Бэл сидел на холодной земле у могилы матери. Его окружала ночь, фиолетовое сияние планеты Аврелия, которая пряталась за облака, периодически выдёргивая из темноты надгробную плиту. Он плакал, не пытаясь остановить слёзы, которые маленькими ручейками стекали по щекам, доходили до кончиков уродливо вырезанной улыбки и по ней затекали в рот. Он не пытался их выплюнуть или сглотнуть, они просто стекали ему в рот, а затем падали на могилу. Бэл упёрся спиной в надгробие, вытер слёзы и надел медицинскую маску, на которой была изображена милая нереалистичная улыбка, после чего пошёл домой по тёмным улочкам.

Бэл вошёл в дом и прямиком направился в ванную комнату, в которой от зеркала по стене расходилось множество трещин. Не раздеваясь, он лёг в ванну, свернулся калачиком и начал медленно засыпать. Через какое-то время он почувствовал холодные пальцы, которые гладили его по голове. Бэл невольно едва заметно улыбнулся и, открыв глаза, увидел её, сидящую на краю ванны. Она была совершенно бледная, с грязными волосами, вскрытыми и зашитыми вдоль запястьями и раной у горла, похожей на пришитые в улыбке бледные тонкие губы. Она гладила его по голове. Бэл было хотел заорать от ужаса, но она произнесла:

– Если закричишь, я уйду навсегда.

Бэл сдержал крик, а она ухмыльнулась, и затем он произнёс:

– Неужели сделать с собой такое было единственным выходом?

Она немного призадумалась, отвела взгляд, продолжая гладить его по голове.

– С собой? Почему ты не сказал «со мной»? Даже сейчас ты продолжаешь меня любить, – она улыбнулась и нежно поцеловала его в лоб.

Бэл моргнул, и она исчезла. Он быстро встал, огляделся, но никого не было. Зачесав волосы назад, он почувствовал на пальцах комки грязи.

– Так, видимо, не сон. Не сон же, да!? – крикнул он на весь дом, но в ответ лишь тишина.

На следующий день Бэл направился в вуз. Бэл сидел в самом центре кабинета, почти все отводили от него взгляд. Девушке, которая сидела впереди него, всегда казалось, будто сама смерть нависла над её плечом. Когда Бэл что-то делал, тянулся за упавшим карандашом, что-то искал в сумке, она вздрагивала. Ему это настолько не нравилось, что он старался не делать лишних движений, чтобы не пугать её, но от этого ей становилось ещё страшней. Она думала, что если не дай вселенная он к ней прикоснётся, она точно умрёт на месте. Парень, который сидел сбоку от него, не подавал никаких признаков страха, ему было плевать, ему на всё было плевать, даже на собственную жизнь. Другая девушка, которая сидела с другой стороны от Бэла, никогда не могла есть в его присутствии, так как ей всегда виделся кончик его шрама, и она всеми силами старалась на него не смотреть. Позади Бэла сидела староста, ей нравилось смотреть на его спину, и она очень хотела прикоснуться к красным кончикам его волос. Занятия закончились, и Бэл, как всегда, отправился в студию, в которой писал картины. Но его остановила староста.

– Здравствуй, Бэл. Давно не виделись.

– Да, привет. Я болел.

– Как скажешь, как скажешь, – ехидно заговорила она. – Ты же слышал, что скоро будет конкурс, в котором выберут картины для студий знаменитых художников. Не хочешь поучаствовать от вуза?

– Я даже не знаю. Думаю, мои картины не поймут. Мало кто любит смотреть на смерть и жестокость.

– Искусство не должно ограничиваться подобными вещами, оно должно быть искренним, таким, каким его видит автор. Так что ты, Бэл, не бойся, если кто-то тебя за них осудит, то знай, они просто идиоты.

– Спасибо большое, я поучаствую, а теперь мне пора.

Он вошёл в студию, в которой занималась одна девушка.

Она с криком заговорила:

– Да вселенная их раздери! Долбаный факультет музыки! Долбят по своим клавишам и бренчат до самого предела! Работать невозможно! Это стена что, сделана из гипсокартона?!

Она взяла сумку и зашвырнула в стену. Бэлу показалось, что стена немного впала. Тогда девушка взяла сумку, грозно посмотрела на Бэла и, обходя его, ударилась о торчащую рукоятку топора, который был воткнут в голову манекена, находившегося у входа в студию.

