– О, знаю, знаю, – вздохнул Чарриер. – Мой лучший друг погиб три года назад – его машина неожиданно загорелась.

– Бог подарил нам жизнь не для того, чтобы мы ею столь глупо рисковали, – вмешалась в разговор Лейла. – Я думаю, точно так же, как Бог не принимает в рай тех, кто оскорбляет его самоубийством, он откажет и тем, кто занимается вашим… как вы сказали?.. – вашими гонками. Это примерно то же, что и самоубийство.

– Вы преувеличиваете опасность, – возразил Чарриер.

– Ничего я не преувеличиваю. Если бы мы не соорудили этот колодец, вы бы, заблудившись, умерли от жажды посреди пустыни.

– Если бы вы не построили этот колодец, то кретины, которые составляли карты, ничего бы не перепутали и нанесли Сиди-Кауфу, – уточнил Ален Гита, штурман. – До этого мы ни разу не ошиблись в направлении, так как наши приборы позволяют определять маршрут по спутнику. По спутнику можно определить любую точку.

Сайяхи переглянулись. Они достаточно хорошо знали французский, потому что почти вся Западная Африка долгое время была французской колонией, но сказанное гостем показалось настолько абсурдным, что они засомневались, правильно ли поняли его слова. Пусть они и жили на краю земли, можно сказать, в первобытных условиях, но автомобили видели в городе, самолеты – в небе и даже знали про телевизор, но чтобы какой-то прибор позволял построить маршрут среди пустыни – это было выше их понимания.

Неловкую тишину нарушил Марсель Чарриер. Он наклонился, чтобы налить себе еще кофе, и сказал:

– Вот вы удивляетесь, почему мы это делаем, – ну, в смысле, участвуем в ралли, – но разве не удивительно, что вы выбрали для жизни этот никому не ведомый уголок? Почему? Что вас толкнуло обосноваться здесь?

– Нам здесь хорошо, – ответил Гасель.

– Хорошо? Но как вы выживаете?

– Нам много не надо. У нас есть молоко, мясо, овощи с огорода, – горячо принялась объяснять Аиша. – И самое главное – у нас есть вода. Колодец не самый щедрый, однако благодаря ему мы удовлетворяем все наши потребности.

– Еще раз приносим извинения, что мы так глупо воспользовались водой. Нам даже в голову не пришло…

– Теперь это уже неважно, – перебил Чарриера Гасель. – Да вы и не знали, чего вас винить.

– Спасибо, однако скажите мне… где вы берете самые необходимые товары: соль, одежду, патроны… или вот кофе, без которого, мне кажется, ни один туарег не может жить?

– Каждый год, в первое весеннее полнолуние, бедуины собираются на огромной ярмарке в оазисе аль-Рейми. Это в шести днях пути отсюда на востоке. Там сходятся охотники, пастухи, торговцы скотом и другим товаром. Животных и шкуры обменивают на соль, чай, сахар, на семена и патроны. У нас есть верблюды для продажи, вот этим мы и живем. Однажды мы даже спускались на ярмарку в Кано, но это слишком далеко, на севере Нигерии.

– И насколько далеко?

– Около трех недель пути.

– Не могу представить ни одного европейца, целых три недели добирающегося до рынка… – засмеялся Чарриер. – Но вы так и не ответили на мой вопрос: почему вы выбрали столь отдаленное место?

– Не думаю, что вы поймете.

– Я силюсь понять все, что вижу, и мне нравится узнавать истории людей, с которыми встречаюсь на пути.

Гасель замялся:

– Ну, в таком случае я вам поясню. Мы находимся здесь по политическим причинам.

– По политическим? – растерянно пробормотал Ален Гита, явно не поверив. – Я всегда считал, что туареги свободны от политики. Не говорите мне, что проклятая политика добралась уже до пустыни.

– Это длинная история…

– Истории при свете костра посреди пустыни – что может быть лучше, – оживился Марсель Чарриер. – Рассказывайте поскорее, что же произошло?

– Вам правда интересно?

– Конечно!

