У меня дух захватывает, когда Стасик в новом модняцком пиджаке, слегка великоватом ему в плечах, отправляется гулять с самой Печенкиной! На него точит зуб ее прежний ухажер, местный бандюган, который ниже ее ростом, увлечение становится стремным, но за Стасика вступается Женька Щукин, и бандюган его не трогает.
Стасик знакомит Ларису с родителями, она им нравится: красивая, культурная, спокойная. История закончилась… ничем. Прогулками и интеллигентными разговорами. Я полагаю, ему не столько нравилась Печенкина, сколько будоражило кровь, на что он замахнулся. Однако когда настал момент перейти от слов к делу, просто струсил. Это случилось в походе, в палатке. Вероятно, Печенкина, девушка, скорее всего, в определенном смысле уже раскрепощенная, сочла его ребенком, либо просто обиделась. В дальнейшем Печенкина была спущена на тормозах, поскольку Стасик сам не знал, как вернуть отношения, пошедшие на спад. В моих же глазах его незнание выглядело как проявление характера. Сумел отказаться от самой Печенкиной!
К этому времени я по собственной инициативе прочитал «Героя нашего времени» (прежде, на уроках, лишь «проходил») и пришел в восторг от господина Печорина! Потом был Жюльен Соррель из «Красного и черного» Стендаля, а в кино – актер Олег Даль в роли советского разведчика в фильме «Вариант «Омега»… Меня привлек тип мужчины со сложной душой, умеющего понимать тонкие материи, ценить прекрасное, тяготящегося окружающей пошлостью, при этом отнюдь не слабака. Он живет своим умом, по своей логике и умеет побеждать, в том числе и женщин, не быть от них зависимым, того хуже – ими отвергнутым… как я. Одним из таких героев, как я для себя открыл, является и мой лучший друг – Стасик Паляныцько. Я был просто влюблен в него. Хотел быть на него похожим.
К моему несчастью, еще одним человеком, обратившим на Стасика внимание, была Ира Ершова. Она сама подкатила к нам. Гуляли всем классом по городу после последнего звонка. Мы вообще в то время много гуляли, встречались, общались. Атмосфера была волнительная – ожидание грядущих перемен. Скоро все разъедутся, кто куда, поступать в вузы.
Ершова втиснулась между нами, взяла обоих под руку и сказала:
– Мальчишки! Вы такие хорошие! Давайте дружить.
– Против кого? – уточнил Стасик. Наши девушки, те, которые самые-самые, включая Печенкину, Ершову отнюдь не жаловали – уж больно манерничала. Ира надрывно захохотала. В отличие от меня, Стасик Ершовой не боялся. У них пошел разговор о произведениях из журнала «Юность», про поэта Евтушенко, про кино… Я лишь улыбался, по своему обыкновению, и помалкивал. В отношении Ершовой главной моей целью теперь было доказать всем, что она мне безразлична, – доказать ей самой, Стасику и, главное, себе. Стыдно было вспоминать, что так подставился, позволил себя отвергнуть. Страшно было дать хотя бы малейший повод думать, будто что-то еще к ней испытываю. Слишком часто повторял, что она мне по фигу. Стасик нашел мое слабое место:
– Ты притворяешься, что она тебе по фигу, – сказал.
– Ни хрена! – опроверг я чересчур горячо.
– Ершова – дура, – сказал Стасик.
– Все бабы – дуры, – охотно согласился с ним. Я же недавно прочитал «Героя нашего времени»! А Ершова, если и не дура, так Стасик ее обязательно выставит таковой. Зная своего друга, я в этом нисколько не сомневался. А она сама виновата: начиталась французских романов, влюбилась в интриги и острое слово. В лице Стасика нашла героя романа. В том, что мы с Ершовой в данном случае похожи, себе признаваться не хотелось. Ее мама, преподаватель университета, по-своему оценила увлечение дочки: «Паляныцько – это кошмар!» Кажется, лишь добавила ему веса в дочерних глазах, хоть в иных случаях дочка к маминым словам прислушивалась. Опальный герой еще интереснее, чем просто герой.
