Я пытаюсь плыть, но не могу. Руки совсем не слушаются меня, я прилагаю усилия, но пусть внутри я мечусь – конечности ватные, они не способны справиться с водой.

Я смотрю наверх и вижу искру, вижу спасительный огонек и уже на полпути к нему осознаю движение. Руки по-прежнему чувствуются дешёвой китайской резиной. Затылок отдаёт неприятным зудом.

Я уже так близко. Позади себя, в толще воды я слышу крик ребенка, слышу так отчётливо, будто нас разделяла не жидкость, а куда более привычный воздух.

Нельзя оборачиваться. Если свет так близко, если я уже почти чувствую его жар – обернуться будет куда большим преступлением, чем спастись самому.

Крик продолжается. Ребёнок молит о помощи. Руки сами двигают меня обратно, в пучину беспросветного.

Я никогда не боялся воды, я боялся того, что может в ней прятаться.

Я задыхаюсь. Пару секунд назад мне казалось, что воздух в моих лёгких вечен.

Я оборачиваюсь.

Оно было страшным и в то же время величественным, нечто настолько громадное, что человеческий мозг навряд ли смог оценить действительные Его размеры. Снаружи существо напоминало что-то среднее между гуманоидом и гигантским ракообразным. Антропоморфным кракеном оно бороздило просторы вечного синего.

Полностью белое существо смотрело на меня сквозь мутную воду, глаза Его были прекрасного огненно-рыжего цвета, любимого моего оттенка. Кое-как я разглядел на лбу Его человеческие морщины.

Я представил насколько Оно старо. В голове невольно всплывали картины, что нечто смогло запечатать в собственном разуме.

То, как расправив белые плавники, словно крылья, ничем и никем не ограниченное существо пронзало зеркальную гладь, то, как Оно всматривалось в каждый миллиметр пучины, каменные замки, подводные вулканы, удивительно яркие корабли в разбитых бутылках. Оно было везде и одновременно было никем, ибо нечто было столь же великим, сколь и одиноким.

А ведь это – одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное одиночество, – людям никогда не придется прочувствовать такое…

Мне стало жаль Его, ведь существование настолько огромного существа делало Его жизнь бессмысленной – за счёт невероятных размеров нечто обеспечивало себе безопасность, никто не мог прокусить Его кожу, никто не мог убежать от преследования, наконец, никто не мог уйти от страха быть отправленным в небытие посредством десятков, сотен острых зубов.

Без сомнения, когда-то здесь гуляла жизнь, когда-то вода не была настолько темной. Она была искренней. Ничего не скрывавшая необъятная прослойка между рыбами и моллюсками мягким одеялом покрывала флору и фауну этих мест.

Так было когда-то, но животные умирали от старости, погибали от глобальных катастроф, изменения климата. К несчастью для Существа, что ныне одиноко смотрело вниз, и не могло увидеть там ни одного возможного собеседника.

Взгляд Его застыл на мне. Зрачок прищурился, будто бы Существо фокусировалось и не могло поверить, что кто-то оказался рядом. В глазах Его я видел смешанные эмоции – радость, от того, что встретился со мной, и все ноты его печали, ибо

Существо вспомнило тех, кто был до меня. Всех, с кем оно прожило почти одну жизнь. С той лишь разницей, что окружающие умирали, не в силах противостоять лучшему из убийц – времени, а Нечто и дальше одиноко бороздило мировой океан.

Я уже представил, как Оно ехидно подбрасывает меня в воздух, а дальше Мы плывём на поиски оставшихся. Нет никакого сомнения, Мы точно найдем руины человеческой цивилизации, даже больше, Мы найдем и тех, кто поможет ее восстановить.

А дальше – больше! Мы найдем не только живых моих соплеменников, но и всех, кто сколько-нибудь похож на Нечто, мы будем делать это, пока не устанем плыть, а когда устанем – соорудим небесный корабль из того, что попадет под руку. Мы сможем познакомиться с предками или потомками Нечто, если не на этой планете, – то на какой-то другой.

