Пятая дверь оказалась запертой, но шестая была отворена. Мышелов, приплюснув нос к косяку, заглянул. Затем, как завороженный, он шагнул вперед и уставился на комнату, сдвинув свою черную повязку на лоб, чтобы лучше видеть. Фафхрд последовал его примеру.
Комната оказалась просторная и пустая – в ней не было людей или животных, но зато было множество интересных вещей. Почти всю дальнюю стену от пола до потолка занимала карта Ланкмара и его ближайших окрестностей. На ней были изображены каждая улица, каждый дом, до самого убогого дворика и самой захудалой лачуги. Во многих местах виднелись следы недавних подтирок и новые линии, кое-где стояли разноцветные значки непонятного смысла.
Пол в комнате был мраморный, потолок – лазурно-голубой, на боковых стенах в запертых на замки кольцах висели самые разнообразные предметы. На одной были представлены воровские инструменты всех видов – от громадного лома, которым, казалось, можно сдвинуть с места вселенную или, по крайней мере, взломать сокровищницу сюзерена, до столь тонкого прутика, что он мог бы служить волшебной палочкой королеве эльфов и явно был предназначен для того, чтобы подцеплять издалека драгоценные безделушки, лежавшие на тонконогом, инкрустированном слоновой костью туалете какой-нибудь дамы; на другой стене сверкали золотом и драгоценными камнями всякие причудливые вещи, явно отобранные на память из добычи, взятой при наиболее выдающихся ограблениях, – от женской маски из тонкого листового золота, такой прекрасной, что дух захватывало, но при этом густо усеянной рубинами, долженствующими изображать гнойники, выступающие на человеческом теле при второй стадии сифилиса, до кинжала, чей клинок был сделан из скрепленных друг с другом алмазов клинообразной формы и казался острым как бритва.
В комнате повсюду стояли столы с подробнейшими макетами жилых домов и прочих зданий; на них не были упущены даже такие мелочи, как трещины в стенах или отдушины под сточным желобом на крыше либо под низом водосточной трубы. Многие макеты были сделаны частично или полностью в разрезе, чтобы было видно расположение комнат, стенных шкафов, сейфов, дверей, коридоров, потайных проходов, дымоходов и вентиляционных шахт.
Посреди комнаты располагался голый круглый стол, выложенный черным деревом и слоновой костью. Вокруг него стояли семь мягких кресел с прямыми спинками; одно из них, развернутое к карте и находившееся дальше других от Фафхрда и Мышелова, было шире прочих и имело более высокую спинку – кресло какого-то главаря, быть может, даже Кроваса.
Не в силах удержаться, Мышелов вошел было на цыпочках в комнату, однако левая рука Фафхрда стиснула его плечо не хуже железной рукавицы мингольского латника и оттащила назад.
Грозно взглянув на приятеля, северянин сдвинул ему на глаза повязку и указал костылем вперед, после чего запрыгал хорошо рассчитанными бесшумными скачками. Разочарованно пожав плечами, Мышелов засеменил следом.
Они еще не отошли от двери, когда из-за спинки самого большого кресла выползла, словно змея, чернобородая и коротко остриженная голова, которая уставилась своими глубоко запавшими, но сверкающими глазами в спины приятелям. Длинная, по-змеиному гибкая рука последовала за головой, змеевидный палец прикоснулся к тонким губам, призывая к молчанию, а затем поманил две пары людей в черных туниках, стоявших по обе стороны двери спиной к стене, выходившей в коридор; каждый из стражников сжимал в одной руке кривой нож, в другой – обшитую темной кожей дубинку, залитую свинцом.
Когда Фафхрд был на полпути к седьмой двери, за которой продолжали раздаваться мрачные монотонные песнопения, оттуда выскочил тощий юнец с позеленевшим лицом; узкими ладонями он зажимал рот, словно пытаясь сдержать вопли или рвоту, а под мышкой у него была зажата метла, в результате чего он немного напоминал чародея, отправляющегося в полет. Он промчался мимо Фафхрда и Мышелова и скрылся из виду; его шаги, глухо простучав по ковру и гулко прогремев по лестнице, замерли вдалеке.
