– Кстати, есть и у меня, – заметил Хамфриз, – если я собираюсь завтра показывать мисс Купер лабиринт, его надо бы почистить. Вы не могли бы передать мое распоряжение кому следует?
– Ну, конечно. Парочка рабочих с косами вполне могут проложить тропу завтра утром. Я передам ваше распоряжение, и тогда, мистер Хамфриз, вам, вероятно, не придется вставать утром самому и руководить этими рабочими. Попрошу их пометить дорогу палочками или бечевкой.
– Отличная мысль! Да, так и сделайте. И передайте миссис и мисс Купер, что я жду их в полдень, а вы приходите где-нибудь в половине одиннадцатого.
– С удовольствием. И они, и я, мистер Хамфриз. Спокойной ночи!
Обед был подан Хамфризу в восемь. И так как это был его первый вечер в поместье и Калтон явно тяготел побеседовать с ним, Хамфриз до обеда постарался дочитать роман, который взял с собой в поезд.
Таким образом, ему пришлось выслушивать и комментировать размышления Калтона о соседях и сезоне. Последний, как выяснилось, вполне соответствовал его воспоминаниям, а первые со времени калтоновского детства (которое он провел здесь) сильно изменились – правда, не все в худшую сторону. Деревенский магазинчик, например, с 1870 года стал гораздо лучше. Теперь появилась возможность приобрести там много нужных вещей, и это – большое удобство. Ведь как сейчас: предположим, кому-то что-то внезапно понадобилось (а бывает и такое), и он (Калтон) может спокойно туда пойти (если магазин еще открыт) и взять, и у священника не надо одалживать. А прежде так делать было совершенно бесполезно касательно всего, за исключением свечей, мыла, патоки да дешевой детской книжки с картинками, к тому же в девяти случаях из десяти из всего, что нам нужно, выдавали лишь бутылку виски; по крайней мере, тут Хамфриз подумал, что в будущем придется запасаться на вечер книгой.
Библиотека вполне годилась для проведения послеобеденного времени. Со свечой в руке и трубкой во рту, он некоторое время бродил по комнате, изучая названия книг. Его всегда интересовали старые библиотеки, и в данный момент у него появилась возможность тщательно изучить одну такую, так как еще раньше он узнал от Купера, что каталог на нее был составлен очень поверхностно, специально для утверждения завещания. Как приятно будет зимой заниматься составлением catalogue raisonne[4]. Если верить Куперу, в этой библиотеке могут оказаться настоящие сокровища, даже манускрипты.
По мере того, как он продолжал осмотр, ему вдруг пришла в голову мысль (как часто и бывает с любым из нас в подобных местах), что большая часть книг совершенно не годится для чтения.
Классика, произведения Отцов Церкви, «Религиозные ритуалы» и «Харлеанский сборник» Пикара вполне удобоваримы, но кто и когда станет читать Тостатуса Абуленсиса, Пинеду или Иова? И он снял с полки небольшой томик ин-кварто, без переплета и без названия. Обнаружив, что его ожидает чашка кофе, он устроился с книгой на стуле и, наконец, раскрыл ее, так как решил, что внешние данные книги еще не свидетельствуют о том, что она неинтересная.
Пусть она выглядит невыразительно и непривлекательно, но ведь внутри могут оказаться какие-нибудь уникальные пьесы. На самом деле книга представляла собой сборник проповедей, или размышлений, или еще чего-то в этом роде – первый лист отсутствовал. Датировать ее можно было, по-видимому, концом семнадцатого века. Он стал перелистывать страницы, пока взгляд его не упал на надпись на полях «Притча о несчастном положении». Интересно, о чем может писать автор в подобном произведении?
«Я где-то слышал или читал, – так начинался абзац, – в форме притчи или истинной истории, об этом пусть читатель судит сам, о человеке, который, подобно Тезею в античном мифе, возымел отвагу, дабы ступить в лабиринт либо в путаницу, но в таковой, что не выложен по образу фигурной стрижки кустов, а по принципу широкой спирали, в коей помимо прочего прятались капканы и западни, нет, обитатели, что были подвержены злому проклятию и обыкновенно считающиеся скрываемыми, и посему узреть их ложно единственно по случаю. Должен уверить вас, что в делах, подобных оному, отговорки друзей ни к чему не приводят.
„Припомни того, – говорит брат, – как пошел он той дорогой, каковой желаешь идти ты, и никогда его более никто не видывал“.
