СОБАКА ГРИШКОВЦА
Мысль собачья между тем меня никак не оставляла. Да и название следующего спектакля было просто пугающим - "Как я съел собаку". Евгений Гришковец. Это уже было на сцене Театра "Эрмитаж", в небезызвестном саду, где, напротив, ни одной собаки я не встретил, хотя, казалось бы, святое дело. Видимо, штраф берут, оттого и нельзя. Гришковец - маленький черный человек в очках, спокойный и тихий. На хозяина похож. Что он делает на сцене - не знаю. Но что-то явно хорошее. Потому что я не знаю, как пересказывать исповедь. Бессвязную чистую откровенку, которую гонят только по пьяному делу, без всякой утайки. Причем мутный поток чистого сознания - это не чья-то чужая история, а своя. Вот Гришковец садится против меня на стул (тут-то я, театральная собака, очень нужна, тут без меня никуда не деться, тут я торжествую!) и рассказывает о своей жизни. Один! В течение полутора часов! Это что театр? Или что-то другое? Вот он доходит до того момента, как во время службы на Тихоокеанском флоте один кореец Коля И (фамилия такой) поймал собаку и приготовил ее на свой корейский праздник. И уже я как бы проехал с ним на очень долгом поезде до Владивостока с призывниками, и уже съел с ним последнее яблоко из дома, и уже привык к жуткому Русскому острову, и уже понял, зачем нужен "перессык", и научился драить палубу, и написал письмо домой, и так мне от этого стало и больно, и грустно, и страшно, а зал почему-то ржет, хохочет, не может удержаться, уж больно Гришковец невероятен, дик, смешон со своими байками - и вот он дошел до этой собаки... И тут у меня все вдруг кончилось и стало так страшно, так страшно... То ли потому, что я сам почти стал театральной собакой и не выдержал надругательства. То ли потому, что я понял - а ведь Женя рассказывает эту историю в сто двадцать второй раз! Свою. Собственную. Историю. Ну не может хозяин есть собаку! Не должен!
БЕЗДОМНАЯ МАГНИТОГОРСКАЯ СОБАКА
Пошел разгонять собачью тоску в ТЮЗ, на Театр драмы города Магнитогорска. Есть такой город металлургов (и лучшей в Европе хоккейной команды). Магнитка, по-нашему. И есть в этом городе театр. И в том театре спектакль "Кто боится Вирджинии Вульф?" по знаменитому американскому драматургу Олби. И приехал этот театр на "Золотую маску". И я пошел. И лом был страшный. А мне Андрюша Максимов, член жюри, билет обещал. И вот стою я, переминаюсь с ноги на ногу, в толкучке у входа (а Максимов, как назло, опаздывает), нервничаю, и как-то нехорошо у меня внутри. Как будто я уже попал в эту пьесу Олби, туда вовнутрь, и отчего-то мне уже и стыдно, и муторно, и страшно. И тут, как назло, проносится мимо меня Максимов, никого вокруг не замечая, стеклянные двери захлопываются (опоздал член жюри минут на двадцать), и я стою, как в фильме "Берегись автомобиля", прижимаясь носом к стеклу, и чуть не плачу. Народ между тем ни фига не уходит, все продолжают умолять устроителей пропустить на вожделенный Магнитогорский театр. Ну ладно, думаю я, это уж совсем неприлично. Театралы они, понятно, народ психованный, но мне-то унижаться зачем?! И пошел я по Тверской, дыша острым морозным воздухом. Мимо гуляющих граждан, работающих девушек и сверкающих витрин капитализма. Неужели, думаю, это и будет моим главным театральным впечатлением? За всю "Золотую маску"? Всю ночь я ворочался, думал, представлял себе эту магнитогорскую Вирджинию, и как она там чувства свои полощет в реке забвения, ну и прочую роскошь. А потом заснул и проснулся почти счастливый. Потому что мне снова хотелось в театр!
ЛЮБОЗНАТЕЛЬНАЯ СОБАКА ДОДИНА
К концу фестиваля я окончательно превратился в ту театральную собаку. Я пошел (вернее, поехал) на спектакль Льва Додина (Питер, Малый драматический) в культурно-выставочный центр "Сокольники". При въезде в парк из будочки вышел человек в зеленой куртке и попросил пятьдесят рублей. Очень захотелось рявкнуть. Но я сдержался. На спектакле "Чевенгур" было очень интересно. И ничего, что голоса у актеров страшные, напряженные, на грани душевного здоровья. Зато есть на что посмотреть и что понюхать. Все то время, пока блаженные коммунисты Андрея Платонова то в голом виде ходят по песку, то ныряют под воду, то поют, чересчур крепко обнявшись, я смотрел себе под ноги и думал: как быстро сколотили этот огромный настил из свежих досок? Сколько гвоздей потратили? Сколько машин песку привезли на спектакль? И что это за конструкция из стеклопластика, которая то поднимает голые тела, то опускает их плавно? И как налили воду в бассейн? И какая в нем температура? И каким же нужно обладать нечеловеческим усилием, чтобы все это устроить в культурно-выставочном центре "Сокольники", да еще и зал битком... То ли дело в Италии, в Германии (театр Додина, как известно, вечный гастролер и прибавил теперь второе название даже - театр Европы). Что же я, театральная собака, думаю о спектакле, который получил "Маску" за лучшую режиссуру?
...Если и можно было показать Платонова на сцене, то именно так. Безумно-технически. Но только Андрей Платонов - сам звучит как колокол церковный. Бухает басом. А если сунуть голову прямо под звучащий колокол - - честно говоря, совсем уже оглохнешь. Я вот оглох.
СОБАЧЬЯ ВЕРНОСТЬ
А вот на спектакле "Циники" (есть такая книжка А. Мариенгофа) Минусинского театра я почему-то сидел, почти не шелохнувшись. Я смотрел безумными глазами, как какая-то женщина во время гражданской войны полюбила безумного студента и поселила его на своей огромной холодной кровати, потому что в ту зиму отключили центральное отопление. А потом она пошла служить и стала спать с его братом, большевиком. И большевика контузило на гражданской войне. А потом начался нэп, и она спала с каким-то крупным бандитом. И студент все равно любил ее и пытался освободить от тоски, и она застрелилась... И она говорила медленно-медленно, нарочито поднимая голос, до дрожи медленно... Да, да, я знал, я знал таких удивительных женщин, чистых в самой последней грязи, вернее, я догадывался, что они есть - и вот они есть, ну или были, и как же, интересно, смотрят этот спектакль в Минусинске, где голодные поселки и алюминиевые короли и где вполне могут запросто отключить центральное отопление. А вообще-то спектакль опять про собак. Про собачью верность, которую порой испытывает мужчина к женщине. Я кричал и хлопал, и тут критик Марина слегка оглянулась, и я покраснел, и вспомнил, что спектакль из Минусинска, наивный, трогательный, но все-таки провинциальный, и подумал: неважно. Надо, чтобы в театре было так. Вот именно так.
