Я знал, что он говорит правду, но все во мне восставало против этого. И я сопоставил всю глубину своих надежд и страхов с описанной им полной оторванностью от жизни и опустошительным отчаянием, жестоким, безысходным. Я не мог принять это.

«Но ты не позволишь себе дойти до такого состояния, – сказал я. – Если бы во всем мире не осталось ни единого произведения искусства… а ведь их тысячи… если бы не осталось ни единого уголка девственно прекрасной природы… если бы мир сузился до маленькой кельи, освещенной хрупким огоньком единственной свечи… Я все равно вижу тебя в этом последнем приюте, ты смотришь на огонь, на волшебную игру красок… Как долго это поддерживало бы в тебе жизнь? Или я не прав, или я сумасшедший идеалист?»

«Нет, – ответил Арман с улыбкой, с мимолетной вспышкой радости. Но тут же продолжил прежним бесстрастным тоном: – Ты чувствуешь ответственность перед миром, ты любишь его, ты все еще связан с ним. И твоя чувствительность может стать лазейкой для безумия. Ты говорил про искусство, про красоту природы… Как жаль, что я не художник и не могу показать тебе в красках Венецию такой, какой она была в пятнадцатом веке, и дворец моего господина. Я не могу передать тебе, как я любил его, когда был простым смертным юношей, и как он любил меня, когда превратил в вампира. О, если б я мог вернуть то чудесное время и для тебя, и для себя… хоть на миг! Чего бы я не отдал ради этого! Как грустно – прекрасные образы той навсегда ушедшей эпохи не тускнеют в памяти, а, наоборот, становятся ярче и волшебней в свете сегодняшних дней».

«Любил? – изумленно повторил я. – Ты и твой учитель любили друг друга?»

Я подался вперед.

«Да, – кивнул он. – Так сильно, что он не мог позволить мне состариться или умереть. Преисполненный любви, он терпеливо ждал, пока я наберусь сил, чтобы родиться для Тьмы. Разве между тобой и тем, кто превратил тебя в вампира, не было такой любви?»

«Никогда», – мгновенно отозвался я, не в силах подавить горькую усмешку.

Арман пристально посмотрел на меня.

«Тогда почему он подарил тебе это?»

«Ты смотришь на это как на щедрый дар! – Я откинулся в кресле. – Ну да, конечно. Прости за откровенность, но я не перестаю удивляться: ты так умен, но так наивен».

Я рассмеялся.

«Ты оскорбляешь меня?» – улыбнулся Арман. Он и правда казался таким юным, таким невинным. Я только начинал понимать его.

«Нет, конечно. – Я взглянул на него, и сердце забилось сильнее. – Ты воплощаешь в себе все, о чем я мечтал, когда решил стать вампиром. Наша сила для тебя – великий дар! – повторил я еще раз. – Но скажи мне… Ты все еще любишь вампира, который подарил тебе бессмертие? Живо ли в тебе это чувство?»

Он задумался и протянул: «Разве это важно? – И после секундной паузы добавил: – К сожалению, я мало любил в этой жизни. Но я отвечу тебе. Да, я люблю его, но не так, как ты думаешь. Ты, сам того не желая, сбиваешь меня с толку. Ты – загадочное существо. Все очень просто: он мне больше не нужен».

«Мне подарили вечную жизнь, обостренные чувства, жажду убивать, – поспешно объяснил я, – потому что тот вампир хотел заполучить мой дом и состояние. Ты понимаешь? Но это не все. Я сам еще не все понимаю! Ты словно приоткрыл запертую дверь, и я вижу волшебный свет, льющийся в узкую щель. Я жажду войти туда, в тот мир, который, если верить тебе, скрывается за ней! Но на самом деле я не верю, что он существует! Вампир, обративший меня, воплощал в себе только зло: мрачный, скучный, пустой и невыносимо разочаровывающий. А это и есть зло, теперь я знаю наверняка. Но ты не такой, ты выше этого! Так открой же мне дверь до конца, расскажи мне про тот дворец в Венеции, про любовь с про́клятым. Я хочу понять».

«Ты обманываешь самого себя. Тот дворец… Что тебе до него? Эта дверь ведет ко мне нынешнему. К нашей будущей жизни, а не к прошлому. Я тоже зло, но на мне нет вины».

«Да, это так», – прошептал я.