Видя, как Стасик прямо у меня на виду без стеснения побеждает мою Ершову, бьет ее словами, а она от него терпит любую гадость, почитая за остроумие, я вынужден радоваться и чуть ли не аплодировать ему, поскольку являюсь заложником собственных слов. Мне же все по фигу! А он то ли не понимает, что причиняет мне боль, то ли отлично понимает, но его и это возбуждает тоже. Однако мое восхищение другом сильнее любых обид, которые приходится терпеть от него. Ощущение собственной наивности (необразованности) надолго застревает в душе, но я его вытесняю из сознания. Подменяю местоимение «Я» местоимением «Мы» («Мы со Стасиком»). Мы со Стасиком веселые, остроумные, над всеми смеемся, у нас – приключения! На самом деле приключения – у Стасика. Во дворе – с Угловой, потом в классе – с Печенкиной, дальше будут другие. Да он еще привирает. Я горжусь им. Я вдохновлен собственным пониманием красоты в людях. У самого же – наивные историйки. Хочу, чтобы они выглядели в духе «нас со Стасиком», и в таком ключе рассказываю ему о них, в душе понимая, что это не так. Выдаю желаемое за действительное, в том себе не признаваясь.
Вскоре родители Стасика возвращаются на историческую родину, в Одессу, и сам он – туда же. Собирается поступать в папин институт, где протекция имеется, оставив здесь, в Горьком, столь расстроенных его отъездом друзей – меня и Ершову, а я теперь должен «дружить» с Ершовой один. На пару со Стасиком было все же легче. Что говорить Ершовой при встречах о себе, понятия не имею. Да я ей, слава богу, и не слишком интересен. Ей больше нравится самой рассказывать – о себе, о своих поклонниках из числа маминых студентов. При этом вслед за мамой, она всех делит на людей «нашего» и «не нашего» круга. Меня она, кажется, тоже причисляет к своей свите. Надумала там себе чего-то, отвела мне какую-то роль. Этими «дружескими» прогулками я тягощусь, чувствую себя всякий раз не в своей тарелке, но что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов раз за разом. Мы же друзья! Стать другом женщине, которая тебя отвергла как мужчину, что может быть унизительнее? Надо было сразу ее убить.
Схожусь ближе с Мишиным. Готовимся поступать в один институт, вместе учим билеты, решаем задачи. Перекур на балконе – строго по часам. Мишин пунктуален до занудства. Приходится попутно осваивать новую для себя науку – дипломатию. Сглаживать углы, не реагировать на резкие и прямые суждения упрямого Мишина, не отвечать ему в том же духе, уступать. И, удивительная вещь, «дипломатия» приносит плоды – Мишин перестает меня «бодать», делается мягче. С ним становится возможным нормально общаться, и уже реже хочется его прикончить, нежели на «заседаниях» «шахматного клуба».
Мишин молодец все-таки. Отчасти мне его жалко – один в поле воин. В отличие от меня, не занимался ни с какими репетиторами. Я – по физике. Математичка Гульнара у нас итак была – супер, правда характером – монстр, но, наверное, иначе не бывает. Никто над Тарасом не стоит, в попу не дует, не создает особые условия. Все сам, сам. Правда, и чести будет больше, коли поступит. Смог ли я бы так, без маминого нацеливания, не уверен.
Почему я выбрал технический вуз, Институт инженеров водного транспорта, сам не знаю. Интерес к технике исчерпал, кажется, еще на стадии детских конструкторов, которые дарил мне крестный, начальник моего отца в редакции и его близкий друг. Такие конструкторы еще достать надо было! Сосед Рома, сын дяди Жоры, четырьмя годами раньше сумел поступить в этот институт. Проходной балл там не слишком высок был – сумел набрать, хоть звезд с неба в школе не хватал, учился на «три» и «четыре». Я все же – на «четыре» и «пять». Ну, и Мишин сюда нацелился, и еще один наш одноклассник. Я – за компанию с ними, можно сказать. Иначе – в армию. Я не сильно ее боялся, армии, ведь совсем от нее все равно не отвертеться – только отсрочку на пять лет получить, но проникся маминым убеждением, что нужно получить высшее образование, и отнесся к подготовке серьезно.
В итоге подарил своей маме самый большой в ее жизни праздник, после моего рождения, вероятно, – она плакала от счастья! Сам тоже был удовлетворен, конечно, узнав о том, что зачислен, но, куда более спокоен, нежели моя мама. Это, вне всякого сомнения, была больше ее заслуженная победа, нежели моя.
