«Ну, сейчас, вы оба у нас заговорите!» – пообещал переводивший нам.
И они стали избивать Ракни, а меня снова приковали к стене, чтобы я не мог шевелиться. Я закрыл глаза, но один из них, насильно раскрыв их, вставил мне в глаза острые железные крючья, которые разрывали веки, когда я пытался прикрыть их, отвернуться я тоже не мог, слишком крепко был прикован к стене. Мне ничего не оставалось, как стоять и смотреть, как… Нет, я не могу об этом говорить! Мучения, которым подвергали моего товарища, осыпая его насмешками, не могли сравниться ни с чем виденным мною раньше. А я ничего не мог сделать. Я был беспомощен, словно младенец. О, как я презирал себя за свою слабость, за то, что не могу вырваться из цепей, не могу разорвать палачей единственного близкого мне человека. А Ракни смеялся им в лицо, смеялся и насмехался над ними. Я до сих пор не понимаю, как мог Ракни смеяться, осыпая своих мучителей насмешками. На это способен только истинный викинг, истинный сын Одина! После того как… сердце его перестало биться, они взялись за меня.
«Вы хотите, чтобы я предал друга?! Сын Одина будет говорить только со своим повелителем!
Больше я ничего не помню. Последним видением было бурное море, омывающее мои раны. Я открыл глаза и понял, что меня облили водой. А потом нескончаемые дни сплошной боли и беспамятства. Когда я очнулся вновь и осознал, что нахожусь на морском берегу, я не мог пошевелиться, чтобы боль не возобновлялась с ужасающей силой. Ты видел, у меня остались до сих пор следы на теле.
Он встал и подошёл к разгоревшемуся очагу. А когда он снял рубаху, я увидел чудовищные полосы, видимо, от ременной плети и множество шрамов, оставленных, по всей вероятности пыточными крючьями. На теле не было живого места. Странно, как я раньше не заметил их, видимо, потому, что кузнеца отгораживала от меня наковальня и стол с инструментами, а пламя горна было обманчиво. Теперь я как заворожённый глядел на эти страшные следы прежних мучений.
– Прости, Торгрим, что заставил тебя вспоминать всё это, – медленно проговорил я, – Если бы я знал раньше…
– Ты должен услышать об этом. Ведь нам предстоит ещё немало… – он осёкся, заметив мой взгляд и смущённо поправился:
– Прости, ты же, наверное, испытал на своём веку куда больше страданий, чем я!
– Да, ты прав. Тебе примерно пятьдесят лет?
– Пятьдесят две зимы в этом году исполнилось.
– А я насколько выгляжу?
Он замялся, потом смущённо ответил:
– На тридцать пять, сорок зим.
– Мне шестьсот семьдесят зим.
Больше кузнец ничего не спросил и даже, казалось, не удивился, а лишь надел рубаху и вернувшись к столу, продолжил свой рассказ:
– Мои мучители, видимо, решили, что я помер, раз выбросили меня, словно падаль. Когда я смог подняться на четвереньки, я отполз за ближайший валун, где и укрылся от брызг и ледяного ветра. Солёная вода причиняла мне выносимые страдания, если что‑то ещё могло мне приносить страдания. Там меня и нашла прекрасная Адалинда, дочь одного знатного херсира, или как называли его в той земле, рыцаря. Она позвала на помощь парней, и они перенесли меня в дом её отца. Он принял меня за одного из своих воинов, замученных до полусмерти кровожадными жестокими викингами, а я не стал его разубеждать, у меня на это не было сил. Когда я поправился и окреп настолько, что снова мог разговаривать и даже ходить, рыцарь милостиво разрешил мне остаться в его доме до полного выздоровления. Но когда я полностью выздоровел, то узнал, что я стал рабом, вернее, как выразился мой спаситель, человеком, обязанным трудиться на благо его семьи в благодарность за своё спасение и избавление от смерти. Так я поселился в его доме и вынужден был прислуживать за столом, бегать с поручениями и так далее. Через пять лет мой господин отпустил меня на волю, и вот тогда я смог бы жениться на его красавице дочери Адалинда была несколькими годами младше меня, и мы оба полюбили друг друга. Но она верила в Белого бога, и не за что не хотела связывать свою жизнь с таким закоренелым язычником, как я. А потом её выдали замуж за какого‑то чужеземного воина из далёких южных земель, её единоверца.
Он замолчал, а потом вдруг со страшной силой ударил кулаком по столу, да так, что блюда и стаканы с вином подпрыгнули, и вино выплеснулось на скатерть!
