И разве можно содрогаться, почти кончая, только от того, что кто-то целует твою шею и шепчет тебе слова желания, говорит тебе, какая ты невероятная… ладная… хрупкая… красивая… маленькая… сводящая с ума…

Милена впервые в своей жизни испытала что-то подобное. Что-то там про правильного человека всплыло в её голове, когда Роар вошёл в неё и это было таким диким безумием, потому что — а можно так будет всегда? Можно, чтобы он не останавливался? Можно, чтобы не кончался этот дождь, можно теперь здесь будет её реальность?

Эта невыносимая мука и одновременно сводящая с ума истома, которая заставляет терять связь с окружающим миром. Такое не бывает по-настоящему, такое только в книжках пишут, когда вот он внутри, а ты уже от одного этого где-то на грани… можно? Правда? Или она просто такая ненормальная извращенка, или она чокнутая, может ей к врачу, может она больна… а может умерла?

Роар держал её крепко, жадно прижимая к себя, она чувствовала себя самой-самой, у неё будто крылья были… какая же глупость, до слёз… боже… она рыдает?

Милена пришла в себя, когда взмокшая, словно в горячке, прижималась к Роару, будто он был сейчас всем её миром, но холод был теперь реальным, щипался и возвращал в реальность.

— Ш-ш-ш-ш, — он прижимал её к себе и гладил по голове, целовал в висок, лоб, нос, глаза, полные слёз и губы, и она чувствовала соль на них и мягкость, с которой он с ней обращался её доводила до грани истерики.

В её жизни было всего два мужчины. Роар был третьим. Что она могла бы знать о том, как что происходит на самом деле? Или может бывает по-другому, когда после тебя обнимают, успокаивают, просто… любят…

“Да ты с ума сошла? — начала она отчитывать себя. — Вы просто занялись сексом, никто никого не любит!..”

И Милена приказала себе запретить накручивать себя, запретить сходить с ума, но как можно остаться в рассудке, когда этот мужчина вот такой?

— Знаешь, — он погладил её по бедру, потом поднялся выше к талии и дальше, и по коже пробежала дрожь, — я вижу, что оно крепкое, вижу, но всё равно прикасаюсь и мне кажется, что я могу его сломать, словно оно самое хрупкое, что я в своей жизни держал в руках.

Роар потянулся и подтянув к себе свой плащ, укрыл им Милену. Стало так тепло и одновременно невыносимо тоскливо.

Всё?

— С тобой я вообще ни в чём не уверен, словно вообще всё в первый раз, — прошептал он, целуя её за ухом. — Никогда не был таким неумелым и криворуким…

“Он пошутил? — взвилось внутри. — А что бывает, когда он умелый и пряморукий? Она бы умерла от удовольствия? Смерть, которой все будут завидовать? Она сама себе будет завидовать”.

Роар поцеловал её в ухо.

— Это обычно я всё порчу, — совершенно не к месту заупрямилась Милена, — и это я неумелая, неуклюжая и криворукая. Сам же видел, как я умею умываться в реках.

Он прижал её к себе и рассмеялся. Кажется в этом мире можно было жить просто потому, что в нём был смех Роара. Милена решила, что наверное всё-таки чокнулась…

Осознание тишины навалилось неминуемо и упрямо говоря, что сказка закончилась.

— Роар, дождь прекратился? — эти слова она прошептала, но показалось, что прокричала.

— Угу, — кивнул он ей в голову. Они так и лежали вжимаясь друг в друга, боясь отпустить, потому что оба оказывается боялись всё испортить.

— Ты не хочешь уходить? — спросила она, и тут же отругала себя за очередную смороженную глупость.

— Нет, — шепнул Роар. Он полежал ещё немного, но потом со стоном сел, оставив её осознавать свершившийся факт того, что всё закончилось и вполне возможно никогда больше не повторится. — Но надо собираться, иначе, если мы не появимся через какое-то время за нами отправят отряд. Тебе помочь одеться?

— Не надо, я сама, — Милена улыбнулась. — Спасибо…

Митар как-то странно повёл головой, стал понурым, и она подумала, что может надо было согласиться на его предложение.

— А что делать, если попадёшь под этот дождь? — спросила девушка, чтобы побороть в себе эти мысли и потому что одеваться молча было невыносимо и тяга к разговору была скорее чем-то нервным. — Не спасёшься?

