– Вы хорошо разбираетесь в садоводстве, мисс Купер? – полюбопытствовал мистер Хамфриз. – Не будете ли вы так добры разъяснить мне, что меня ждет в Холле?
– Ну, не знаю, хорошо ли я разбираюсь в садоводстве, мистер Хамфриз… цветы я очень люблю… но парк при Холле прелестный, я часто об этом говорю. Он такой старомодный, весь зарос кустарником. Еще там старый храм и лабиринт.
– Да что вы говорите? А вы когда-нибудь по нему ходили?
– Н-нет, – ответила мисс Купер, поджимая губы и отрицательно качая головой. – Мне очень хотелось побывать там, но старый мистер Уилсон вечно держал его закрытым. Он даже леди Уордроп туда не пустил. Она живет неподалеку, в Бентли, и вы знаете, она-то как раз разбирается в садах и парках, если вам это интересно. Поэтому я спросила папу, взял ли он все ключи.
– Понятно. Что ж, я должен обязательно посмотреть лабиринт и, когда изучу путь, показать его вам.
– Ах, спасибо, спасибо, мистер Хамфриз! Вот посмеюсь я над мисс Фостер (она – дочь священника, они сейчас уехали на выходные… такие приятные люди). Понимаете, мы постоянно шутим, кто из нас первая проникнет в лабиринт.
– Садовые ключи, должно быть, в доме, – сообщил мистер Купер, разглядывая большую связку ключей. – В библиотеке их там много лежит. Ну а теперь, мистер Хамфриз, если вы готовы, нам придется попрощаться с дамами и предпринять нашу небольшую экспедицию.
Как только они вышли из парадных ворот мистера Купера, Хамфриз был вынужден пройти сквозь строй собравшихся на деревенской улочке многочисленных местных жителей, внимательно его разглядывавших и приветствовавших снятием шляп. Далее, в садовых воротах своего поместья, ему пришлось обменяться несколькими словами с женой привратника и с самим привратником, отвечающим за состояние дорог в парке. Однако у меня нет времени, дабы предоставить полный отчет о его последующих передвижениях. Осмотрев участок примерно в полмили между воротами и домом, Хамфризу наконец удалось задать несколько вопросов своему попутчику о дяде, и мистер Купер безотлагательно пустился в подробные объяснения:
– Просто невероятно, как сказала моя жена, что вы никогда не видели старого джентльмена. И все-таки… не поймите меня превратно, мистер Хамфриз, я хочу доверительно сообщить вам, что, на мой взгляд, между вами и ним есть некоторое сходство. Я не хочу сказать ни слова в осуждение… ни единого слова. Я могу рассказать вам, каким он был. – Мистер Купер неожиданно остановился и устремил свой взгляд на Хамфриза. – Он был, как говорится, человек в футляре. Болезненно сомнительным. Да, именно это слово характеризует его точь-в-точь. Да, таким он был, сэр, болезненно сомнительным. Не принимал участия ни в чем, что происходило вокруг. Осмелюсь предложить вам, сэр, вырезку с несколькими словами из нашей местной газеты, в которой я, воспользовавшись случаем, работал. Если я правильно помню, в них самая суть. Только не спешите, мистер Хамфриз, с впечатлением, – продолжал Купер, выразительно постукивая Хамфриза по груди, – что я хочу сообщить нечто недостойное о вашем дяде. Ваш многоуважаемый дядя и мой бывший работодатель был в высшей степени достойным человеком. Честный, мистер Хамфриз, ясный, как свет, разумно мыслящий во всех делах. Он обладал чувствительным сердцем и великодушной рукой. Но, увы, камнем преткновения являлось его злополучное здоровье или, если точнее выразиться, отсутствие здоровья.
– Да, бедняга. Он что, чем-то страдал до своей последней болезни… которая, а вовсе не возраст, как я понимаю, и погубила его?
– Именно так, мистер Хамфриз… именно так! Мерцающая искра долго тлеет в печи. – Сии слова Купер сопроводил соответствующим жестом. – Золотая чаша постепенно перестает вибрировать. Но на другой ваш вопрос мне придется ответить отрицательно. Абсолютное отсутствие жизненной силы? да; особые жалобы? нет, если не принимать во внимание постоянный неприятный кашель. О, да мы почти у дома. Красивое здание, мистер Хамфриз, как вы считаете?
