– Да все та же тягомотина.

– А чем ты занимаешься, напомни?

И он рассказал об изучении воздействия солнца на обширные стеклянные поверхности многоэтажных квартирных комплексов (тоже примерно в пятнадцатый раз). Уточняющих вопросов не последовало.

– А у тебя как? – спросил Дэмиэн, радуясь этой обособленной беседе, словно бы полной скрытого смысла, покуда Стефани с Майклом тем временем продолжали начатый разговор.

– У меня все… э-э… как-то шатко, – ответила Мелисса; ее кисточки поблескивали в свете лампы-зигзага. – Я сейчас на фрилансе.

Мелисса пять лет писала про моду и стиль жизни в Open, глянцевом журнале для жительниц города, но за несколько месяцев до рождения Блейка решила «переменить жизнь» и взять полноценный декретный отпуск. Когда родилась Риа, Мелисса вернулась на работу уже через два месяца, оставив девочку на попечение собственной матери.

– Все совсем по-другому, – добавила она. – Я скучаю по суматохе.

– Тебе повезло. Я бы с радостью оставался дома и писал, – признался Дэмиэн. – Это моя мечта.

– А что бы ты писал?

– Ну не знаю. Что в голову придет.

Он не решался рассказать ей о своем романе. Во всяком случае – не здесь, не так.

– Мечты существуют для того, чтобы воплощать их в жизнь. – У Мелиссы всегда имелся наготове запас жизнеутверждающих цитат от мудрых мыслителей, в их числе Паоло Коэльо, Элис Уокер, далай-лама и несколько других буддистов, которых советовала ей сестра Кэрол, преподавательница йоги. – Но теперь я больше читаю. Когда я увольнялась из Open, это как раз входило в мои планы. Теперь я пытаюсь нормально прочесть все книги, которые упустила, когда училась филологии в университете, – тогда мы анализировали до посинения, писали сочинения. Это мешало читать их, знаешь, просто читать, ради удовольствия. Я возвращаю себе литературную невинность.

Дэмиэн воодушевился.

– Я никогда не смотрел на это под таким углом. Я всегда жалел, что не пошел на филологию… Может, и хорошо, что не пошел.

– Поэтому я и оказалась в модной индустрии. Хотела убежать от слов.

– Но тебе все равно приходится писать слова.

– Да, но это осязаемые слова. Петли для пуговиц. Нити. Материальные вещи… – Она принялась пространно разъяснять различия между японской и американской джинсовой тканью: американская со временем правильно выцветает, давая классический винтажный оттенок, а у японской больше вариантов цветов и фактур. Мелисса имела в виду, что джинсовая ткань сама по себе – вещь осязаемая, неэзотерическая, не вторгающаяся в творческую сферу. Иногда, написав очередную заметку про одежду, Мелисса читала стихи. У нее в голове оставалось свободное место.

Музыка стихла, и Майкл пошел поставить новую пластинку. Возник неловкий момент, когда Стефани и Дэмиэн одновременно начали что-то говорить Мелиссе – какие-то комплименты насчет дома. Ей всегда казалось, что Стефани с Дэмиэном не подходят друг другу: конечно, Стефани выше ростом, но некоторым парам это не мешает, нет, тут дело в другом: Дэмиэн – такой неуверенный, замкнутый, растерянный, а Стефани – прямая и целеустремленная. Она сидела на диване в омуте своего длинного зеленого кардигана с таким видом, словно никогда в жизни ни о чем не задумывалась слишком глубоко. Казалось, эти супруги живут в тени друг друга.

– Кстати, я очень соболезную – я слышала про твоего отца, – сказала Мелисса Дэмиэну, и Стефани сочувственно, без улыбки глянула на него, а потом снова принялась выпрямлять косолапую ножку Блейка поглаживаниями вниз, как советовала акушерка Мелиссы.

Из кухни тянуло ароматом цыпленка под соусом карри и жареного риса с горохом, платанами и карибским красным перцем. Цыплята были сдобрены универсальной приправой, рис – тимьяном и кокосовым молоком. В качестве закусок служили полоски манго и сыра халуми, которые разносила Саммер, стараясь быть полезной; Майкл в это время разливал мальбек и белое. В двойных окнах стоял густой и плотный вечер. Ветер дул сильнее, сгибал и разгибал березы. Послышался даже удар грома.

