Том энциклопедии, в котором содержалась статья о гомосексуализме, был опубликован в 1930 году – следовательно, взгляды, отраженные в статье, не успели устареть. Это также означало, что Ивана, вероятно, задержали не по обвинению в мужеложстве, а за что-то еще. Возможно, он и правда занимался какой-то контрреволюционной деятельностью и не рассказывал об этом Гарри.

Прошло несколько месяцев, и Гарри уже начал забывать об исчезновении Ивана, но однажды в мае 1934 года Бородин подошел к его столу. Главред аккуратно разложил перед Гарри несколько страниц какого-то официального документа и жестом предложил взглянуть. Гарри надел очки, и первые две строчки бросились ему в глаза: «154-а. Половое сношение мужчины с мужчиной (мужеложство) – лишение свободы на срок от трех до пяти лет». Гарри был потрясен и озадачен.

Выяснилось, что перед ним – копия новейшего сталинского указа о мужеложстве. Гарри бегло прочитал его и отодвинул в сторону, не веря своим глазам.

– Это не может быть правдой. Примерно месяц назад я читал статью в Большой советской энциклопедии: там говорилось, что Советский Союз не считает это преступлением, и что советское общество хочет помочь таким, как я, жить более счастливой жизнью. Каким образом этот закон сделает меня счастливее?

– Автор статьи, должно быть, сам гомосексуалист. – Бородин пожал плечами. – Наверное, когда он ее писал, мало кто знал о подобных извращениях. Вот на что теперь надо ориентироваться, – он указал на копию указа о мужеложстве и ушел.

Гарри был одновременно напуган и разгневан. Не в таком Советском Союзе он хотел жить и работать. Вместо того чтобы придерживаться прогрессивного подхода к сексуальным отношениям, СССР теперь пошел по стопам капиталистических стран, где такие, как Гарри, считаются преступниками. Тот факт, что Большая советская энциклопедия, истина в последней инстанции, где статьи проходили проверку и цензуру на самом высоком уровне, открыто заявляла, что гомосексуалам в СССР рады, озадачил Уайта еще больше. Вся эта путаница заставила Гарри отправиться к московскому психиатру, к которому он уже неоднократно обращался.

После революции и последующей отмены царских законов о мужеложстве молодое поколение советских психиатров увлеклось исследованием истоков гомосексуальности. В 1920‐х годах многие из них знали о призывах к толерантному отношению к гомосексуалам в некоторых европейских странах и стремились отстаивать такие же ценности у себя на родине. Советские психиатры не видели никакой проблемы в гомосексуальности своих пациентов, если те честно жили и усердно трудились. Они считали, что лучше помочь им принять свою сексуальную ориентацию, а не пытаться ее лечить[23]. Таким образом, статья Марка Серейского, которую Гарри прочитал в Большой советской энциклопедии, точно отражала современные на тот момент медицинские представления.

– Вы знали, что гомосексуалисты теперь объявлены преступниками?

Доктору Бергу, который повидал немало гомосексуальных пациентов, вопрос показался абсурдным.

– Что за чушь! Это невозможно. У нас в стране нет такого закона. Такие законы существовали в царской России, но не в СССР. – Берг произнес это без тени сомнения.

Гарри достал из портфеля бумагу и протянул ее доктору. На несколько мгновений в комнате повисла тишина. Доктору Бергу было нечего сказать: в документе за подписью Сталина прямо говорилось, что мужеложство отныне считается преступлением.

– Разве вы раньше не говорили мне, что гомосексуализм – это болезнь? – спросил Гарри. – Разве это не болезнь? Разве в СССР не относятся к этому терпимо? Вы говорили мне, что я могу с этим жить.

Доктор откашлялся и заерзал в кресле.

– Только между нами, молодой человек: я действительно считаю, что это болезнь, и искренне не вижу смысла преследовать таких людей. Есть совершенно неизлечимые случаи, таким людям нельзя помочь – они такие, какие есть. Вы такой, какой вы есть, и вы можете устраивать свою жизнь так, как хотите. Честно говоря, я до сих пор не могу поверить, что этот закон действительно принят… – Тут доктор перешел на шепот. В сталинском СССР, как известно, и у стен были уши.

