После вскрытия ампулы и вкола спасительного раствора, я запила коричневым, тягучим сиропом и молочной суспензией горсть разноцветных драже с горькими порошками. Брандскугель! Напоследок усердно проспреила и проаэрозолила все отверстия лица и растёрлась водкой. Полный боекомплект с точным попаданием вертикального пуска!
Быть может сердечный клапан стерпит ожесточенное бичевание и отвязная диарея тоже не выпрыгнет шкодливым шайтанчиком из расписной табакерки. Укуталась верблюжьими одеялами и отрубилась.
Проснулась-шиш Вам. Неотложная депеша не дошла до моего емайла.
Да-с сердцем лады.
Да-памперсы мне не понадобились.
Однако я вновь пышу внутренним, безжалостным огнем. Решила освежиться и залезть в ванну, с теперь уже, прохладной водой, хотя ужасно не хотелось ещё раз отдаться мерзлой полынье. Никогда раньше не проводила оледенело-взбадривающие испытания, зато слышала о студеном проверочном способе. Продержаться смогла минут двадцать, покрываясь вся мелкими, белыми пупырышками и сравнивая себя с общипанной, облезлой лебедушкой в проруби.
Если могу ещё хохмить, значит не всё так плохо.
Привал в охладительной системе помог всего на несколько часов. Потом температура опять начала стремительно подниматься, увязавшись за мной и захомутав на целых восемь дней. Она всё выжгла внутри, все мои биотические соки, всю продуктивную энергию и последний остаток калорий. Губы спеклись от адской прожарки и покрылись иссохшими корочками.
Иногда ненадолго открыв глаза, видела круглосуточно дежурившую Варвару около своей постели. Она, подобно безустанному часовому, чеканила шаг по комнате. Из угла в угол, из угла в угол. Отдохни немного, сестричка милосердия!
У меня, наверно, открыта входная дверь, но пойти и захлопнуть её силенок не хватает. Я могла только дотянуться до тумбочки. Так тяжко я давно не простывала. Хорошо, что бордовые ночи пока не начались и не обострили моё немощное состояние.
Как бы не так!
Они нагрянули, вступили в свои регламентированные, законные права. И теперь, хворая ты моя, попробуй удержаться без подготовки на флайборде с воздушно-реактивными двигателями.
Вот он, мой катализатор, который сию минуту насинтезирует невесть какой загиб с дезухой в запредельных гигабайтах.
Я попала в самое жерло извергающегося вулкана. Ударная порция лавы проникла в мою статичную персону и растеклась жгучими струйками по всему вялому кровотоку. Во мне уже столько магмы, что раскалённый расплав готов разворотить меня изнутри, выплеснуть гейзер огня и разметать его пулемётным салютом алых искр.
Пить нельзя совсем, во рту всё пересохло от жажды. Вместо разбухшего языка крупнозернистый наждак, который монотонно шлифует зубную эмаль, вовсю дерёт незащищенные нёбо и десны. Сейчас меня перемелют карминовыми жерновами, прижучат разом, кончат в киноварной геенне и равнодушно препарируют.
Ворона сидела на спинке стула, возбуждённо и безостановочно мотала головой, порывисто вертела ею в разные стороны, точно марионетка с невидимыми нитями. Я хотела произнести:
— Варюха, рехнулась? Что ты делаешь? Прекрати, головёнку свою открутишь.
Да не тут-то было…
Как там?
Как там, вообще, у нормальных, адекватных и здоровых людей в таких случаях говорится?
Брысь?
Может кыш?
Или цыц?
Наверное фас!
Как туго я въезжаю и кумекаю. Явственная лоботомия. Роясь в петлицах гипоталамуса, всё же выбурила и промямлила:
— Ню… Тю… Мю… Му… Фу… Нельзя… Фу…
Ладно хоть не "кукареку" и не "мама мыла раму", а вот так, с запинками и ляпами, прокомпостировав детсадовский букварь, выдавило из меня не беглый синтаксис. И смандаринила я под конец нютюмюканья даже в тему. Но Варвара и после чушкового лепета не унимала телодвижения, продолжая свою шалую головерть.
Гладь чёрного экрана телевизора напротив отражало блики синих парабол над спинкой кровати. Оценить и анатомировать чьи-то змееподобные эрупции и выкрутасы протуберанцев не смогла. Меня прижали к лежаку многопудовым гнётом, опутали руки-ноги лианами щупальцами, заковали шею в тугую колодку. Преодолеть сопротивление чугунной компрессии и вывернуть глазные яблоки на изголовье ложа не получалось.