– Ух, погодка-то неприятная, – заметил Майкл.

Как всегда в таких случаях, беседа постепенно расщепилась надвое. Мужчины стали говорить о спорте (бокс, футбол), женщины – о Блейке и его режиме сна и кормления. Мелисса поймала себя на том, что подробно расписывает трудности перехода на твердую пищу, на что Стефани отозвалась с большим энтузиазмом («Я вот как делала: просто давала им кусочки всякой еды, пока готовила, какую-нибудь брокколи, морковку, что-то такое, так что они успевали пообедать, сами того не замечая». – «Ну да, я тоже начала так делать, – сказала Мелисса, – но, если я сажаю его на стульчик, он ни к чему не притрагивается, просто сидит и сосет большой палец. Я ему говорю: слушай, да ты же минуту назад это ел, что изменилось?» На что Стефани отвечала: «Да он просто проверяет границы дозволенного. Они часто так делают. Им нравится чувствовать, что они что-то контролируют. Для них все в новинку, все удивительно. И если посмотреть на мир глазами ребенка, он же и правда удивителен. Очень интересно, поместится ли эта сковородка в ту, что побольше, влезет ли эта баночка из-под песто в этот большой стаканчик из-под мороженого, насколько вода мокрая, да и вообще все что угодно!»).

Потом разговор снова слился воедино, и они стали обсуждать общие для всех темы: ипотеки с фиксированным процентом, начальные школы, домашние усовершенствования, – при этом часто говоря о себе «мы» вместо «я». В языке семейной пары местоимение «я» исчезает. Каждый обозначает себя, словно монарх, как бы подразумевая своего партнера и умаляя ценность себя самого, так что границы отдельной личности размываются. Чтобы перевести дух, Мелисса то и дело сбегала на кухню проверить готовящиеся блюда, а потом поднялась наверх уложить Блейка и проверить, как идет уменьшение. Пока все сохраняли свои прежние размеры.

– Мм, как вкусно, – восхитилась Стефани, когда они сели за ужин. – Обожаю карри.

– И я, – отозвался Майкл. – Это Мелисса готовила.

– Рис приготовил Майкл.

– Интересно, правда? – заметила Стефани. – Что-то вроде рагу или карри встречается по всему миру. Везде одно и то же: помидоры и лук с какой-то основой тушат в собственном соку. Но в то же время у всех по-разному: в России это бефстроганов, в Италии – болоньезе, в Индии – карри, в Марокко – тажин…

Она сидела рядом с Дэмиэном, а тот – напротив Мелиссы, которая сидела рядом с Майклом. Дэмиэн изо всех сил пытался абстрагироваться от голоса Стефани и не смотреть на Мелиссу в упор: он опасался, что начнет откровенно пялиться на нее и тогда все увидят, что он пялится. Почему она сегодня такая хорошенькая? Почему у него возникло это диковинное ощущение – что ему полагается быть с ней, что пары распределены неверно? Ему трудно было вести себя так, словно все происходит правильно. В своих раздумьях он потерял нить разговора и не понял, что она имела в виду, когда спросила:

– А ты как, Дэмиэн? Никогда не думал вернуться?

– Куда вернуться?

– В Лондон.

Дети сидели на ковре по другую сторону церковной арки, где у них был ужин-пикник. Эми Уайнхаус пела, как она всегда поет, – словно не сумеет вспомнить следующую строчку, хотя потом всегда вспоминала, всегда возвращалась.

– Я об этом много думаю, – сознался он. – Я бы с радостью.

– Да ну? Почему? Тут такая тяжелая жизнь, – заметила Стефани. – Сколько там раз в этом году подростки кого-нибудь резали или в кого-нибудь стреляли? Раз сорок? Джерри, не вытирай руки о футболку, возьми салфетку.

– Двадцать восемь, – уточнил Майкл.

– Двадцать восемь. Ну, этого более чем достаточно, правда?

– Во всяком случае, о стольких сообщили в полицию.

Дэмиэн сделал последний глоток вина (на обратном пути машину должен был вести он).

– Не стоит обращать особое внимание на то, что говорят в новостях, – произнес он, обращаясь к Стефани. – Они дают нереалистичную картину. От этого люди становятся параноиками. Ты смотришь слишком много новостей, дружок.