– Кто такая? Почему не знаю?

Митька отшучивался и, пообещав, что расскажет в следующий раз, не без помощи Ханы плюхнулся в мое такси, едва оно припарковалось у бара.

Съемная квартира моего спасителя находилась на одиннадцатом этаже панельного дома в незнакомом спальном районе. Это была чистенькая, даже уютная, однушка с большим книжным шкафом, на открытой полке которого красовалось собрание сочинений Макса Фрая. Я тогда к своему стыду не читала этого автора. Слышала, но не читала. Взяла на заметку, и уже потом выяснила, кто стоит за звучным псевдонимом, моментально завладевшим моим воображением. Помню, я тогда подумала, что это, скорее всего, шпионский детектив, но все оказалось куда интереснее. Стоя там, у шкафа, в своих мыслях, я не заметила, как Митя подошел ко мне со спины с бокалом белого вина и окунулся носом в мои кудряшки.

Учитывая два бокала красного, выпитых мной накануне дома, зашкаливающий уровень адреналина от совершаемого безрассудства, третий бокал был осилен залпом, а четвертый оставлен полупустым прямо на полу в ванной, где нетерпеливый Митька довольно буднично утолил мой голод по Герману. После он утолил его снова на беспощадно скрипящем диване, потом, кажется, еще на полу… Вероятно, я тоже утоляла его голод по кому-то, что не мешало суррогатному насыщению нас обоих. Последнее, что я помню из той ночи и утра следующего дня, – это подушки… рыхлые, плоские подушки, от которых ныла шея еще три дня.

Митька был классный. Он не пытался мне понравиться, не пытался казаться лучше, чем он есть, никогда мне ничего не обещал. Он никогда мне не звонил, не писал дурацких сообщений. Он умел многоголосно молчать и смешить меня почти так же, как Герман. Они вообще были во многом похожи. Не внешне, конечно, (внешне на Германа был похож разве что Че), а тем, что мимолетно считывается с первого вдоха: кудрявой заносчивостью, чертиками под ресницами, сидящими на привязи до поры, непреклонной манерой себя держать и торсионным вектором пульсирующей мысли.

Так же, как Герман, Митька с детства скучал в окружении сверстников, использовал любой предлог, чтобы не вступать в бестолковый контакт с кем бы то ни было, поглощал тонны книг и мечтал стать капитаном желательно очень дальнего и безлюдного плавания. Я затылком чувствовала его одиночество, и оно вызывало во мне колоссальный интерес. Из него родилось полсотни забавных стишков, которые я в ручном переплете подарила ему на прощанье.

Митьке со мной было никак. Он вообще обо мне и думать не начинал. Его мысли всегда были за тысячу миль. Ну, может быть, самую малость, пару часов, проведенных без сети на суровой земле из габродиабаза. Он даже позволил мне присутствовать при его освоении нехоженых Валаамских троп, удостоил меня своего восхищения тем, как ловко и быстро я преодолеваю лесополосу с препятствиями, как я обреченно смотрю в даль, как не болтаю и не нарушаю его тишину, одарил меня удержанием моей руки на протяжении всей трассы Москва-Питер, спел мне «Десять капель дождя», собирая их губами с моего плеча:

«Дecять кaпeль дoждя y тeбя нa плeчe,

ты зaбылa cвoй зoнт, ты cпeшилa кo мнe.

Дecять кaпeль дoждя нa плeчe y тeбя,

дecять кaпeль любви, дecять кaпeль oгня».

(Танцы Минус)

* * *

Герман, органично нарисовался на моем пороге, с которого едва исчез Митька, без усилий вернул себе свои законные позиции, заботливо сравнял самые глубокие борозды, оставленные будущим капитаном на моей тонкой душевной организации, и окутал меня своим неземным покоем. Когда я опомнилась «в поисках Свана», оказалось, что со дня начала его экспедиции прошло четырнадцать лет.

Я как раз тогда путалась в кладовке с ожидавшими красной дорожки героями, переставляла их с места на место, обещала, что скоро вернусь. Митькина надменность стояла чуть в стороне, за торцом высокого стеллажа, около стопки моей журнальной писанины, которую я зачем-то все ещё хранила. Она бросила на меня понимающий взгляд, и мне ничего не оставалось, как тут же найти его в запрещённой соцсети, чтобы вернуть его ненадолго в свой эфир.