«Вот почему ты несчастлив, – продолжал он. – Ты пришел ко мне и сказал, что существует один-единственный грех – убийство невинного человека».

«Да… – протянул я. – Могу себе представить, как ты смеялся надо мной».

«Я никогда не смеялся над тобой, – сказал Арман. – Разве я могу над тобой смеяться? Только ты поможешь мне спастись от отчаяния, означающего для меня, как и для любого из нас, смерть. Ты станешь соединительным звеном между мною и этим веком, ты научишь меня понимать его, чтобы я вновь пробудился к жизни. Столько лет я провел в Театре вампиров в ожидании тебя! Если б я встретил человека, который бы так чувствовал и так понимал этот мир, такого, как ты, с твоей болью в груди, я бы, не задумываясь, превратил его в вампира. Но такие встречаются редко. Мне пришлось долгие годы ждать и искать именно тебя. И теперь, когда мы наконец встретились, я готов сражаться за тебя с кем угодно. Ты видишь, моя любовь безжалостна. Так ли ты понимаешь любовь?»

«Ты совершаешь ошибку», – ответил я, глядя ему в глаза. Только теперь я начал постигать смысл его слов. Никогда прежде я не чувствовал большего разочарования в себе самом. Я ничего не могу ему дать, ничего не мог дать Клодии и даже Лестату, не говоря уже о моем брате. Бедный Поль, как глубоко я разочаровал его!

«Нет, – спокойно сказал Арман. – Я должен вступить в контакт с нынешним временем и могу это сделать только через тебя… Я говорю не о том, что можно увидеть в картинной галерее или прочесть в книгах… В тебе воплотился дух твоего века, его сердце».

«Нет, нет. – Я едва сдерживал горький, истерический смех. – Как же ты не понимаешь? О каком сердце ты говоришь? Я чужой для любого века, всегда был и буду изгоем». Мне больно было признавать эту страшную правду.

Но он только улыбнулся. Его плечи вздрогнули от беззвучного смеха.

«Но, Луи, – мягко возразил он. – Это и есть дух твоего времени. Разве ты не видишь? Они все так чувствуют. Ты потерял надежду и веру. То же самое произошло с этим веком».

Я был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, и глядел в потухающий камин. Поленья догорели и рассыпались в пустыню дымящегося серо-красного пепла. Но он все еще согревал и освещал комнату. Перед моим мысленным взором проходила вся моя предыдущая жизнь.

«Те вампиры в театре, почему не они?..» – тихо спросил я.

«Они унаследовали от своего века только цинизм. Они не способны понять, что все на свете, даже их сила, преходящее; они глупо и изощренно стремятся удовлетворить все свои желания. Это пародия на чудо, упадок, нашедший убежище в шутовском, манерном бессилии. Ты же видел их. Ты сталкивался с ними всю жизнь. Но ты сам получил от своего времени другой дар – разбитое сердце века».

«Это не дар, а несчастье. Несчастье, глубину которого ты не можешь постичь».

«Ты прав. Но расскажи мне, почему ты несчастен. Почему целую неделю не приходил ко мне, хотя жаждал прийти. Что держит тебя возле Клодии и Мадлен?»

Я покачал головой.

«Ты не знаешь, о чем спрашиваешь. Мне было невероятно трудно превратить Мадлен в вампира. Я обещал себе никогда не делать этого, даже если одиночество станет невыносимо. И я нарушил обещание. В бессмертии я вижу только проклятие. У меня не хватает смелости умереть. Но превратить в вампира другого! Обрушить тяжкие мучения на чужую голову и обречь на верную гибель тысячи людей! Я нарушил страшную клятву…»

«Если это хоть немного утешит тебя… Я надеюсь, ты понимаешь, что и я приложил к этому руку?»

«Ты хочешь сказать, что я сделал это ради тебя, чтобы освободиться от Клодии? Да, верно. Но вся ответственность лежит на мне, и только на мне!»

«Нет, я не о том. Я заставил тебя! Я был рядом с тобой в ту ночь. Разве ты не знал?»

«Нет!»

Я опустил голову.

«Я сам бы превратил ее, – мягко сказал Арман. – Но мне казалось, будет лучше, если это сделаешь ты. Иначе ты ни за что не расстался бы с Клодией, а ведь именно этого ты хотел…»

«Я проклинаю себя за то, что натворил!» – воскликнул я.

«Тогда проклинай меня, а не себя».