Девушка выругалась:

– Зараза, как же всё бесит! Рисуют тут свой грёбаный артхаус, а убрать всё на место не удосуживаются.

Девушка ударила по подиуму, на котором находилось туловище гипсового манекена, после чего взвыла и, произнеся все маты, что знала, ушла из студии.

Бэл остался в студии один, переставил манекен чуть дальше от входа и развернул рукоятку к стене, после чего поставил на мольберт холст, при этом отбивая ногой ритм. Он было хотел начать писать новую картину, как из-за его плеча показалось её лицо, и она дунула ему в ухо.

– Мама! – вскрикнул Бэл, отпрянув от мольберта. – Как ты тут оказалась?! Неужели я снова сплю?!

Мама обошла все его картины, они лежали в ряд у стены.

– Какие они красивые, – прошептала она.

На них были изображены животные, но только вывернутые наизнанку. Головы буйволов, вокруг которых летали мухи, мёртвые различные тараканы, из желудочков которых вылезли маленькие черви. Также была изображена танцующая балерина, полностью покрытая порезами, с которых стекала кровь.

– Ты так красиво рисуешь. Почему ты мне их никогда не показывал?

Бэл сглотнул:

– После того, как ты увидела ту картину, я боялся показывать тебе новые.

– Мне очень понравилась та картина, как и нравятся эти.

– Как ты здесь оказалась?

– Это сложно объяснить.

– А ты попытайся.

– Ладно. Представь темноту. Холодную, густую, а вдали виднеешься ты. Я вижу тебя и просто выхожу из этой тьмы к тебе, вот и всё.

– Но как это происходит? Почему это происходит?

Мама пошла к центру класса и начала снимать с себя грязную чёрную безрукавку.

– Да откуда мне знать, разве это так важно, просто прими как должное и живи с этим.

Мама сняла с себя майку, Бэл закрыл глаза и отвернулся прежде, чем она развернулась к нему.

– Что, что это ты делаешь?!

– Хочу, чтобы ты меня изобразил. Для своих картин лучше натурщицы, чем я, ты во всём свете не сыщешь. Так что давай отбросим уже эту глупую мораль и займёмся делом. Мне будет приятно поучаствовать в процессе твоего творчества. Так давай друг другу поможем и удовлетворим свои желания. А я знаю, ты этого хочешь, иначе как ты можешь называть себя художником.

Бэл призадумался, после чего произнёс:

– Разве это правильно?

– Если ты так хочешь поговорить о правильном или неправильном, то правильным является всё то, что говорят родители своим детям, и я говорю тебе, что это правильно. Так что прошу, изобрази меня. И хватит этих глупостей.

– Ладно, только развернись ко мне спиной.

– Как скажешь.

Она развернулась, Бэл открыл глаза и увидел светлое и полупрозрачное, как жемчуг, тело, на котором уже совсем не было одежды. Тогда он весь покраснел и затараторил:

– Но потом ты ответишь на мои вопросы.

– Хорошо, но прежде сделай мне одолжение.

– Какое?

– Прошу, называй меня по имени. Хорошо, Бэл? – она улыбнулась.

– Ладно, Джи… – Бэл покраснел ещё сильнее. – Джил.

– Вот и славно, а теперь начнём.

Джил зачесала волосы назад.

– Какую позу мне принять?

– Какую угодно, будь частью картины. Но только не разворачивайся.

– Поняла.

Джил повернула голову в левую сторону, правая рука свисала, нежно касаясь бедра, а левая двумя пальчиками прикасалась к нижней губе, волосы падали на правое плечо, и она искоса смотрела на Бэла. Бэл начал писать, выводя изящные линии и подбирая цвет. Точность рисунка была почти фотографичной, фон же он решил сделать чёрным. Бэла настолько поглотил процесс, что смущение ушло, будто его и не было. Бэл писал и писал, а Джил ни разу не пошевелилась, она застыла, словно мраморная фигура, и Бэл даже не заметил, как наступила ночь. В самый разгар его работы заскрипела дверь. Бэл инстинктивно обернулся. Дверь открылась, за ней стоял охранник. Бэл посмотрел в сторону Джил, но там уже никого не было.