Капитан привычно просматривал ленту раз в неделю. Был высокий сезон, когда сложно урвать свободную минутку. Мужчина любил своего белоснежного дромадера (так он называл лодку), следил, чтобы на нем все было, как положено, поэтому перепроверял все дважды, чтобы на штормящей вахте не гадать на русской рулетке: вернёт он туристов домой или все лягут на дно морское.

После обхода дромадера и устранения мелких замечаний Митя вернулся в сеть, подгоняемый желанием утолить своё любопытство. Ведь он увидел мое сообщение сразу, еще утром, но с непривычки не решился запустить его себе с ходу в кровь. Он сел на бетонный край причала, свесил ноги к зелёной послушной ряби, прочёл мой заход с фланга… улыбнулся, вспомнил десять капель дождя, а, спустя пару часов, на удивление, без ужимок пообещал выдать мне все явки и пароли своей невыполнимой миссии. И вот, уже через месяц маленькая русская девочка прыгала от радости по московской квартире, держа в руках сдержанное слово черногорского капитана в формате аудиозаписи:

«Привет. Да, да, то самое: «Неужели». Я, наконец-то, нашёл время, чтобы… Ну, как время – настроение, чтобы сесть и что-то записать. Записать это, на самом деле, оказалось не так-то просто, как я думал. Я несколько раз уже собирался это сделать и начинал. Даже что-то наговорил, но какая-то получалась полная херня, что этот бред мне просто было стыдно и неприятно отправлять, поэтому ничего не отправлял. Ну, сорян. Да, я с годами стал хуже. Я неприятный, я прекрасно это понимаю. Поэтому, честно говоря, я уже не сильно переживаю, когда люди догадываются, что я неприятный. Уж извини, как есть.

Та-а-ак, ну, я, честно говоря, даже не знаю, с чего начать. Как я понял, тебе нужен надлом, драматизм и уникальный опыт. Я надлома не обещаю, драматизма тем более. Не знаю, давай попробую описать, начиная с детства. С детства это прямо совсем тяжело, потому что я ни хера не помню свое детство. Абсолютно ничего, потому что… Не знаю даже…»

Митька помолчал и продолжил:

«Пожалуй, мне не было интересно в моем детстве, не было интересно учиться в школе, не было интересно общаться с одноклассниками, ни хера не было интересно. К сожалению, или, к счастью, тогда не было компьютерных игр. Если бы они были, я бы, наверное, ушёл в них с головой и оторвался бы как-то от реальности, но их не было. Поэтому реальность была отвратительной. Она мне безумно не нравилась. Всё не нравилось: ни одноклассники, ни друзья во дворе, ни школа, ни-че-го. И поэтому я читал, я читал очень много книг.

Моя мама, если помнишь, была учительницей начальных классов. Я шел с опережением с рождения».

Митька засмеялся и выдохнул пар от вейпа:

«Я начал читать года в четыре. Моя первая книжка, как сейчас помню, была «Маленький мук», а дальше я читал только про море. Я лет, наверное, в шесть прочитал Джека Лондона, Рафаэля Сабатини, Жуля Верна, естественно, ну, и всякое такое. Потом я много раз перечитывал Сабатини и Лондона я читал, наверное, в своей жизни раз десять точно. Книжки про море были моим всем, были моим детством. И в этих книжках… Я просто в них уходил, укрывался от реальности. Мне, в принципе, с каким-нибудь там Диком Сэндом было гораздо интереснее, чем с каким-нибудь Васей Ивановым из соседнего подъезда. Ну, потому что Дик был крутой чувак, в пятнадцать лет водил корабль. А товарищ Иванов был такой же обалдуй, как и я, который не хотел учиться и получал двойки. Ну, в общем «такое». Короче, школа мимо, школа абсолютно мимо, институт – первое высшее – тоже мимо. Я шел в институт с воодушевлением, какие-то у меня были идеалистические взгляды, что вот я такой сейчас иду учиться на инженера, это всё такое интересное. Но…

Митька снова вздохнул и втянул в себя пар:

«Через три месяца после начала обучения (в девяносто седьмом году я поступил в институт), ну да, где-то к Новому году я понял, что это снова полная херня, и я явно не туда пошёл.