«– Ладно, я попробую; но, по крайней мере, когда я их выучу, смогу я положиться на них или нет? Останутся ли они всегда такими, без всяких фокусов?
Прежде чем мистер Биксби смог ответить, мистер У. пришел сменить его и сказал:
– Биксби, ты будь повнимательней у Президентова острова и вообще выше района «Старой наседки с цыплятами». Берега размываются совершенно. Не узнать уже реки выше мыса на Сороковой миле! Сейчас там можно провести судно между берегом и старой корягой.
Тем самым я получил ответ на свой вопрос: бесконечные берега все время меняли свои очертания. Я снова повержен был во прах. Две вещи стали мне абсолютно ясны; во-первых, что, для того чтобы стать лоцманом, надо усвоить больше, чем дано любому человеку; и во-вторых, что все усвоенное надо переучивать по-новому каждые двадцать четыре часа».
Марк Твен приводит впечатляющий пример, чтобы читатель хотя бы отдаленно мог представить себе тот непомерный объем информации, который лоцман должен держать в голове. Вообразите себе, говорит он, самую длинную улицу в Нью-Йорке. Исходите ее вдоль и поперек, терпеливо запоминая все мельчайшие детали – каждый дом, фонарный столб, дверь, окно, вывеску; выучите наизусть вид и очертания всех поворотов и перекрестков. И вот когда непроглядной ночью вас поставят наугад посреди этой улицы, а вы сразу же сообразите, где находитесь, и сумеете с исчерпывающей полнотой описать это место, тогда в первом приближении вы сможете представить, что должен знать лоцман, чтобы без аварий вести пароход по Миссисипи.
Писатель пропел лоцманской памяти самый настоящий панегирик, и надо сказать, что у него были для этого все основания. Чтобы продемонстрировать, каких высот может достигать профессиональная память обычного человека, процитируем Твена еще раз.
«Пусть лотовый кричит: «Два с половиной, два с половиной, два с половиной!» – пока эти возгласы не станут монотонными, как тиканье часов; пусть в это время идет разговор и лоцман принимает в нем участие и сознательно уже не слушает лотового; и посреди бесконечных выкриков «Два с половиной» лотовый хотя бы раз, ничуть не повышая голоса, крикнет: «Два с четвертью» и снова затвердит свои «Два с половиной», как раньше, – через две-три недели лоцман точно опишет вам, какое положение пароход занимал на реке, когда крикнули «Два с четвертью», и даст вам такое количество опознавательных знаков и прямо по носу, и по корме, и по бортам, что вы сами легко смогли бы поставить судно на указанное место. Выкрик «Два с четвертью» совершенно не отвлек его мысли от разговора, но его натренированная память мгновенно запечатлела все направления, отметила изменение глубины и усвоила все важнейшие детали для будущих справок совершенно без участия его сознания».
Остается только преклоняться. Однако по большому счету ничего удивительного в этом нет, поскольку ослепительный блеск лоцманской памяти ограничивается кругом его непосредственных обязанностей. Это типичная профессиональная память, великолепный пример того, какие чудеса может творить упорная тренировка. Такой человек с легкостью запоминает результаты промеров и очертания берегов, но если спросить его, что он ел на завтрак, он почти наверняка надолго задумается. Вне профессиональной сферы это обычная человеческая память.
Но есть на свете люди, которым упражнять память ни к чему, поскольку они просто не умеют забывать. О таком удивительном выродке, тоже лоцмане по профессии, есть коротенькая новелла в «Жизни на Миссисипи».
