Я подошел поближе, его глаза расширились, он прошептал изумленно: «Луи!»

Губы не слушались его.

«Луи…» – повторил Морган и улыбнулся. Он попытался встать на колени и потянулся ко мне. Бледное, искаженное лицо вытянулось, звук застрял в горле. Морган отчаянно тряс головой, его длинные спутанные рыжие волосы упали на глаза. Я повернулся и бросился прочь.

Клодия догнала меня, схватила за руку и прошипела: «Ты видишь, небо уже светлеет!»

Морган приподнялся на руках.

«Луи!» – звал он меня.

Казалось, он ничего не видит вокруг, узнал только одно лицо, только одно слово срывалось с его губ. Я зажал уши и попятился; он протягивал ко мне руку, по которой текла кровь, и меня сводил с ума ее запах. Клодия тоже почувствовала его, стремительно бросилась на Моргана и опрокинула его на каменный пол. Молодой человек попытался поднять голову, провел ладонью вокруг ее лица и вдруг погладил ее золотистые локоны. Клодия вонзила зубы в его горло. Руки Моргана бессильно упали.

Она нагнала меня на границе леса.

«Иди к нему, возьми его», – сказала Клодия.

Я чувствовал запах крови на ее губах, тепло, разлившееся по щекам, горячее прикосновение ее руки и все же не двигался с места.

«Послушай, Луи, – сказала она отчаянно и сердито. – Я оставила его для тебя, но он уже умирает… Осталось мало времени».

Я схватил ее на руки и пошел вниз по длинному склону. Не нужно было прятаться и осторожничать: дверь к секретам Восточной Европы захлопнулась перед нами. В предрассветной темноте я пробирался обратно к дороге.

«Ты выслушаешь меня наконец! – кричала Клодия. – Посмотри на небо, уже светает!»

Но я не слушал ее и быстро шел вниз. Она цеплялась за мои волосы, за плащ. Она чуть не плакала. Я перешел ледяной ручей и побежал по дороге в поисках фонаря кареты.

Когда мы отыскали свой экипаж, небо было уже темно-голубое.

«Дай мне распятие, – крикнул я Клодии, щелкнув кнутом. – Есть только одно место, куда мы можем сейчас поехать».

Карета резко развернулась, Клодия опрокинулась на меня, мы поскакали к деревне. Я смотрел вокруг со странным чувством. Туман поднимался меж бурых деревьев. Воздух был прохладен и свеж, запели птицы, казалось, вот-вот взойдет солнце, но я не волновался. Я знал, что еще рано для восхода. Время у нас было. Мне было легко и спокойно. Тело ныло от царапин и порезов, сердце болело от голода, но голова была удивительно ясной. Наконец показались уже слишком отчетливые серые очертания постоялого двора и церковной колокольни. Звезды над нами стремительно гасли.

Через минуту я уже стучался в дверь постоялого двора. Она открылась, я надвинул поглубже капюшон и крепко прижал к себе под плащом Клодию.

«Ваша деревня избавлена от вампира, – сказал я изумленной хозяйке и отдал ей распятие. – Слава богу, он мертв. Его останки в башне. Идите и расскажите остальным».

И я прошел мимо нее в дом.

Крестьяне тут же поднялись, чтобы отправиться к монастырю, но я сказал, что безмерно устал, что должен помолиться и отдохнуть, велел им перенести мой ящик из кареты в какую-нибудь приличную комнату, где можно было бы спокойно поспать. Я предупредил, что будить меня следует, только если приедет посланник от епископа из Варны.

«Когда прибудет святой отец, сообщите ему, что вампир мертв, накормите и напоите его и попросите подождать меня».

Женщина перекрестилась.

«Понимаете, – сказал я, поднимаясь по ступеням, – я не мог открыть вам цель моей миссии, пока вампир…»

«Да, да, – поспешила ответить женщина. – Но ведь вы не священник… У вас ребенок!..»

«Нет, я всего лишь сведущий в этих делах человек, но нечестивцу со мной не справиться», – сказал я и замер: дверь в маленькую комнату под лестницей была открыта, внутри было пусто, остался лишь дубовый стол, накрытый куском белой материи.

«Ваш друг, – сказала женщина, глядя под ноги. – Он совсем сошел с ума… и убежал в ночь».

Я лишь кивнул в ответ.

Закрывая за собой дверь комнаты, я слышал крики людей: казалось, они бегут во всех направлениях, а потом тревожно ударил церковный колокол. Клодия соскользнула с моих рук, я запер замок, пока она мрачно следила за мной. Я осторожно приоткрыл ставни, и бледный луч света просочился в комнату. Она смотрела на меня. Потом подошла ко мне и протянула руку.

«Вот», – сказала Клодия.