— Почему? Нормально, — митар натянул рубаху. — Нужно лечь на землю, руками обхватить голову, а ноги подтянуть к груди. Скорее всего отделаешься синяками и горячкой.

— Говоришь, как специалист, — и до того, как он удивился неизвестному слову, пояснила его. — То есть тот, кто знает в этом толк. Или тут всех учат, как быть, с самого детства?

— Учат обязательно, но я, когда был ребенком, действительно попал под ледяной дождь, — ухмыльнулся Роар. — С одного бока был весь в кружочках синяков от ударов льдин и дождя, а потом ещё мирты три-четыре лежал в горячке, но, как видишь, обошлось.

— Как так случилось? — девушке казалось, что ему тоже проще от простого разговора. Милену-то вообще рвала на куски мерзкая болезненная тоска.

— Риван меня подставил, — ответил митар. — Бросил одного и не пустил в бринту, думал, что я успею добежать до дома, а я не успел.

— Риван? — нахмурилась она.

— Младший брат Рэтара, — пояснил Роар.

Милена начала соображать, пытаясь понять, что с этой информацией не так, никто никогда не говорил о брате ферана, так может…

— Никто никогда не говорил, что у достопочтенного ферана есть брат, — Роар уже оделся и ей пришлось поторопиться, но шнурки на платье никак не поддавались.

— Был, — мужчина подошёл и аккуратно помог ей застегнуть платье. — Он утонул в Нраве. Давно.

Милена хотела сказать, что ей жаль, но вспомнила один из самых первых их разговоров — ей не о чем сожалеть, если она не при чём. Роар погладил её по щеке, отряхнул её плащ, на котором они лежали и сначала накинул его, а потом сверху ещё и свой.

— Там сейчас очень холодно и скользко, — пояснил он свои действия. — Пойдём не по дороге, а вдоль неё, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Милена. — А ты разве не замёрзнешь?

— Нет, — шепнул он ей в ухо и поцеловал в шею, отчего вся кровь снова собралась на щеках, а мурашки поскакали, как ошалелые по всему телу.

До дома они дошли молча. Милена сосредоточено скакала между ледяными кусками, пытаясь не навернуться на ровном месте и не плюхнуться попой в какую-нибудь ледяную грязную лужу. Роар помогал, поддерживая или протягивая ей руку, помогая не упасть.

Около башен митар махнул стражникам, чтобы они видели, что он благополучно вернулся.

Зайдя в такой уже знакомый и кажется ставший привычным коридор, Мила ощутила пустоту внутри и тоску, но тут Роар, обняв её сзади за талию, утащил в сторону того самого пролёта лестницы, ведущей в подвалы. В прошлый раз в её голове была совершенно бессовестная мысль о том, чтобы он её туда утянул и снова поцеловал, но сейчас мысль уже не была бессовестной, а действие окрыляло и дарило тепло и возбуждение.

Он снял с неё свой плащ, перекинул себе на плечо, а потом, подхватив одной рукой так, что она в прямом смысле слова уселась на неё, поднял перед собой. Вторая рука легла на её шею. Наверное надо было что-то сказать, но она просто поцеловала его, сама, потому что внутри было ощущение, что всё это только на сейчас, что потом ничего не будет, всё уйдёт и не вернётся… она всё испортит… он всё испортит… они всё испортят… да какая разница?

Может это последний раз, когда она может его поцеловать?

— Беги, маленькая — прошептал Роар ей в губы, когда она отстранилась, и вернул обратно в коридор, оставаясь там, на лестнице. Вернул её в реальность. Страшную, одинокую и холодную.

Глава 20

Когда-то давно, когда Хэла была не здесь и вовсе не Хэлой, когда тело было идеальным, но идеальным она конечно же его не считала, когда в голове был страшный винегрет неуверенности и ничего бы не могло этого исправить, даже шоковая терапия, а если и могла помочь, то лоботомия, она верила, что любовь спасёт мир. Ещё верила в чувства на всю жизнь, и свято считала, что всё должно идти своим чередом. Но теперь…

Спустя много-много боли, слёз, отчаяния, предательств, похереных нервов, похороненных надежд и начинаний, потеряв веру в лучшее и возможность стать кем-то, кто намного выше всего того дерьма, в которое вообще может вляпаться человек, находясь в якобы здравом уме и твёрдой памяти — да нет, конечно! И вот Хэла стала, наконец, другой.