Зуммер сотового телефона, лежащего на комоде, непрерывно звякал привычно-знакомую мелодию. Кто-то прорывается ко мне через вишнёвую взвесь.
Полный, пленарный раскардаш. Всё набекрень. Все спятили. Срань! Образцовая! Неограниченная!
Ничего себе, как стрёмно обнесло голову, как меня фундаментально, основательно пригрело и накрыло по окружности, прокалило и облучило в недрах протоплазмы термоядерным нейтрончиком.
Неиссякаемая бордовая макроволновка с грилем меня доконает и добьёт, превратит в пористую пемзу, либо развеет летучим пеплом. Не удрать из всепожирающего кипящего котла. Сгорю. Я была готова выбросить белое полотнище, капитулировать и сложить полномочия.
Но нет…
Вопреки моим прогнозам, жар стал постепенно спадать, вспыльчивый термометр больше не соскакивает с резьбы и я прихожу в себя. Потихоньку выкарабкиваюсь из недуга и рдяного чада. Проверим точные науки, хотя бы одну из них. Простонародная математика на прежнем уровне: это умножаем на это, делим на это, два в уме, четыре в остатке.
Добре! Разбежавшиеся битые пиксели реставрировались и на текущий момент воспроизводят прежнюю яркость свечения интеллектуальной видеопанели.
Зачёт со стипендией!
Ставлю себе горчичники для самоуспокоения, но процедура дополнительной теплоотдачи лишняя, потому, что от темно-красного допинга, напалма и кварцевания, чахоточного кашля давно уже нет. На пищу ещё не смотрю, только пью много жидкости. Отощала лежмя на шесть кило и двести граммов. Худющая стала, словно борзая после строжайшей диеты. Остались одни глазищи, шелушащаяся, истончённая кожица, да выпирающие ключицы.
Шкилетина!
Мне бы подумать обо всем, как раз сейчас самое время. Хочу припомнить свою прежнюю жизнь, своих родных. Исключено! Они давным-давно где-то на задворках. Хочу поплакать о них. Не способна! Я их, практически, забыла и не стараюсь восстановить в памяти. Их больше нет и не будет. Они мне не нужны. И главное, я не горю желанием возвращаться в прошлое. Прочная, неразрывная семейная пуповина перерезана, всё эффективно и целиком стерто рубиновым ластиком.
Я отреклась от всех.
Силюсь порыдать в подушку о своем настоящем. Не получается. Бесполезно. Мои мозги настроены не на ту вещательную радиостанцию. Может и к лучшему: из депрессий трудно выходить. Мне здесь даже сны никогда не снятся, кроме воспламененного бреда во время болезни.
Однако мобильник действительно отозвался на нечто и притянул послание анонимного абонента. Дисплей высветил незнакомую заставку, посланную инкогнито: на чёрном, чернильном фоне, под тремя лимонными лунами, айсберг с белоснежной верхней поверхностью и бирюзовой подводной его частью.
И где такая невиданная фантастика находится? Какие миры мне её послали?
В город пока не выезжаю, ещё слаба. И в огороде не копаюсь, ноги подгибаются. Потрепанному бордовым, жарким натиском организму нужно время, чтобы восстановиться.
Ворона Варвара меня поразила. После гибели Федора, она продолжительно молчала. И вдруг, только сейчас, женским, моим голосом выдала небывалую фразу: "мои животинки". Я часто произносила любимое выражение, когда обращалась к ним, ко всем своим питомцам. Как она смогла запомнить и выговорить необычное словосочетание? Хорошо, что не произносит имя крысенка. Для меня это не зажившая рана.
К вечеру пошел дождь. Густой, сплошной стеной. Я облегченно вздохнула, не надо поливать огород. Нынче обременительно. Литерально-правдиво: в лом. Ветра совсем нет, всё смолкло в смолистой, душистой свежести. Воцарился затяжной, тишайший ливень. За две весны и два лета никогда еще не было грозы, не сверкала молнии, не рокотал гром. Самовластная прихоть воздушного океана!
Мы с Варей пристроились на террасе. Думаю, сейчас мне нельзя находиться в сырости и влажности, но на зрелищные причуды природы стоит посмотреть. Небо тяжёлое, очень низкое. Такое низкое, что кажется, стоит только поднять руку, можно дотянуться и выхватить из выси невесомо-ватный кусочек.
