– На все мои поползновения застегнет олимпийку под горло, стиснет замочек от молнии зубами, молчит и улыбается, сволочь! – жаловался он. – Глаза хитрые!

Я каждое утро заслушивал его отчеты о том, насколько далеко товарищ продвинулся в деле совращения малолетних накануне вечером. Его авторитет рос в моих глазах. Стасик решил позаботиться обо мне. На пару с Угловой они договорились устроить мою личную жизнь с ее подругой – Ирой Пантелеевой. Я знал, что нравлюсь той. Повелся было, чтобы не отставать от друга, однако, к сожалению, быстро охладел, а тискать девочку, не будучи в нее влюбленным, посчитал пустым занятием, поскольку тогда еще не выпивал. Хотел чего-то высокого! Получил, на свою голову.

Злую шутку сыграл со мной опыт пионерского лагеря, хоть там я и пережил свой звездный час. Понравился смелой девочке с раскосыми карими глазами, ее звали Ира Тофикова, стала приглашать меня на медленный танец на массовке (слова «дискотека» тогда еще не было), а я – ее. В ожидании вечера за всякими мероприятиями, организованными вожатыми, целый день издали улыбались с ней друг другу, обменивались записочками. У меня были свои «почтальоны» из числа приятелей, у нее – свои из числа подружек. «Почтальоны» тоже образовали между собой пары, по нашему примеру. Записки день ото дня становились все смелее: «Ира, можно сегодня ночью я тебя поцелую? Паша». – «Как хочешь. Ира». Приходилось, замирая от страха, прокрадываться в палату к спящим девочкам, чтобы, запечатлев на щечке поцелуй и не перепутав при этом кровати, пулей выскакивать обратно.

Не могу сказать, что Ира Тофикова как-то особенно мне нравилась, но волновала сама романтическая история. На прощальном вечере мы с Ирой и наши «почтальоны» сидели за отдельным столиком все вместе, но я, вопреки прежней оживленной переписке, теперь испытывал неловкость, поскольку не знал, о чем с Ирой говорить. Ее стало так много! Звучала медленная музыка, скорее хватался, как за спасительную соломинку, за возможность пригласить ее танцевать – это было делом привычным.

Но, то был пионерский лагерь, а тут – школа. Одноклассница. Зовут Ира Ершова. Она живет в соседнем доме, в приличной семье, мама – преподаватель университета, папа – научный работник какого-то НИИ. Иногда Иру демократически отпускают погулять во двор, к нашим «крикунам». В школе Ершова учится чуть лучше меня, как положено девочке, поскольку меньше времени уходит на безобразия. Она из тех, кого я приглашаю к себе на дни рождения, и сам бываю у нее. Такая улыбчивая, приветливая, воспитанная. Получше, чем «крикуны», одета. На это еще не сильно обращаешь внимания, но все же.

Две другие девочки нашего двора, Кошка – Светка Зиновьева, младшая сестра Зюзи, и, особенно, Заяц – Маринка Доденева, тоже наша с Ершовой одноклассница, серая троечница, они, вероятно, в душе Ершову ненавидят – и за одежду, и за приличную семью, и за хорошую учебу. Я же во дворе отличаю ее от босяков. Мне кажется, мы стоим с ней особняком, ближе друг к другу, но это я так считаю. Мне всякий раз приятно ее встретить во дворе, однако, если она не появляется, про нее не вспоминаю. В общем-то, во дворе она все равно инопланетянка. Редкая гостья, в отличие от Кошки и Зайца, которые тут практически живут. А что им еще делать? Книжки читать? У них и близко нет такого собрания книг, как в доме Ершовых! Я, кстати, тоже не сказать, что много читаю. Так, наскоками. В энциклопедии – статьи про жуков и про змей, еще – книгу про пустыню, там тоже змеи, потом – «Волшебника изумрудного города» со всеми продолжениями, прописавшись на какое-то время ради этого в читальном зале библиотеки. Киса, тот самый, которого периодически мутузит Щукин, там тоже появляется. Он ворует книги из библиотеки, как впоследствии выясняется. Но Щукин бьет его не за это. Просто не нравится он ему…