Я закрыл глаза от предвкушения великих вещей, всего того, что нам суждено совершить. Когда я открыл их, то увидел полноценную многотысячезубную улыбку моего собрата по несчастью.

Далее челюсти разомкнулись.

Свет пропал совсем.

Последним, что я услышал, был крик, но уже не ребенка – мой собственный.

Я проснулся в холодном поту на до боли знакомой кровати, глядя в серый потолок собственной комнаты (спальней это было трудно назвать), я взглянул на часы. Девять тридцать. Луч солнца золотого едва пробивал занавески.

Попытка резко встать так же резко отозвалась в задней части моей головы. Никогда не понимал, почему мой собственный мозг желает мне страданий – зачем ты заставляешь меня чувствовать боль, я и так знаю, что для меня хорошо, а что плохо. И мне было бы просто великолепно, если бы не боль при попытке резко встать.

Опершись на спинку стула, я с горем пополам встал на ноги.

Я вошёл в ванную. Опять отключили горячую воду. Хотя бы умыться можно, и на том спасибо.

Посмотрев мимоходом в зеркало, я решил, что улыбка Существа была не худшей за это утро.

Поставив чайник на газовую плиту без автоподжига (отдельная головная боль – прим. авт.), я распахнул шторы. Привычный, обыденный город, с домами под копирку и людьми под копирку, которые никогда не захотели бы менять работу или, не дай бог, место жительства, просто потому что так проще – жить под копирку и думать под копирку.

Вкус кофе мало-помалу возвращал меня к жизни. Мир не становился красочнее, скорее наоборот, с глаз слетала какая-то пелена, оставшаяся после Морфея, теперь ещё чётче видны были грубые черты обыкновенной реальности, до восхищения безобразные занозы на ткани, из которой была сшита эта комната, и эта чашка, и я, который этим утром пил кофе.

А небо было точно такое же, под копирку, будто вчерашнее.

Хотя нет, вон у той телебашни было маленькое облачко.

Молоко скисло, нужно было сходить за новым. Сбросив непонятную белую субстанцию в мусоропровод, я перекрестил мысленно того человека, которому придется это все убирать.

Стоя на лестничной клетке, я оперся на перила и посмотрел вниз. Было вполне достаточно пролетов, чтобы к моменту удара я успел сосчитать пальцы на правой руке. На левой бы уже не успел.

От раздумий меня отвлек подъезжающий лифт.

Деликатно поздоровавшись с вышедшим на этаже соседом, я добежал до лифта. По моим подсчётам, у меня оставалось около двух с половиной секунд до того, как двери закроются и лифт самостоятельно продолжит движение вниз. От нечего делать я щёлкнул пальцами два раза. Третий не успел.

Двери лифта закрылись и мы потихоньку побрели вниз. Удивительно медленный лифт имел свое очарование, можно было детально разглядеть это устройство прошедшей эпохи. Честно говоря, не помню, когда в последний раз к нам приходил механик проверять лифт, так что вполне могло быть и так, что канат держался из последних сил, а после третьего щелчка лифт бы рухнул с высоты около восьми жилых этажей, плюс ещё одного, технического (подвала). По крайней мере, я тешил себя этой мыслью. Она отвлекала от запаха, да и в целом старости этих псевдодеревянных стенок.

Лампочка на потолке из последних сил держалась уже три года.

Выйдя на улицу, начинает казаться, что асфальт – это точно такие же лужи, серые лишь оттого, что они отражают. Пятиэтажки навевают уют, опять поёт чайка, по-видимому свившая себе гнездо на крыше круглосуточного продуктового. Казалось, что в этом городе совершенно ничего не происходит, да и не должно происходить – головой я понимал, что на самом деле сейчас просто утро воскресенья, и ни один полоумный – кроме меня, разумеется, – не просыпается раньше полудня, но хотелось верить в то, что маленький городок абсолютно спокоен по собственной воле, по собственному желанию.

Казалось, что стоит мне закрыть глаза, пропадут и продуктовый, и чайка, и синяя грязная остановка рейсового автобуса за углом, настолько было здесь безлюдно, что мысли о симуляции преследовали меня, как невиновного преследует отряд правоохранительных служб.