– Никогда, ни‑ког‑да! – взревел он, – никогда верования не должны разделять людей! – и немного успокоившись, добавил: – я нагляделся на это на родине в Свеарике и на берегах Норэгр, где брат поднимал меч на брата, сын на отца, муж бил жену за то, что в их умы уже проник яд сладкозвучных речей проповедников новой веры. Свейские и норвежские правители огнём и мечом старались принудить народ отказаться от богов наших предков, от всего того, чему нас учили с детства. В море мы встречали корабли эринов, которые целыми семьями бежали от новых порядков, устанавливаемых служителями Белого бога на их родине. Клянусь Тором, – при этих словах, – он коснулся деревянного изображения молоточка у себя на шее, – что когда‑нибудь отомщу этим проповедникам за то, что разбивали наши семьи.
Но я остановил его.
– Ты уже пытался мстить, и что из этого вышло? Разве стал ты от этого счастливее?
Торгрим задумался.
– Я не жалею о тех годах, которые я провёл в ненависти, ведь именно тогда я встретил настоящих друзей, впервые полюбил. Именно в те годы юношества на борту боевого дракара я понял, что такое настоящая жизнь, настоящая свобода, настоящая дружба…
Мы помолчали, а потом Торгрим продолжил:
– Адалинда уехала за море, и я о ней больше не слышал. Теперь я был волен идти куда захочу, и я ушёл. И вот уже более двадцати зим я живу в этой, самолично построенном мною доме и тружусь в собственной кузне. Ни разу за все эти годы я не видел ни одного из своих соплеменников или, по крайней мере, других жителей полуночных стран. Но я привык, моё житьё мне стало даже нравиться. Вот только как не уговаривали меня ни новые друзья‑приятели жениться, я отказывался. В душе я был и останусь воином, непокорным, несломленным, а таким дикарям как я, не подобает иметь жён, – он улыбнулся чуть грустной улыбкой. И откинулся на спинку зловеще заскрипевшего стула, давая понять, что рассказ окончен.
– Ну, теперь моя очередь!..
Я рассказал ему несколько историй из своего воинского прошлого, после чего он взирал на меня со священным трепетом, как на самого Одина, навестившего его в одном из своих земных обличий.
– Вэрд, такое мог пережить только варрад или эльф!
– Вы, жители острова Скандия и все северные и западные народы, наделённые магическим даром, всегда уважали нас и сотрудничали.
– Но ведь варрад потомки великих властителей Западных земель! – восхищённо подтвердил Торгрим.
– А я слышал, что наши великие западные предки были и великими морскими разбойниками, да и мы сами кровожадные убийцы, об этом ты не слышал? Не боишься, что я во сне задушу тебя?
Кузнец засмеялся.
– О нас, жителях Скандии, тоже рассказывают небылицы. Мы и захватчики, и жестокие морские разбойники, приплывшие с севера, и волки, принимающие человеческий облик, мерзкие варвары, приносящие своим богам человеческие жертвы, хотя сканды никогда не приносили человеческих жертв, разве что в седой древности, а наши берсерки в волчьих шкурах благороднее многих воителей юга, и я верю, что хотя наша вера медленно погибает, память о ней останется в сердцах людей, а саги и песни, сложенные нашими скальдами будут звучать в устах сказителей и менестрелей и спустя много зим после того, как мы уйдём в чертоги Одина. У нас ещё будут учиться строить и смолить корабли, нам будут подражать мореходы всех стран, нас будут ставить в пример юным воинам, наши потомки будут гордиться славой своих отцов и дедов, той славой, которую сейчас так безжалостно попирают. Да, я был нидингом, человеком вне закона, но не жалею об этом. Быть викингом, человеком моря, выросшим на корабле и закалённым в боях, как и быть берсерком, воином Одина, значит покрыть себя неувядающей славой ещё при жизни. Викингов почитали и боялись, а нидингов, ставших викингами по принуждению, проклинали и клеймили позором, не задумываясь над тем, почему им пришлось стать такими. Викинги ходят в торговые походы на крепких кнаррах, открывают новые земли, а нидинги бороздят воды на боевых дракарах под малиновым квадратным парусом, грабя и убивая всех и на море, и на суше. Быть викингом – почёт и слава, а нидингом – стыд и позор! А разве у нас не отняли родину, не сожгли дома, не разорили наши земли, не изгнали нас из рода, лишив нас самого дорогого, не обрекли на вечные бесприютные скитания по чужим морям и землям? – он умолк, а потом вдохновенно процитировал известного скальда Магни Хальвданссона,