«Кто-нибудь, например, упомянет чье-либо имя, и немедленно вмешивается мистер Браун:
– А-а, я его знал! Такой рыжеволосый малый с бледным лицом и маленьким шрамом на шее, похожим на занозу. Он всего шесть месяцев служил на Юге. Это было тринадцать лет назад. Я с ним плавал. В верховьях вода стояла на уровне пяти футов; «Генри Блэк» сел на мель у Тауэровского острова, потому что имел осадку четыре с половиной; «Джордж Эллиот» сломал руль о затонувший «Санфлауэр»…
Как, да ведь «Санфлауэр» затонул только…
Я-то знаю, когда он затонул: ровно на три года раньше, второго декабря; Эзра Гарди был капитаном, а его брат Джон – помощником; то был первый его рейс на этом судне; Том Джонс рассказывал мне про все это неделю спустя, в Новом Орлеане; он был старшим помощником на «Санфлауэре». Капитан Гарди ранил гвоздем ногу шестого июля следующего года и пятнадцатого – умер от столбняка. А брат его Джон умер через два года, третьего марта, от рожи. Я этих Гарди и не видел никогда, – они плавали на реке Аллегани, но те, кто их знал, рассказывали мне их историю. Говорили, что этот капитан Гарди и зиму и лето носил бумажные носки; первую его жену звали Джейн Шук, – она была родом из Новой Англии; а вторая умерла в сумасшедшем доме. У нее безумие было наследственное. Сама она была урожденная Хортон из Лексингтона, штат Кентукки.
И вот так, часами, этот человек работал языком. Он не способен был забыть хоть что-нибудь… Самые ничтожные мелочи хранились в его мозгу в течение многих лет отчетливо и ясно, как если бы это были самые интересные события. У него была не только лоцманская память: она охватывала все на свете. Если он начинал рассказывать о пустячном письме, полученном семь лет назад, вы могли быть уверены, что он процитирует его целиком на память. После чего, не замечая, что он отклоняется от основной темы разговора, он почти всегда мимоходом вдавался в длиннейший и подробнейший пересказ биографии лица, писавшего это письмо; и вам положительно везло, если он не вспоминал по очереди всех родственников и не излагал кстати и их биографии».
Совершенно очевидно, что память Брауна – это не обычная лоцманская память. Она не ограничивается профессиональной сферой, а вбирает и фиксирует все. Марк Твен совершенно справедливо замечает, что такая память – великое несчастье, поскольку все события имеют для нее одинаковую ценность. Такой человек решительно не в состоянии отделить главное от второстепенного; более того, он даже не может структурировать факты в зависимости от их занимательности. Интересное и проходное для него равнозначны, и повествуя о чем-нибудь, он непременно загромождает свой рассказ кучей утомительных подробностей. С такой памятью надо родиться, и не подлежит никакому сомнению, что любой, даже самый изнурительный тренинг не позволит добиться столь впечатляющих результатов. Однако уникальная память лоцмана Брауна – это далеко не предел. Если возвести его редкие способности в энную степень, мы получим феномен Ш., так выразительно описанный А.Р. Лурией.
Нам уже давным-давно пора вернуться в кабинет Александра Романовича, но я просто не в силах побороть искушение процитировать Твена под занавес еще раз. Поэтому давайте последуем известному совету Оскара Уайльда, который в свое время сказал, что лучший способ побороть искушение – это поддаться ему. И хотя излагаемая ниже история никакого отношения к памяти не имеет, она, тем не менее, весьма поучительна, ибо замечательно иллюстрирует трудности лоцманского ремесла.
Итак, мистер Биксби однажды спросил у нашего героя, знает ли он, как вести судно на протяжении ближайших нескольких миль. Тот ответил, что это один из самых простых участков: сначала надо идти в такую-то излучину, потом обойти следующую, затем пересечь прямо… Короче говоря, ученик без запинки отбарабанил весь перечень необходимых маневров. И мистер Биксби оставил его у штурвала, сказав, что вернется, прежде чем он дойдет до очередного поворота. Но как только лоцманский «щенок» оказался один на один с равнодушной рекой, его уверенность загадочным образом сразу же улетучилась без следа. Величавая Миссисипи, отменно выученная вдоль и поперек, в одночасье превратилась из открытой книги в коварного хищного зверя, подстерегающего каждое движение новичка. Невидимые опасности обступили его со всех сторон. Прямо по курсу неведомо откуда вдруг вынырнула крутая мель, и наш герой запаниковал, заметался, как угорелый, стремясь от нее уйти всеми правдами и неправдами. Но назойливая мель никак не желала отставать и упорно преследовала пароход. Подняв невообразимый тарарам, незадачливый лоцман в слепом отчаянии танцевал возле штурвала, а судно тем временем описывало всевозможные замысловатые кривые, пока едва не уткнулось носом в густой кустарник, росший на противоположном берегу.