„А тот, другой, – сказывает мать, – охваченный трусостью, он далеко не пошел и с той поры так повредился в уме, что не припоминает, чего узрел там, и спать не может каждую ночь“.
„А не слыхивал ли ты, – возопляет сосед, – каковы рожи глядят поверх палисада и между решеткой в воротах?“
Но все зря: человек движется вперед к своей цели по причине тамошних сплетен, что в самом сердце и середине лабиринта имеется сокровище, обладающее такой ценой и редкостью, что искателя его сделает богатым на всю жизнь; и добивающийся упорно сего возымеет на него право. И что затем? Quid multa[5]. Искатель приключений проходит сквозь врата, а после друзья его пребывают в нем в неизвестности, только слышат посреди ночи невнятные крики и ворочаются в постелях своих, лишаемые сна, и, пребывая в страхе, обливаемые потом, и мучимые верой, что сын и брат прибавил свое имя к длинному списку тех несчастных, что уже претерпели кораблекрушение в подобном путешествии. И в последующий день с громогласными рыданиями они направляют стопы свои к священно служителю прихода, дабы приказал он звонить в колокол. Но дорога их проходит мимо врат лабиринта; они спешат пройти мимо, будучи охваченные ужасом, но тут видят они вдруг человеческое тело, кое лежит на дороге, и, подошедши к оному (с предчувствиями, кои с легкостью можно угадать), узрят они того, кого считали утерянным: и не мертвого, но с потерей сознания, смерти подобной. Тогда они, продвигавшиеся вперед подобно плакальщикам, обрадованные и возрождаемые милостью Божьей к жизни, поворачивают стопы свои обратно же. Тот, кого все считали погибшим, рассказывает им о событиях прошлой ночи.
„Ах, – сказывает он, – вы можете докончить то, что начали, по причине того, что я возвратился с сокровищем (кое он им показал, и было оно воистину редкой вещью), и возвратил я то, что лишит меня покоя ночи и радости дня“.
Тут они просят его ответить о значении сих слов его и кого встретил он, отчего у него так болит живот.
„О, – ответствует он, – того, кто в груди моей; и избегнуть этого я никак не могу“.
И никакого ведуна не надобно, дабы помочь узнать им, что отныне мучает его поминание о том, что видел он. И длительное время они не могут вырвать никаких слов из уст его, только малые урывки.
Однако настал момент, когда они, собрав все в целое, узнали вот что: поначалу, когда солнце светило, шел он весело и без трудности достиг сердца лабиринта, и добыл сокровище, и, охваченный радостью, направил стопы свои в обратный путь, но тут пала ночь, когда бродят все звери лесные, и ощутил он, что некое существо следует за ним и, как думал он, зрит на него внимательно от тропинки, что рядом проходила, и что ежели встанет он на одном месте, то и сопроводитель его встанет тоже, отчего дух его расстроился воистину; как тьма увеличилась, стало чудиться ему, что больше их, чем один, и что таких сопроводителей великое множество, так судил он по шорохам и треску, кои учиняли они в чаще, да и порой слышимым был шепот, что подразумевало между ними совещание. Но касательно того, кто были они либо каковой образ, не могли его убедить сказать слушателям своим, вопрошавшим, какие крики слыхали они в ночи (как то упомянуто выше), он такой дал ответ: близ полуночи (как он сам рассудил) услыхал он свое, выкликаемое издали, и он мог произнести клятву, что то был брат его. И тогда остановился он и возопил, и полагает он, что то было эхо шли шум от крика его, что скрыло на минуту оставшиеся звуки по причине того, что, как пала опять тишина, различил он топот (не громкий) ног, бегущих к нему, отчего объял его страх, и повергнут он был в бегство и так бежал до рассвета. Порой, когда дыхание покидало его, он бросался ничком на землю, пребываемый в надежде, что преследователи его пробегут в темноте мимо него, но в такие минуты они останавливались, и слышно ему было их пыхтение и сопение, будто то были гончие, кои потеряли след, и сие повергло его разум в такой ужас, что он вынуждал себя опять и опять бежать, будто он как-то мог сбить их со следа. И как будто одного такого испытания было мало, вынужден он был постоянно остерегаться, как бы попасть в яму или капкан, о коих он слышал, и в самом деле видел он их несколько своими глазами по сторонам и еще другие по середине дороги. И под конец (сказывал он) никогда смертный не познал столь ужасной ночи, каковую пережил он в том лабиринте, и никакое сокровище, что лежало у него, никакое богатство, попавшее оттуда, не может стать возмещением за те мучения, от коих он там пострадал.
