Он подошел к ней, вернувшись из дальнего дозора за пределы лагеря. Жена мешала чешую в котле длинным шестом, и он едва узнал ее среди других женщин — все в платках и повязках, закрывающих лицо от ядовитого пара. Впрочем, таких глаз, как у Доары, нет больше ни у кого: красивых, умных, насмешливых. Будь она Яркой, ее бы уважал весь Клан, и она наверняка в свой черед стала бы главой среди его женщин. Но она только Темная певица и целительница; ее освобождают от самой черной работы за красивый голос и знания, только и всего. Пока Союн не назвал ее женой, она ела мясо и фрукты не чаще пары раз в месяц.

— Пойдем, — сказал Союн, уводя жену за руку из ряда почти одинаковых Низших женщин.

— Постой, как же я брошу девочек, — Доара убрала платок с лица, открыв смуглое лицо, покрытое бисеринками пота. — Нам еще мешать и мешать.

— Нужна твоя помощь.

— С чем? Тварей бить?

— Нужна.

— Ну вот что, — Доара уперла кулачки в бок, бесстрашно подняла на Союна лицо, сурово сощурилась. — Ты, мой господин и повелитель, конечно, всегда прав, но если ты пытаешься облегчить мне жизнь, пользуясь своим статусом, то запомни...

— Есть пострадавший, — перебил Союн, понизив голос (не хотел, чтобы женщины, занятые варкой, это слышали).

— Что ж ты сразу не сказал! Погоди, сумку только возьму.

Она тут же убежала в палатку за своей сумкой с травами и мазями.

Союну нравилась гордость и упрямство Доары, в этом она на не походила на большинство Темных женщин — те только умели, что ходить потупившись, и на все, что им скажешь, отвечать «да, господин» или «нет, господин». Как будто низкие переходы, где они обитали, насовсем их согнули. (Чего быть не могло: Союн сам уже пять лет жил на нижних ярусах и прекрасно знал, что даже рослые мужчины вроде него могли там почти везде ходить в полный рост).

Впрочем, и на Ярких женщин Доара тоже не походила. Те держались со спокойной уверенностью, зная, что способность плести чары ставит их почти на равных с мужчинами. Яркие женщины сражаются вместе со своими мужьями и братьями, если не беременны и у них нет маленьких детей. Они могут владеть имуществом, передавать его по наследству, разводиться с мужьями по своему желанию (впрочем, без серьезных причин старейшина такой развод не утвердит). У них даже есть свои собственные магические традиции, отличные от мужских — не даром покровители их Клана Барсук-и-Просо, где Барсук — женский тотем, а Просо — мужской (для Темных покровительство распределяется наоборот, ибо так повелось издревле: мужчины приносят жертвы Барсуку, женщины — колосу). Но Темные женщины — собственность своего мужа или отца; если у них нет ни мужа, ни отца, ни брата, ни взрослого сына, их жизнью распоряжается Старейшина Клана.

Скажем, Доара была сиротой. Старейшина ее Клана — Крота-и-Овса — давно должен был устроить ее брак, но пошел ей навстречу, когда она сказала, что никто из Темных неженатых парней ей не по нраву. Проявил он такую снисходительность из-за лекарской сумки — прикинул, что, выйдя замуж, Доара не сможет уже принимать роды и врачевать мелкие травмы в любое время дня и ночи, как раньше, придется дать ей ученицу или ученика, а значит — отрывать тех от работы. Как и дед, старейшина Крота весьма гневался, когда Союн посватался к Доаре. Даже, по слухам, воскликнул: «Зря я потакал этой шлюхе!»

Насчет шлюхи — это он зря. Если бы это сказано было при Союне, тот врезал бы главе другого Клана, не посмотрел бы на возможные ссоры и месть! Когда он взял Доару, то оказался у нее первым, хоть и не ждал этого — ведь ей к тому времени уже сравнялось двадцать пять...

...Дорога заняла у них немало времени: Доара не могла скакать с бревна на бревно, как Союн, приходилось вести ее в обход по лесу. Все это время они то приближались к драконьей туше, то обходили ее с боков; тускло-золотая чешуя маячила сбоку между сосновых стволов.

— Кто же это так далеко забрел? — удивлялась Доара. — Один из твоих чистильщиков? Аник, что ли? Он у тебя самый шебутной?

— Не Аник, — ответил Союн.

