Мороз ущипнул за кончик носа. Буча выбрался, смахнул снег с ушей, огляделся. Солнце садилось, заливая поле розовым светом. Вдали виднелись жёлтые окошки домов. Дверь в родное навье царство исчезла, как её и не было.

Рядом зашевелился сугроб. Из самой середины вылезли два дырявых сапога. Они стали дёргаться, будто бежали куда-то, потом замерли, рванулись, и из сугроба выскочил Насупа, весь белый от снега.

– А Коробейка где? – спросил он, осматриваясь. – Её же вместе с нами изгнали. У! Черти бесхребетные! – погрозил злыдень кулаком в пустоту. – Вот я вам задам, как ворочусь.

– Сперва воротись, смельчак, – ответил Буча.

– Ух-ух! – раздалось в лесу за спиной.

Буча вздрогнул от неожиданности, а Насупа нырнул в сугроб. Вскоре из-под снега показалась его голова.

– Что это было?

– Крылатое существо семейства пернатых, – сказал Буча. – Филином зовётся.

– Не нравится мне тут, домой хочу, – проворчал Насупа, разгребая снег вокруг себя длинными мохнатыми руками. – Ой, меня за ногу схватил кто-то! – заверещал он. – Не пускает! Помоги!

Буча взял его за руки, дёрнул. Не помогло. Дёрнул сильнее. Насупа вылетел из сугроба, а вслед за ним, держась за ногу, вылетела Коробейка и тут же с визгом угодила головой в соседний сугроб.

– Ох и холодно же здесь, ребята, – сказала она, выбираясь и отряхивая драный холщовый сарафан, а Насупа тем временем снимал сосульки с её покрытых шерстью ушей.

– Так вот слушай, моя компания по несчастью, – начал Буча. – Чтобы вернуться в милую сердцу тёплую, безветренную, пепельно-пахнущую навь должны мы с вами разрушить крепкую человеческую семью. Двигаем туда, – он указал когтистым пальцем в сторону сбившихся в кучу занесённых снегом крыш. – Ищем хороший дом и выполняем свою задачу согласно личным компетенциям, – Буча ткнул пальцем вверх. Насупа сел в сугроб. Коробейка дважды хлопнула зелёными глазами. – Ты, Коробейка, умыкаешь лучшее, подсовываешь опасное. Ты, Насупа, наводишь ужас. Ну а я, – он пригладил шерсть на подбородке, – сею раздор и плету интригу.

– И где ты только этакого понабрался? – спросил Насупа.

– Бывал, – ответил Буча, глядя на стремительно чернеющее небо. – Бывал я однажды в яви, ребятки.

Слева донёсся скрип.

Бурая лошадь везла сани с вязанкой дров. На санях сидел здоровенный мужик и держал поводья в огромных рукавицах, в которых Коробейка могла бы уместиться целиком. При этом он басовитым голосом напевал:

– Во саду ли, в огороде девица гуляла…

Насупа схватил Бучу за локоть.

– Не пойдём к нему. Такой одной левой зашибёт.

Буча хмыкнул.

– А ты не попадайся. Смотри, конь упитанный, тулуп богатый. Мужик едет, песни поёт. Видать, из хорошей семьи. Идеально!

– Не пойдём. Зашибёт, – заладил своё Насупа, прячась за плечом Бучи.

– Хватит спорить, холодно, – простонала Коробейка, постукивая друг об друга штопаными сапогами.

– За мной! – приказал Буча и первым бросился догонять сани.

Он запрыгнул на вязанку, протянул руку, подхватывая Коробейку, а Насупа уже летел следом, вцепившись когтями в полоз.

– Тпру! – рявкнул мужик, останавливая лошадь. Насупа юркнул под сани. Буча с Коробейкой спрыгнули с вязанки и следом за мужиком вбежали в дом.

В лицо повеяло теплом, уютом и ароматом сливочного масла.

– Пироги, – с наслаждением втянув воздух, сказал Буча.

Мужик скинул тулуп, шапку и валенки в сенях и вошёл в горницу. С лестницы навстречу ему вспорхнула, словно белая птица, женщина в чистом сарафане и с тугой косой, перекинутой через плечо.

– Ай! – взвизгнул Буча, когда Коробейка наступила ему на ногу. – Смотри куда идёшь!

– А ты чего глаза вылупил? Подумаешь! – фыркнула злыдня, но вот горница наполнилась звонким смехом.