– И я не могу, – наивно согласился Гарри. – Я собираюсь написать товарищу Сталину и рассказать ему об этом. Должно быть, произошла ошибка, его не проинформировали должным образом. Может быть, я смогу передать ему ваши слова, и они поменяют свое решение; вы авторитетный врач и могли бы меня поддержать.

Доктор снова заерзал в кресле, его спокойствие сменилось озабоченностью и даже страхом.

– Гарри, – тихо сказал он, – я бы попросил вас не ссылаться на меня по этому поводу и не упоминать мое имя, если вы решите заняться этим вопросом… Надеюсь, вы понимаете.

И Гарри наконец-то понял. Ситуация действительно была неопределенной, и Гарри не хотелось, чтобы доктор пострадал из-за его попыток выяснить правду. Набравшись смелости, Гарри решил во второй раз обратиться за разъяснениями в ОГПУ. Но на этот раз, вместо того чтобы отправиться туда лично, он позвонил.

– Мы будем жестоко наказывать каждого, кто виновен в мужеложстве. Это всё, что я могу вам сказать, – голос на другом конце провода звучал раздраженно и сердито.

Через неделю Гарри явился в офис Бородина.

– У меня для вас письмо. Вы ведь редактор. Может быть, вы сможете задать этот вопрос товарищу Сталину и попросить его разъяснений.

– Какой вопрос?

Бородин не каждый день получал просьбы связаться лично со Сталиным, но в глубине души понимал, о чем идет речь.

– О законе о мужеложстве. Должно быть, произошла ошибка, – продолжал Гарри. – Я читал энциклопедию, советовался с врачами, и они мне сказали, что такой закон бесполезен. Так что, может быть, вы могли бы обратиться к товарищу Сталину, а он мог бы как-то прокомментировать происходящее. Я уже обращался в ОГПУ. Сначала они мне сказали, что не имеют ничего против меня как гомосексуалиста. Но теперь говорят, что собираются наказывать тех, кто виновен в этом преступлении.

– Гарри, послушайте, мне ничего такого здесь не нужно. Не пишите товарищу Сталину, нам не нужны проблемы. Я не для того вас продвигал, чтобы вы своими необдуманными действиями поставили и свою, и мою работу под угрозу. Заберите письмо, я не собираюсь его читать. Порвите его, чтобы никто не видел, и возвращайтесь к своим обязанностям. И впредь живите по советским законам.

Но Гарри не собирался сдаваться и все равно отправил Сталину письмо. Это было не личное обращение с просьбой разъяснить причины ареста Ивана, а эмоциональное приглашение к дискуссии о роли гомосексуальности в советском обществе. Письмо заняло несколько страниц и содержало около 4500 слов. Несмотря на уважительный и осторожный тон, оно выражало решительное несогласие с решением Сталина криминализировать мужеложство в СССР. Здесь Гарри ступил на опасную почву: Сталин не отличался терпимостью к тем, кто подвергал его политику сомнению или проявлял нелояльность. К 1934 году многие партийные функционеры, которые выразили хотя бы малейшее несогласие со Сталиным, были расстреляны или отправлены в ГУЛАГ.

Сталину действительно писали многие советские граждане. Благодаря этим письмам вождь мог судить о настроениях в народе. Писем было так много, что сталинским чиновникам пришлось учредить специальный отдел для их обработки. Отдел состоял из пятнадцати сотрудников, в чьи обязанности входило чтение писем, а также дополнительных служащих, которые помогали регистрировать, каталогизировать, рассылать и архивировать письма. Письма, не представлявшие интереса, направлялись в архив; остальные – в правительственные органы или соратникам Сталина, а некоторые после тщательного отбора попадали на стол вождю[24].

Гарри начал письмо с броского заголовка: «Может ли гомосексуалист быть членом Коммунистической партии?» Так он сразу привлек внимание цензоров. Должность заместителя редактора «Московских новостей» и иностранное гражданство Уайта также увеличивали шансы, что Сталин прочитает письмо. Вот что говорилось в письме: