Он несколько минут тщательно осматривал меня, в его глазах читалось сомнение, будто ожидал подвоха.

– Думаете, у меня жар?

– Нет, не сегодня. Мы целых три дня боролись с твоей температурой, пока ты был в отключке.

– Вас много?

– Нет, нас не много. Я и моя дочь, – он погрустнел. – После смерти Дианы нас стало мало.

– Почему ее не стало?

– Я смотрю, тактично держать язык за зубами тебя не научили, – он встал и хотел было уйти, но увидел, как я истекаю слюнями, пытаясь утрамбовать язык во рту. Мне на долю секунды показалось, что его уголки губ слегка приподнялись. Он выдохнул и все же продолжил: – Ее унесла неизлечимая болезнь, перед смертью я пообещал ей, что буду помогать людям быть здоровыми. Пока что у меня это получается и надеюсь, что ты не станешь единственным плачевным звеном в ухудшении статистики.

– Мама не любит, когда я говорю.

– Не удивительно, – хмыкнул доктор и продолжил уже вдумчиво, – Постой, а где твоя мама? Надо связаться с ней, чтобы она тебя забрала, – он начал копаться в кармане, чтобы найти приспособление, – У нее ведь есть связной аппарат?

– Она меня выгнала и сказала, чтобы я больше не приходил. А мужик на улице сказал не возвращаться туда, где мне не рады. Она не будет рада моему возвращению.

– Странно, очень странно… – Доктор ходил туда-сюда и о чем-то размышлял, почесывая козлиную бородку. Он не держал осанку и делал размашистые шаги, будто летал над полом. На темно-русой голове кучерявилось несколько локонов, но предательски светились две залысины. Их особенно было видно, когда он подходил к окну. Мой отец был лысым полностью, но, в отличие от доктора, толстым и злым. Его руки вечно были слизкими и мокрыми, а изо рта пахло тухлятиной, даже после умывания. А этот был сухой, и руки были сухие и теплые, пахло от него сеном и собачьей шерстью.

– Поешь, Люмьен, силы тебе пригодятся. Да-да, это яйца тех самых кур, что утащила твоя шавка, припоминаешь?

– Его зовут не Шавка, а Тень, – пробубнил я, уплетая еду за обе щеки. Как оказалось, я был голоден.

– Могу предложить соевое мясо, но мы его храним в подвале на крайний случай. Наши неприкасаемые запасы, как говорится.

– Нет, ничего, я наелся, сэр. Спасибо, я хочу поговорить с Тенью.

– Они на улице, – он задернул штору. Где-то там доносились радостный писклявый лай и смех Аделаиды. Он долго собирался с мыслями, а затем застенчиво покряхтел, – Ты можешь пожить у нас какое-то время, если тебе некуда больше идти, – и вышел из огромной светлой комнаты, чтобы я, шокированный, смог переодеться и привести себя, наконец, в порядок.

Решил подойти поближе к воздуху и долго наблюдал за тем, как «свет» и Тень играют в догонялки. Прямо из-за белых хлопковых штор я успел подсмотреть счастливую улыбку на лучезарном лице и тут же упал на пол, по чуть-чуть отползая на коленках от места разоблачения. Она улыбнулась мне или от радости? Сердце готово было сделать сальто наружу, честное слово. Со мной такое в первый раз, но безумно понравилось такое ощущать.

«Люби себя, не изменяй себе и будь в балансе с самим собой» – было наклеено на зеркале у раковины, и я почувствовал какой-то эмоциональный подъем, отчего мне захотелось дотронуться до надписи и поцеловать ее. Оказалось, не так приятно, как я себе это представлял: первый поцелуй должен был случиться по-другому, по-особенному. В отражении был мальчик, но себя я в нем не узнавал: уставшие верхние веки утяжеляли взгляд, отчего он становился стеклянным и тупым. Разглядывая небольшую щетинку на лице, мне почему-то захотелось поиграть с ней ладонями – проводил сверху-вниз и снизу-вверх так, чтобы микро-волоски щекотали мою кожу и даже слегка царапали. Почему-то я снова оказался близко к своим глазам, но в отличие от нескольких лет тому назад, они приобрели синеватый оттенок. Челка предательски отказывалась зализываться на один бок, поэтому топорщилась, как гребешок у петуха.

