посмотрите, сколько вьетнамцев и камбоджийцев погибло только потому, что мы ушли и позволили этим мясникам захватить Южный Вьетнам. Миллионы. Миллионы.

– Это совсем иная тема. Чиун, держите меня в курсе, как идут дела. До свидания, Римо.

Дверь мягко затворилась за Смитом.

– Мы должны были победить, – упрямо повторил Римо. – Мы могли побить их.

– Французы говорили то же самое, – произнес Чиун, скрестив руки на груди. – А до них – японцы, а еще раньше – китайцы. И многие-многие другие. Невозможно побить вьетнамцев. Никому еще не удавалось побить вьетнамцев.

– Не читай мне лекций про вьетнамцев. Я дрался с ними. Не такие уж они крутые.

– Согласен, – отозвался Чиун. – Они всегда побеждали только благодаря хитрости и обману. Они не умеют драться, как истинные воины. Они устраивают засады, убивают и убегают. Они не способны драться честно. И потому ограничиваются ночными убийствами в спину. И в этом нет ничего нового. Они занимались этим много столетий. Вьетнамцы всегда с кем-нибудь воюют. Много тысяч лет. За всю историю Дома Синанджу только два Мастера работали на вьетнамцев. Это было давно – во времена анамитских Императоров. По-моему, вьетнамцы держали нас на службе в течение двух месяцев в двенадцатом веке и потом еще неделю три столетия спустя. А все остальное время они вели непрерывные войны со своими соседями.

– И как им не надоело?

– Не надоело. Война – это единственное, на что они способны. Это единственный источник их существования. Они дерутся, потому что у них нет ничего другого – ни искусства, ни культуры, ни талантов. Они и рис-то с трудом выращивают.

– Мы могли победить, – как заведенный повторил Римо.

– Нет, не могли. Вы могли бы победить вьетнамцев с Севера, но у вас на ногах висела гиря.

– Да, это были наши толстолобые политики, не желавшие идти до конца.

– Нет, это были ваши союзники, вьетнамцы с Юга. Вы полагали, что они будут драться бок о бок с вами. Вы полагали, что они будут защищать себя. А вместо этого они спрятались за спинами ваших солдат и с удовольствием смотрели, как пули, адресованные им, попадают в тела американцев. Вместо того чтобы защищать Юг, вам надо было погрузить всех южных вьетнамцев на самолеты и сбросить их на Севере, чтобы они там грабили, насиловали и убивали сколько им заблагорассудится. Война бы закончилась за месяц, американцы вернулись бы домой, а правители Вьетнама нашли бы себе новых врагов. Но вы надеялись, что вьетнамцы с Юга будут драться как воины, и потому вы проиграли. Они слеплены из другого теста.

– Да, у нас была шутка по этому поводу, – усмехнулся Римо. – Единственный способ завершить войну – это погрузить всех наших вьетнамских друзей на корабли, выйти в море и разбомбить всю страну так, чтобы камня на камне не осталось. А потом торпедировать корабли.

– Зачем же зря губить хорошие корабли? – удивился Чиун.

Римо встал.

– Я с тобой не согласен, Чиун. Отнюдь не все вьетнамцы такие, как ты говоришь. Я знал многих, вполне заслуживающих уважения. Я знал смелых вьетнамцев. В конце концов, был среди них и Фонг.

– Ты не был с ним знаком.

– Но я знаю, что он был за человек. Он рискнул жизнью ради того, чтобы добраться до Америки и поведать миру правду об американцах, пропавших без вести.

Чиун плюнул на пол.

– Единственное, чего он хотел, – это попасть в Америку. Все хотят попасть в Америку.

– Но никто не заставлял его появляться на телеэкране. Он знал, что его преследуют. Он хотел помочь своим друзьям. Моим друзьям.

– Хватит! – возмутился Чиун и хлопнул в ладоши. – Обсудим это после. А сейчас приступим к тренировке.

Римо подобрал с пола смятый клочок бумаги.

– Ты и правда сшиб меня этим старым фокусом?

– Твое сознание не было сконцентрировано. Моя задача сейчас заключается в том, чтобы восстановить равновесие между твоим “я” и Вселенной.

– Как ты сможешь этого добиться, если я постоянно ощущаю, как земля уходит у меня из-под ног?

– Это временное явление. Мутная память, как сказал Смит.

– А знаешь, – как во сне, произнес Римо. – С тех пор, как умерла Ма Ли, я постоянно чувствую себя не в своей тарелке. Такое впечатление, что все рушится. Умерла женщина, на которой я чуть было не женился. А помнишь, как мне сообщили, что у меня есть дочь, о существовании которой я и не подозревал? И работа у меня такая, что матери приходится одной воспитывать ее. И я даже не знаю, где они обе находятся. Всю жизнь я надеялся, что вот сейчас сверну за угол – и вот она, настоящая жизнь. Но теперь у меня такое ощущение, что все лучшее уже прошло. Словно ключ к моему счастью остался где-то в прошлом.