От слабости мне казалось, что ее лицо мелькает передо мной и голубизна глаз пляшет на бледных щеках.

«Пей», – прошептала Клодия, подвинулась ближе и поднесла к моим губам теплую и нежную кисть.

«Нет, – ответил я. – Я знаю, что делать. Так бывало уже не раз».

Она плотно закрыла окно, а я опустился на колени возле маленького камина. Древняя отделка давно сгнила под лакированным слоем и легко подалась под моими пальцами. Я пробил ее кулаком, зазубренные края пролома царапали руку. Там, в темноте, я натолкнулся на что-то теплое, пульсирующее и крепко сжал пальцы. В лицо мне дохнул сырой, холодный воздух, темнота вокруг стала сгущаться, словно ледяной мрак из черной дыры в камине заполнил комнату, и она исчезла, а я пил из нескончаемого источника теплую кровь, которая текла в мое горло, к моему бьющемуся сердцу по венам, согревая меня в холодном сумраке. Поток крови стал ослабевать, но все мое тело умоляло, чтобы он не кончался. Мое сердце тяжело билось, пытаясь заставить другое сердце биться в унисон. Я почувствовал, что поднимаюсь, плыву во мраке. Но бешеное сердцебиение стало успокаиваться, темнота рассеивалась, и в моем затуманенном сознании мелькнуло видение. Оно вздрагивало от шагов по лестнице и половицам, от стука колес и топота лошадиных копыт, оно звенело. Сквозь мерцание в деревянной рамке появилась фигура человека. Я знал его. Высокий, тонкий, с черными волнистыми волосами, зеленые глаза смотрели прямо на меня, его зубы вцепились во что-то большое и мягкое.

Это была крыса, огромная и ужасная, с разинутой пастью и кривым хвостом. Человек закричал, отбросил ее на пол и в ужасе смотрел, как кровь стекает из его открытого рта.

Ослепительный свет ударил в глаза. Я старался открыть их; свет заливал комнату. Клодия была рядом. Она перестала быть маленькой девочкой, она обнимала меня, как мать, и вела за собой. Я положил голову ей на колени, темнота укрыла нас, я прижал ее к себе. Все было кончено. Оцепенение охватило меня, и наступил паралич забвения.

– То же ждало нас в Трансильвании, и в Венгрии, и в Болгарии, и во всех этих странах, где ходят легенды о вампирах и где крестьяне верят, что живые мертвецы бродят по земле. В каждой деревне, где мы встречали вампиров, происходило одно и то же.

– Безжизненный труп? – спросил юноша.

– Всегда, – сказал вампир. – Если мы вообще находили их. Я помню только нескольких. Иногда мы следили за ними издалека. Все похожие друг на друга, с тупо покачивающимися головами, худые, изможденные, одетые в сгнившие лохмотья.

Правда, в одном селении нам попалась женщина, которая умерла совсем недавно, может пару месяцев назад. Крестьяне часто видели ее, знали ее по имени. Впервые после той истории у нас появилась слабая надежда, но ей не суждено было сбыться. Она бросилась от нас прочь, в лес, мы бежали за ней, пытались схватить ее за длинные черные волосы. Ее белое погребальное платье пропиталось засохшей кровью, на пальцах налипла могильная грязь, а глаза… они были пусты и бессмысленны – два больших озера, в которых отражалась луна. Никаких тайн, никакой истины – одно отчаяние.

– Но почему? Почему они были такие? – Юноша скривился от отвращения. – Почему они так отличались от вас и Клодии?

– У меня на сей счет была своя теория, у Клодии – своя. Но, честно говоря, я уже отчаялся. Я боялся, что мы убили единственного похожего на нас вампира – Лестата. И все же это казалось немыслимо: неужели он и вправду обладал мудростью чародея и колдовской силой?.. Наверное, думал я, Лестат каким-то образом сумел сохранить разум в борьбе с силами, властвовавшими над этими монстрами. Но все равно, это был только Лестат, такой, каким я его описывал, не было в нем ничего загадочного, и я прекрасно знал пределы его возможностей и его очарования. Я хотел забыть Лестата, но думал о нем постоянно, словно бессонные ночи были специально созданы для этого. Иногда я так явственно чувствовал присутствие Лестата, будто он только что вышел из комнаты и звук его голоса еще не утих. Так или иначе, это нарушало мой покой: против своей воли я представлял его лицо – не то, что запомнилось в последнюю ночь при пожаре, а лицо Лестата в другие ночи и особенно в последний вечер, который он провел с нами дома, лениво перебирая пальцами клавиши спинета, склонив голову набок. Слабость, скорее умиротворяющая, нежели мучительная, охватывала меня, и я видел, к чему приводят эти мысли: я хотел, чтобы Лестат был жив! Он был единственным настоящим вампиром, которого я смог найти.