Ни царю и ни царевне
про гондон не говори,
не показывай смотри.
Станет спорить царь задорно
ты свое тверди упорно:
пусть, мол, хуй твой не хорош,
но царевну заебешь.
Будет страшно - не пугайся,
будет власть - не зазнавайся
и меня не забывай.
Ну, будь счастлив - и прощай!
С божьей тварью Мандавошкой
распростившись, в путь-дорожку
собирается Иван.
Нацепил другой кафтан,
хлеба захватил краюшку,
мать расцеловал старушку.
Та ему: - Куда идешь?
Ведь ни за хуй пропадешь!
Он ответствует солидно:
- Пропаду ли - будет видно,
только скоро за тобой
я гонцов пришлю домой.
Вот подходит Ваня к речке,
видит мостик недалечко.
Тут присел, перекусил,
переспал, набрался сил.
Дальше берегом по краю
вьется тропка небольшая,
упираясь в лес густой.
Двинул вправо тропкой той.
Вот лужайка. Ваня прямо
в лес дремучий прет упрямо.
Не спеша передохнет,
подзакусит - и вперед.
Долго ль, коротко ль шагает
на пещеру набредает.
День и два ползет по ней
смотрит - сделалось светлей.
Вот он выбрался и скоро
вышел в поле. Ростом с гору
задница пред ним лежит
и лукошко сторожит.
Ваня - к ней. Не тут-то было!
Жопу всю перекосило,
поднялась, как на дрожжах,
расщеперилась, дрожа,
вся от гнева покраснела,
заурчала, зашипела.
да как брызнет вверх огнем
жидким пенистым говном!
Мигом небо помутилось,
злая вонь распространилась,
пожелтели все поля,
вся обуглилась земля,
звери сдохли, с неба птицы
стали мертвые валиться,
и с кирпич величиной
за Ивановой спиной
стали говна сыпать градом,
разрываясь, как снаряды.
Чуть живой, зажавши нос,
наш Иван к земле прирос.
Вдруг на время тихо стало:
видно, Жопа отдыхала,
но, лишь дух перевела,
снова дуться начала.
Тут, оправившись немножко,
вспомнив речи Мандавошки,
Ваня во весь голос свой
крикнул: - Самоеб, ты мой!
Боже мой, что с Жопой стало!
Вся-то съежилась, увяла
и поникла, как цветок,
перднув жалобно разок.
Ваня разом оживился,
за лукошко ухватился
и на брюхо под кафтан
спрятал дивный талисман.
И с Гондоном-самоебом
в путь пускается галопом
в край, где - будь он век здоров!
царствует Елдабаоф.
ГЛАВА 5
Вот он в славном государстве,
во Елдабаофьем царстве,
где голов торчат ряды,
отвращая от пизды.
Царь Ванюшу привечает,
хуй обследовать желает.
Но, лишь на хуй посмотрел,
буйный смех им овладел.
За животики схватился,
кровью черною налился,
тут и кашель, и пердеж
ничего не разберешь!
Ваня скромно объясняет:
- Хуй ничем мой не блистает,
не семи пядей во лбу,
но царевнузаебу!
Царь от смеха так и пляшет,
захрипел, руками машет,
вновь и кашель, и пердеж
ничего не разберешь!
Наконец, давясь от смеха,
молвил он: - Ну и потеха!
Слезы вытерев, добряк
отдышался кое-как:
- И с таким дрянным хуишком
вздумал ты... Нет, это слишком!
Ха-ха-ха! Нет, милый мой,
поворачивай домой!
Ваня снова повторяет:
- Хуй ничем мой не блистает,
не семи пядей во лбу,
но царевну - заебу!
Царь нахмурил бровигневно:
- Коли эдак - ждет царевна.
Зря жалел я дурака!
лезь, коль жизнь не дорога!
Тут его за стол сажают,
всякой снедью набивают,
коль желанья есть - открой,
словно смертник он какой!
Как не быть желаньям в мире?
- Ставьте в спальне стол пошире,
ложьте хлеба, жбан с вином
да селедочки с лучком!
Самоеб надев тихонько,
Ваня всунул полегоньку,
а Гондон в пизду впился,
будто с цепи сорвался.
Ваня кушает и пьет,
Самоеб же знай ебет
и не валко, и не шатко,
как хорошая лошадка:
трусь да трусь, да трусь да трусь
я, мол, зря не тороплюсь.
Ни поводьев ей не нужно,
ни кнута. Бежит послушно,
а хозяин может спать:
путь знаком, не привыкать!
Месяц, два и три Ванюша,
вдоволь выпив и откушав,
спит все ночи напролет,
Самоеб же знай ебет!
Так проходят дни и ночи.
Ваня смотрит, озабочен:
- Ну и блядские дела!
Инда оторопь взяла.
Может, пьян он али грезит?
И куда в такую лезет?
Ведь сама с мизинец вся,
а наеть никак нельзя!
Тут пизда пошла кусаться,
разжиматься и сжиматься,
брызжа в яица притом,
как из шприца, кипятком.
Ваня смотрит и дивится:
презанятная девица!
А гондон опять туды!
Пеной хлещет из пизды,
не пизда - огнетушитель!
Но, пизды привычный житель,
хладнокровный Самоеб
помаленьку еб да еб.
В чем же дело? Аль он грезит?
И куда в такую лезет?
Ведь сама с мизинец вся,
а наеть никак нельзя!
Вот уже четвертый месяц
он пизду, как глину, месит...
Вдруг ей сделалось легко
и, вздохнувши глубоко,
удивилась: - Это мило!
Папа, папа, я спустила!
Царь от радости ревет,
как дитя, в ладоши бьет,
царедворцы следом тоже
подхалимски бьют в ладоши.
А царевна в первый раз
до отвалу наеблась!
Шепчет: - Ваня, я довольна!
Вынь, голубчик, мне довольно.
Самоеб же знай ебет
да и ухом не ведет.
Вот царевна в умиленьи
вся раскинулась в томленьи,
из царевны дождик льет...
Так сравнялся целый год.
Тут ей стало трудновато,
говорит, что многовато,
дескать, больше не могу...
Тот ебет - и ни гу-гу.
Вот дымком слегка пахнуло,
где-то гарью потянуло...
Посмотрел Иван туда
страх! Оскалилась пизда,
ощетинилась, как ежик,
вся трепещет в смертной дрожи,
вся трясется... Самоеб
равнодушно еб да еб.
Вдруг, внезапно встрепенувшись,
Самоеб, как бы проснувшись,
разом перешел на рысь:
хлысь да хлысь, да хлысь да хлысь.
Рвется, бьется Непроеба,
в ней и боль, и страх, и злоба,
надвигается беда
раскаляется пизда!
- Отпусти же, Ваня, милый!
Да куда там! Что есть силы
хлоп да хлоп, да хлоп да хлоп
Самоеб пошел в галоп,
Самоеб пошел карьером...
Увлечен его примером,
Ваня бешено еду
в рот бросает, как в пизду!
Вдруг царевна испугалась,