– Папа, папа, смотри, какой я платочек вышила! – закричала, тряся перед мужиком расшитой цветастой тряпкой, девчушка.

Глаза Коробейки вспыхнули зелёным, как у кошки.

«Не стоило к ночи это животное поминать», – только подумал Буча, как откуда ни возьмись на него сверху прыгнула кошка.

– Бежим! – крикнул злыдень, толкая застывшего в панике Насупу в угол.

Коробейка зацепила ногой ведро, то с грохотом покатилось по полу. Злыдни укрылись за корзинами, тяжело дыша.

– Мурка, ты чего это? – спросил мужик, погладив белую, как снег, зверюгу. – Всех мышей распугаешь, – рассмеялся он.

Кошка отмахнулась от хозяина хвостом и крадучись направилась в угол, где жались друг к дружке злыдни. Усатая морда оказалась настолько близко, что Насупа забрался Буче на голову. Однако между корзинами кошке было не пролезть. Она просунула в щель лапу, пытаясь схватить Бучу, но Насупа, часто постукивая зубами, всё же поднатужился, растопырил пальцы и зарычал, напуская на животное страху. Кошка лапу отдёрнула, зашипела, взъерошилась и стала похожа на щётку, но за корзины больше не полезла.

Там злыдни и просидели до ночи.

Последней горницу покинула хозяйка, задув на столе свечу, и Буча вышел из укрытия.

– Приступим! – приказал он, оглядевшись.

Коробейка и Насупа выскочили из-за корзин. А развернуться-то в горнице было где! Скоро скатерть поползла со стола, подсвечник покатился с полки на лавку. Насупа забрался в туесок с мукой и принялся разбрасывать её по полу, как будто вышел в поле и сеет рожь.

Коробейка стянула с крючка полотенце. На нём красными нитками крестиком было вышито солнышко.

«Жалко», – подумала злыдня и схватила половичок, который лежал возле двери. Буча отодвинул заслонку, и Коробейка шмыгнула в печь. Лазать по трубам, крышам и колодцам для злыдней – плёвое дело. В трубе пахло дымком, а оставшийся жар приятно пробирал косточки. Злыдня вскарабкалась, затолкала в дымоход половичок и стала спускаться, да зацепилась сарафаном за край вьюшки, рванула и, не удержалась, бухнулась вниз прямиком на пирамиду из пустых горшочков. Те забренчали, черепки разлетелись, со звоном на пол попадали.

Скрипнула наверху лестница, и злыдни юркнули в угол.

Прохор уже не спал. Усевшись на старом кованом сундуке, он перебирал солому. Соломинку к соломинке складывал, следил, чтобы сырая не попалась, а то от неё грибки да плесень расползтись могут. У хорошего хозяина солома на чердаке и год, и два пролежит. А это потому так, что домовой солому часто перебирает. Вот и трудился Прохор.

Тут снизу донёсся звон. Домовой на сундуке подпрыгнул, головой о деревянную балку стукнулся.

– Ой! – вскрикнул он и выбежал на лестницу.

Третья ступенька сверху предательски скрипнула.

Непорядок.

Он остановился, прислушался. Тишина. На цыпочках спустился. В горнице никого. Только всё в муке, подсвечник на лавке, скатерть белая на полу, и по всей горнице черепки от глиняных горшков валяются.

Побоище! И скольких же горшков я не досчитаюсь?

Прохор замер посреди горницы, опустив руки, и лишь головой крутил, осматривая последствия невиданного события, которое каким-то чудом прошло мимо него.

Мурка вскочила на лавку, встряхнулась, подняв белое облачко.

– Спрятались они, – проворчала кошка. – В углу за корзинами.

– Кто они? – не понял домовой.

– Мохнатые, вроде как звери, но в лохмотьях и говорят по-человечески.

– Маленькие?

– Не больше горшка.

– Неужто злыдни? Вот напасть! – Прохор всплеснул руками. – Ещё дедушка мне про них говаривал, что коли заведутся в доме, то их потом нипочём не вывести.

В углу заворочался веник.

– Напылили-то, намусорили, – зашуршал он. – Вот злодеюки, вот негодники.

– Мети знай, – цыкнул на утварь домовой и поднял с пола скатерть. Потряс её. Во все стороны полетел мучной снег. Прохор покачал головой. Хотел скатерть на стол постелить и увидел рассыпанную на поверхности крупную соль.