Вышеприведенного эпитета здание и впрямь заслуживало, только его архитектура отличалась некоторой причудливостью – очень высокий дом из красного кирпича с обычным парапетом, почти полностью скрывавшим крышу. Будто посреди сельской местности воздвигли дом городского типа. У здания были высокий фундамент и ведущая к парадному входу на редкость впечатляющая лестница. Вследствие своей высоты дом явно тяготел к пристройкам, но они отсутствовали. Конюшни и остальные служебные здания прятались за деревьями. Хамфриз датировал дом семидесятыми годами или около того.
Супружеская пара зрелых лет, которую наняли дворецким и экономкой, ожидала у парадной двери, которую они распахнули при появлении своего нового хозяина. Их звали, как Хамфризу было уже известно, Калтон. После небольшой с ними беседы он составил благоприятное впечатление и об их внешности, и об их поведении. Было договорено, что следующий день он посвятит изучению столового серебра и винного погреба вместе с мистером Калтоном, а миссис К. предоставит ему сведения о постельном белье и тому подобном, то есть где что находится и где должно находиться. Далее, отпустив Калтонов, они с мистером Купером начали осмотр здания. Топография его для нашей истории значения не имеет. Огромные помещения на первом этаже вполне устраивали нового владельца, особенно библиотека – широкая, как и столовая, и с тремя окнами на восток. Приготовленная для Хамфриза спальня находилась как раз над библиотекой. На стенах библиотеки висели весьма симпатичные картины, но лишь некоторые из них были по-настоящему ценными. Мебель вся была старой, да и книги были изданы не позднее семидесятых годов.
Узнав о небольших изменениях, которые его дядя предпринял в доме, а затем и ознакомившись с ними воочию, а также обозрев дядин блестящий портрет – украшение столовой, – Хамфриз был вынужден согласиться с мнением Купера, что в его предшественнике вряд ли присутствовали привлекательные черты. И ему стало грустно, что ему совсем не жаль – dolebat se dolere non passe[2] – человека, который либо с чувством доброты, либо без какого-либо чувства вообще к своему незнакомому племяннику сделал так много для того, чтобы тот жил хорошо: Хамфриз ощущал, что в Уилсторпе он будет жить счастливо, и особенно счастливо, скорее всего, в библиотеке.
И вот настало время осматривать парк – пустые конюшни и прачечная могли подождать. Итак, они двинулись в парк, и вскоре стало очевидно, что мисс Купер была права, когда говорила о больших возможностях переустройства сада. Да и мистер Купер хорошо справлялся со своими обязанностями садовника. Болезненный мистер Уилсон, вероятно, был не в состоянии… разумеется, не в состоянии вдохновляться новыми идеями относительно садоводства, тем не менее было видно, что то, что там было сделано, совершено под руководством опытного человека, ну а снаряжение и оборудование были просто превосходными. Купер был удовлетворен тем восторгом, который выказал Хамфриз, и теми соображениями, который тот время от времени вставлял.
– Чувствую, – заключил он, – вы найдете себе здесь занятие по душе и сделаете это местечко значительнейшим прежде, чем несколько времен года пролетят над нашими головами. Жаль, что с нами нет Клаттерхама – он главный садовник, – да он бы и был с нами, если бы, как я вам уже докладывал, его сынок, что смотрит за лошадьми, не свалился с лихорадкой, бедняга! Мне бы очень хотелось, чтобы он слышал, как вам все здесь нравится.
– Да, вы говорили, что он не может сегодня прийти, и мне очень жаль его, но и завтра ведь есть время. А что это за белое сооружение на пригорке? Это тот самый храм, о котором упомянула мисс Купер?
– Именно он, мистер Хамфриз… Храм Дружбы. Построен из мрамора, доставленного из Италии специально для этой цели дедушкой вашего покойного дяди. Может, хотите посмотреть? Парк вы уже хорошенечко разглядели.
Своим обликом храм полностью повторял храм Сивиллы в Тиволи, только гораздо, гораздо меньше. В стену были вставлены какие-то древние барельефы с надгробным орнаментом, и от всего сооружения веяло путешествием по Италии. Купер достал ключ и с некоторым трудом открыл тяжелую дверь. Внутри оказался очень красивый потолок, но мебель почти отсутствовала. На полу в основном стояли крупные круглые каменные плиты, на каждой из которых на чуть выпуклой поверхности была вырезана одна-единственная буква.