Скроив рожу и пожав плечами, Фафхрд взглянул на Мышелова, затем присел, так что колено его подвязанной ноги коснулось пола, и осторожно выглянул из-за дверного косяка. Через несколько секунд, не меняя положения, он подозвал к себе Мышелова. Тот тоже осторожно заглянул за угол.
Перед друзьями предстала комната несколько меньше той, в которой находилась карта; она освещалась свисающими с потолка лампами, горевшими не желтым, как обычно, а голубовато-белым светом. На темном мраморном полу виднелся сложнейший узор из завитков. Темные стены были увешаны астрологическими и антропомантическими картами, всяческими колдовскими приспособлениями, а также полками, на которых стояли фарфоровые банки с загадочными надписями, стеклянные флаконы и лежали прозрачные трубки самых причудливых форм: одни были заполнены разноцветными жидкостями, другие – пустые и блестящие. У стен, где тень была самая глубокая, грудами валялась всякая поломанная дрянь, словно ее вымели с прохода и забыли; тут и там зияли большие крысиные норы.
Посреди комнаты стоял ярко освещенный – по сравнению с углами – длинный стол с массивной столешницей на множестве толстых ножек. У Мышелова промелькнула мысль сперва о сороконожке, потом – о стойке в «Угре», поскольку крышка стола была испещрена пятнами от пролитых снадобий и во многих местах прожжена огнем или кислотой, а может, и тем и другим.
Посреди стола работал перегонный куб. Пламя горелки – на сей раз темно-синее – вовсю полыхало под пузатой хрустальной ретортой, в которой кипела какая-то вязкая жидкость, то и дело посверкивающая алмазными искорками. Темный пар, испускаемый бурлящим зельем, устремлялся через узкое горло реторты в прозрачную шарообразную головку, окрашивая ее почему-то в ярко-алый цвет, и оттуда черным потоком струился через узкую трубку в хрустальный резервуар, размерами превосходящий саму реторту, где извивался и клубился, напоминая не то петли черного живого шнура, не то бесконечную тонкую змею.
У левого конца стола, сильно сутуля спину, стоял высокий человек в черной мантии с капюшоном, бросавшим тень на его лицо, наиболее выдающейся чертою которого был длинный, мясистый, заостренный на конце нос, нависавший над скошенным назад подбородком. Кожа его своим желтовато-серым цветом напоминала глину, широкие щеки сплошь заросли короткой с проседью щетиной. Широко посаженные глаза внимательно смотрели из-под покатого лба и кустистых бровей на пожелтевший от времени пергамент, который мужчина беспрестанно то разворачивал, то сворачивал своими отвратительно маленькими, поросшими седым волосом пальцами с узловатыми костяшками. Глаза его все время скользили по строчкам, которые он читал вслух, изредка бросая косой взгляд на реторту.
На другом конце стола, переводя глаза-бусинки с реторты на колдуна и обратно, примостилась маленькая черная тварь, при виде которой Фафхрд впился пальцами в плечо Мышелова, а у того занялся дух, причем вовсе не от боли. Более всего тварь походила на крысу, только лоб у нее был выше, а глаза поставлены ближе; ее передние лапки, которыми она, словно чему-то радуясь, беспрестанно потирала друг о дружку, удивительно напоминали ладони самого колдуна в миниатюре.
Фафхрд и Мышелов, не сговариваясь, поняли, что это и была та самая тварь, которая сопровождала издали Сливикина и его приятеля, а потом сбежала; оба припомнили слова Иврианы о питомце чародея и предположение Вланы, что Кровас нанял на работу колдуна.
Уродливый человек со скрюченными руками, мерзкая тварь и между ними реторта с шаром наверху, в котором извивались тягучие черные испарения, напоминавшие кольца пуповины, – все это представляло жуткое зрелище. А от сходства между двумя живыми существами волосы вставали дыбом.
Заклинания зазвучали быстрее, голубовато-белое пламя сделалось ярче и зашипело, жидкость в реторте стала густой, как лава, в ней появились большие пузыри, лопавшиеся с громким чавканьем, черные кольца в резервуаре зашевелились, словно потревоженный змеюшник; Фафхрд с Мышеловом, все сильнее ощущая чье-то невидимое присутствие, уже едва выдерживали невыносимое напряжение: им с огромным трудом удавалось бесшумно дышать через открытые рты, и казалось, что биение их сердец слышно за много локтей.