— Ой, что-то из тебя сегодня совсем ни слова не вытянешь... Что случилось? Нет, я знаю ведь, что случилось! Ну, не хочешь говорить, я тоже буду молчать. Но имей в виду, я все чувствую!

Впрочем, молчать дольше минуты-другой Доара не умела и скоро начала мурлыкать себе под нос какую-то песенку. Союн не возражал. Ему нравилось, как она все время «журчит». Сам он, и верно, не любил участвовать в болтовне, но Доара без проблем болтала за них обоих.

Наконец они добрались до склона над овражком, где Союн построил шалаш. Перед входом чернело кострище, но костер уже догорел. Никто не вышел им навстречу. Никакой магии не чувствовалось вокруг, сигнальная сеть, оставленная Союном, тоже безмолвствовала.

«Сбежал, — подумал Союн. — Или издох».

— Здесь, что ли? — спросила Доара, недоверчиво поглядела на мужа. — Ногу сломал? Так надо было лубки взять, что ж ты мне не сказал!

С этим упреком она нырнула в шалаш — быстрее, чем Союн успел поймать ее за руку и предупредить.

Торопливо он заглянул следом, успев за эту секунду выругать себя последними словами.

Драконыш — все еще в виде девочки, закутанной в куртку Союна, — лежал на подстилке из сосновых веток, глаза его были закрыты. Ну точно, издох. Не надо было оставлять одного на два дня. Они крепкие твари, но всему есть предел.

— Ох ты бедняжка, — Доара тут же начала хлопотать над девочкой. — Совсем ослабела... Сердечко еле бьется... Союн, откуда она взялась? Где ее одежда?

— Это не ребенок, — сказал Союн. — Это дракон. Мелкий. Превратился у меня на глазах. Сказал, сестры научили. В мальчика не может, только в девочку.

Доара бросила на Союна испуганный и недоверчивый взгляд. В отличие от мужа, она никогда не имела дела с живыми драконами. Потом, увидев, что он не шутит, прикрыла рот рукой, изумленно выдыхая:

— Во имя вольного неба! Когда ты ее нашел?

— Два дня назад, когда обследовал тушу.

— И она все это время была здесь?

— Я оставил воды и убил зайца.

Заячьей тушки нигде не было видно: должно быть, превратился обратно в дракона и слопал. А вот берестяной туесок стоял у стены, воды там еще оставалось на донышке.

— Ну хоть так, — к Доаре вроде бы возвращалось самообладание. — Значит, она говорит по-нашему?

— Он.

— Ну уж, если она выглядит, как девочка, я и буду называть ее девочкой!

— Это временное тело, сотканное из магии.

— Я глупая женщина, и вашей-то магии не понимаю, где уж мне драконью!

— Это не ребенок, — снова повторил Союн. — Будь осторожна.

Доара поглядела на мужа с иронией, сердито сказала:

— Ну, раз уж привел меня сюда, верно, хотел, чтобы я о ней позаботилась? Тогда уж не мельтеши. Лучше разведи костер и принеси воды, я ее оботру. У нее жар, похоже. Хотя стой, в чем ты принесешь...

Союн молча показал ей висящий через плечо бурдюк. Как она его раньше не заметила? Все-таки Доара иногда бывала ужасно рассеянной.

— Какой же ты у меня умница! А у меня только пузырь... — она имела в виду очищенный бычий пузырь, в котором иногда брала с собой воду. — Ну тогда сможешь еще воды подогреть чарами? Сделаю горячий отвар, напою ее.

Союн кивнул. Прежде чем выйти к ручью за водой, он громко и раздельно сказал:

— Драконыш, если ее хоть когтем тронешь — буду пытать тебя, пока сам не взмолишься, чтобы убил!

— Ой, ну все! Она сейчас и пошевелиться-то не может, — сердито сказала Доара. — А ты пугать!

***

Драконыш не тронул Доару когтем. Он и в себя-то пришел не сразу, а когда пришел, не мог есть твердую пищу, только цедил приготовленные Доарой отвары.

Лишь через несколько дней он поднялся на ноги, но стоял на них еле-еле.

Себя он вел вежливо, почти подобострастно. Выполнял все, что говорила ему Доара, слабо улыбался ей. Неудивительно, что Доара растаяла. Да и сам Союн начал думать, что, пожалуй, прямо сейчас от драконыша можно беды не ждать. Тигрята вон, говорят, тоже смирные, пока мелкие. А медвежонок даже может вырасти смирным, если кормить его только медом и фруктами, не давая мяса.