Гасель посмотрел на него, как бы определяя, насколько искренне он говорит, затем, обернувшись, взглянул на мать, словно спрашивая у нее разрешения. Увидев едва заметный кивок, он начал:

– Мой отец, чье имя я унаследовал, считался самым храбрым из туарегов. Он был единственным, кто сумел дважды пересечь Тикдабру. В Тикдабре нет ничего, кроме песка, и не всякая ящерица там выживет… Моего отца уважали, спрашивали его совета, но однажды, почти двадцать лет назад, в его лагере оказались два обессиленных путника, заблудившихся в пустыне. Как и подобает туарегу, он принял их наилучшим образом. Но спустя несколько дней нагрянул военный патруль. Одного из гостей они убили, а другого увели.

– И что дальше?

– Как оказалось, они увели эль-Кебира, единственного демократически избранного президента за всю историю нашей страны, а тот, которого убили, был его телохранителем. Военные… вы ведь знаете, на них всегда опирается диктатура.

– Понимаю… Солдаты нарушили священный закон гостеприимства туарегов.

– Да, так и есть. Они пролили кровь в нашем очаге и силой увели человека, которого мы взяли под защиту. Мой отец поклялся, что убьет всех, кто сделал это, и освободит Абдуля эль-Кебира. Для него это было дело чести.

– Не по этим ли мотивам был снят фильм? – спросил Ален Гита. – Эта история у меня на слуху.

– В то время много говорилось о моем отце. Даже была написана книга, но о фильме я ничего не знаю.

– Кажется, я его видел! – не унимался француз. – Так себе кино. Из главного героя сделали эдакого Рембо. Но потом я узнал, что фильм основан на реальных событиях, и это меня впечатлило.

– Но что же было дальше? – Марсель Чарриер не скрывал нетерпения.

– А то, что мой отец казнил убийц и освободил президента. Для этого ему пришлось перерезать горло всем в гарнизоне крепости, куда эль-Кебира заточили.

– Вы хотите сказать, что он вырезал весь гарнизон?

– Именно так. Никого не оставил в живых.

– Один?

– Да-да, один.

– Но как ему это удалось?

– Он был воином, – последовал простой ответ. – Те, в гарнизоне, они даже ничего не почувствовали. Но мой отец умел не только это делать, а кое-что еще. Кстати, он сопроводил Абдуля эль-Кебира до другой стороны границы, преодолев Тикдабру, несмотря на то что его преследовала вся армия.

– А потом, потом?..

– Так как отца не смогли схватить, военные похитили нас и сказали, что отдадут в обмен на эль-Кебира. Узнав об этом, отец взбесился. Его новая клятва была такой: он убьет президента, поставленного военными, если тот не вернет ему семью.

– И он исполнил свое обещание?

– В некотором роде – да, а в некотором – нет.

– И как это понимать?

– Он пустился в дальний путь, в столицу, схоронился в окрестностях, выждал, когда президентский кортеж выйдет из дворца, и выстрелил… Самое плохое, что во всей этой неразберихе он не понял, что человек, в которого он стрелял, был другой – тот, кто был обязан отцу свободой…

– Абдуль эль-Кебир? – ахнул Чарриер.

– Он самый.

– Но как же ваш отец мог совершить подобную ошибку?

– Наверное, потому, что Абдуль эль-Кебир был выбрит, в красивом костюме, он совсем не походил на грязного оборванного старика, которого отец тащил на себе многие недели через пустыню.

– Боже милостивый! Но как же эль-Кебир снова оказался в городе?

– Так вышло, потому что народное восстание свергло диктатуру и снова посадило его в президентское кресло, но этого мой отец знать не мог.

– Ох ты… вот так история! И чем же она закончилась?

– Трагически. В тот же самый момент телохранители президента убили моего отца, и мы так и не узнали, было ли у него время понять свою ошибку.

– Как сын вы, конечно, предпочли бы, чтобы он не понял…

– Я надеюсь на это. Отец выстрадал все муки ада, а ведь все началось с того, что он следовал самой древней традиции нашего народа, традиции гостеприимства. Умереть, убив диктатора, было честью. Умереть из-за абсурдной ошибки – это насмешка судьбы. Если мой отец не знал об ошибке, в собственных глазах его честь осталась незапятнанной.

– Честь продолжает оставаться самым важным для туарегов?

– Можно жить в богатстве или в нищете, можно быть здоровым или больным, тебя могут ненавидеть или любить, однако нельзя жить без чести, – последовал решительный ответ. – В рай можно войти в рубище, больным – в раю царит изобилие, и все воздастся. Однако нельзя войти в рай бесчестным, Аллах не пустит тебя туда.