Меня гораздо больше, с самого детства и почти до окончания школы, развлекают не книжные, а собственные выдуманные истории, случающиеся с героями, вылепленными мной из пластилина, нарисованными либо просто воображаемыми. К игрушкам подхожу избирательно, не всякая вдохновит. Но иной раз, видя какую-то безделушку в чужих руках, загораюсь диким желанием завладеть ею – выклянчить в подарок, купить, обменять, как угодно! Ведь теперешний владелец не понимает, какое богатство держит в руках. А как игрушка «оживет» у меня! Щелкунчик отдыхает… Тем более – живность! Как-то раз увидел на пляже у мальчишек зеленую змейку, которую идентифицировал как водяного ужа. Науськал маму, чтобы выкупила змею у пацанов – что они в змеях понимают? Получилось, мой жар передался маме. Так счастлив был, что даже написал про своего ужонка рассказ, фантазируя про его жизнь на берегу водоема: как он плавает среди кувшинок, охотится на лягушек, хватает рыбу. Нарисовал к своему рассказу картинки…

Но, возвращаюсь к Ершовой. Однажды моя мама, придя из своей парикмахерской, рассказала о новой прическе под названием «Сессон», которую осваивают мастера, показала стриженые головы на фото. Ну, осваивают и осваивают, мне-то что? В одно ухо влетело, в другое вылетело. И вдруг в школе вижу Ершову в новом облике, без обычных косичек. Ее светлые волосы по-модному пострижены. Догадываюсь, что это и есть тот самый «Сэссон». Еще, юбка на ее школьной форме сделалась короткой, как у фигуристки на льду в телевизоре, или как у «звезд» нашего класса – тех девушек, что выглядят постарше остальных, и, как мы с Паляныцько и Кобзевым считаем, не воспринимают нас всерьез. Поднимаясь по лестнице, девушки в своих коротких юбках стараются идти как бы немного боком, прикрываясь портфелем от прыщавых дежурных по школе, сидящих на низком подоконнике лестничной клетки и пялящихся.

Я стал безотчетно задерживать взгляд на Ершовой. Нет, не когда был дежурным, да и с лицом, слава богу, у меня было все в порядке, – в классе, если попадалась на глаза. Дальше зачем-то принялся специально отыскивать ее глазами. Отчего-то радоваться, когда она входила в класс, и скучать, если ее не было в школе. Ее вызывали к доске – пользовался возможностью не украдкой, а «легально» глядеть на нее. В какой-то момент, не сразу, поскольку такое случилось впервые, вдруг догадался, что означает мое помешательство. От осознания сделалось сладко на душе. Еще приятнее, чем пока бродил в потемках. Однако «помешательство» прогрессировало. Я старался поймать ее ответный взгляд. Ликовал в душе, если казалось, что поймал, и впадал в уныние, когда считал, что она на меня и не глядит. На классном вечере игра в «Ручеек» приобрела особый смысл, – кого выберет она? Кого пригласит на белый танец?

На дне рождения Ершова-именинница в роли Садовника начинает игру:

– Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме… Ландыша.

(Ландыш – это я!!!)

– Ой! – восклицаю.

– Что с тобой?

– Влюблен!

– В кого?

– В Садовника!..

«Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет?»

Долго так продолжаться не могло, хотелось уже определенности! Открылся Стасику, что Ершова сводит с ума. Додумался до того, чтобы написать ей записку, совершить признание. Опыт пионерского лагеря! Но, там все было несерьезно, нестрашно и взаимно, а здесь…

Стасик с любопытством наблюдает мое сумасшествие, подзуживает: «Давай, давай!» Ему интересно, чем все закончится. Говорит, что тоже состряпал любовное послание для Усвоевой на тот случай, если мой метод добиться взаимности окажется действенным… Записку свою он порвал потом.

– Пашка, ты дурак такой! – говорит мне Ершова по телефону, услышав, кому принадлежит авторство анонимной записки. А ведь мне казалось… В ее голосе звучит сочувствие, сожаление, что угодно, только не взаимность.

– Дурак, да? Ну, ладно…

Стасик, гад, присутствовавший при разговоре, тихонько собирается и уходит домой, видя воочию, что сейчас меня лучше оставить одного. Кажется, он за меня даже побаивается… Как завтра появлюсь в классе, встречусь с Ершовой, я не представляю. Не пойду! Перевестись в другую школу на фиг!