Вода была больше холодной, чем теплой и стоял ограничитель на использование, поэтому я постарался вымыться как можно быстрее и побежать к своим новым друзьям на прогулку. Я накинул чистую девчачью футболку на себя и надел спортивные штаны доктора, которые он любезно одолжил из личного гардероба с несколькими вещами. Где мой рюкзак? Несколько раз чуть не упал на лужице от принятия процедур, но удержался, отчего почувствовал себя гордым и уверенным в себе.

Я спустился по лестнице в холл, где сидел доктор и читал журналы.

– Скажите, вы видели мой рюкзак?

– Нет, парень, я не видел рюкзака при тебе. Скорее всего, ты его оставил, когда дрался, а мы его не увидели в темноте.

Я вышел на улицу и вдохнул аромат увядавшей природы. Моя теплая кофта была безжалостно растерзана животными, а из кроссовок проглядывался большой палец. Видно, ему жарко в обществе других пальцев или он не такой, как все. Мне стало радостно за него, а он дернулся в ответ и стал танцевать чаще. Я оглядел двор, лужайку, затем окинул взглядом дом при дневном свете. Он не был большим, но для двух людей казался необычайно огромным.

– Люмьен! – просвистело мимо ушей, – Люмьен! Ты слышишь? – Почувствовал я знакомый приятный голос и моя кожа покрылась пупырышками, которые я стал разглаживать. Тень прыгал и лаял от счастья, и я не удержался, чтобы взять его на руки и заглянуть в его темные глаза. Он начал дергаться и вырываться, но несколько раз лизнул меня в нос перед тем, как оказаться на земле. Рукой я вытер слюни, и хотел было протянуть Аделаиде ладонь, чтобы сказать «Спасибо», но она скорчила лицо и одним пальцем опустила мою руку на место. Он ее прикосновения я зарядился, будто батарейка в телефоне, и был готов бегать и играть вместе с ними, но девочка сказала, что ей пора идти на дойку и собирать яйца.

– У вас есть рогатая лошадь?

– Корова! – Рассмеялась Аделаида. – Кстати, это единственная корова в нашем секторе. Очень повезло, что наши предки держали ее предков, поэтому о ней следует заботиться, как следует. Люди, которые ведут книги вымирающих видов, давно интересуются нашими животными и считают, что они принадлежат всем – обществу, но мы с папой не согласны. Людям запрещено заходить на чужие участки, потому что из-за этого может разразиться война. Так что, никто сюда не сунется, кроме таких наглых песиков, конечно, и мальчиков, которые оказались тут чисто случайно, ага. Наши охранники добры к хозяевам, но научены на охрану и защиту дома и его обитателей от недоброжелателей, поэтому и погнались за воришкой, чтобы разобраться с ним и принести трофей, как положено.

– А кто их учит убивать?

– Отец занимается их воспитанием, но, как по мне, чересчур жестоко. Его кредо по жизни: «Боится, значит, уважает», что меня выбешивает. Живое существо – это не машина и не робот, поэтому да, всегда сложнее найти правильный подход и легче наказать. Но будет ли уважение? В какой-то момент собаки просто перестали реагировать на боль, им было все равно и «уважение», почему интересно, испарилось. Они продолжали не слушаться. Как по мне, уважение – это не про боль и не про унижение. Да, можно создать дискомфорт, но это не боль. Уважение – это результат правильного подхода, знаний, понимания, это чувство удовлетворения для обеих сторон, но только тогда, когда уважаешь сам и заинтересован в партнёрстве, а не в радикальном диктаторстве.

Она даже говорила и думала идеально. Мне хотелось, чтобы она не останавливалась никогда-никогда, и я готов молчать всю жизнь, только чтобы ни в коем случае не перебить ее. Знаете, как кошки, когда лягут на вас и вам настолько приятно и тепло, что вы боитесь пошевелиться, чтобы она не ушла, даже если вам куда-то надо – будете терпеть. У нас была кошка, но недолго, пришлось обменять ее ради выживания на более полезные вещи, например, на напитки из забродивших фруктов и ягод. Вот тут было то же самое, она уютно поселилась в моих ушах. А в прочем, пусть там и сидит, пока не надоест.

– Почему ты молчишь?

– Мне не нравится говорить, мне нравится слушать.