– Это ж порезаться можно, – сказал Райделл.

– Можно, – согласилась Карен Мендельсон. – А если положить ее в бумажник и сесть, она разлетится вдребезги.

– Зачем это все? Какой смысл?

– А такой, чтобы получатель относился к ней бережно, с почтением. Другой тебе никто не даст.

Райделл так и не встретился с Веллингтоном Ма лично – встретился, конечно, но это произошло потом, гораздо позже, – зато Карен приносила иногда маленький чемоданчик с наглазниками на проводке, и тогда можно было связаться с лос-анджелесской конторой, поговорить с великим человеком. Райделл никогда еще не пользовался аппаратами телеприсутствия с таким разрешением, эффект был потрясающий, словно и вправду перенесся в Лос-Анджелес. За окном кабинета виднелась темно-синяя сильно скособоченная пирамида. Он спросил у Ма, что это такое, и Ма сказал: старый конструкторский центр, только теперь это молл, торгующий с уценкой, вот приедет Райделл в Лос-Анджелес – а это будет совсем скоро, – пусть туда забежит.

Подружка Кеннета Терви, Дженни-Рей Клайн, возбудила целую кучу отдельных хитроумно переплетенных исков против Райделла, против департамента полиции, против города Ноксвилл и даже против сингапурской компании, владевшей домом, в котором все и случилось. В сумме так миллионов на двадцать.

Короче говоря, Райделл крупно влип, слава еще богу, что у него нашлись такие союзники, как эти, из «Влипших копов», телевизионщики. Для начала они наняли Аарона Персли, а уж кто такой этот Аарон Персли, Райделл знал прекрасно, не зря же они с отцом смотрели чуть не каждую передачу. У адвоката была благородная седая шевелюра, ярко-голубые глаза и тонкий, хоть коли им лучину, нос. Обычная его одежда состояла из джинсов, ковбойских сапог и ковбойской же, египетского хлопка рубашки с галстуком-шнурком, украшенным серебряными индейскими бусинами. Персли был весьма знаменит и часто защищал копов вроде Райделла от личностей вроде Кеннетовой подружки и ее адвоката.

Адвокат этой самой Дженни-Рей Клайн не моргнув глазом утверждал, что Райделлу вообще нечего было делать в ее квартире, что, незаконно проникнув в жилище его клиентки, преступный полицейский зверски умертвил Кеннета Терви, а заодно поставил невинную женщину и ее малолетних детей в смертельно опасное положение. Мистер Терви описывался в исках как квалифицированный механик, усердный труженик, любящий приемный отец маленьких Рембо и Келли, истовый христианин, вернувшийся к вере после искуса сомнений, человек, сумевший избавиться от пагубного пристрастия к тетратиобускалину, а также единственный кормилец семьи.

– Сумевший избавиться? – переспросил Райделл.

Готовясь к отъезду, он переселился в один из служебных номеров аэропорта, сюда-то Карен Мендельсон и принесла полученный от адвоката Кеннетовой подружки факс.

– Как выясняется, – пожала плечами Карен, – в тот самый день он участвовал в собрании.

– И что же он там делал? – прищурился Райделл, живо припомнивший кровавую, со слепыми лицами Тайную вечерю.

– Согласно нашим источникам, он открыто, у всех на виду, занюхал целую столовую ложку своего излюбленного препарата, после чего силой занял кафедру и разразился тридцатиминутной речью о колготках президента Миллбэнк, а также о предполагаемом состоянии ее половых органов. Затем он заголился, некоторое время мастурбировал, однако эякуляции не достиг, с чем и покинул зал собраний Первой баптистской церкви.

– Господи Исусе, – поразился Райделл. – Так это что же, происходило на одном из собраний бывших наркоманов – ну, которые вроде «Анонимных алкоголиков»?

– Именно так, – кивнула Карен. – И насколько я понимаю, выступление Терви стало побудительным толчком для целой серии крайне прискорбных рецидивов. Мы высылаем сюда бригаду юристов, пусть побеседуют с участниками этого собрания.

– Хорошая мысль, – согласился Райделл.

– Собранный ими материал очень пригодится мистеру Персли – в том, конечно же, маловероятном случае, если дело это дойдет до суда.

– Хорошенькое «сумел избавиться», – продолжал кипеть Райделл. – Да он уторчавшийся был как не знаю что. Занюхать столовую ложку этой дури – это ж вообще сумасшедший дом.

– Так-то оно так, – пожала плечами Карен, – только тут есть еще одно обстоятельство. Терви принадлежал к Дожившим Сатанистам, и уже прошел слушок, что они заинтересовались этим делом. Исходя из чего мистер Персли и мистер Ма пришли к выводу, что нам, Берри, нужно линять отсюда, и поскорее. Нам – тебе и мне.

– А как же судебные иски?

– Ты всего лишь временно отстранен от работы. Тебе не предъявлено никаких обвинений, а адвоката твоего звать Аарон – с двумя «а» – Персли. Ты уезжаешь отсюда, Берри.

– В Эл-Эй?

– Видишь, какой ты догадливый.

Райделл задумался о Лос-Анджелесе – Лос-Анджелесе, каким его показывали по телевизору.

– А он мне понравится?

– Вначале, – улыбнулась Карен. – Вначале ты понравишься ему. Я сужу по тому, что мне ты понравился.

Так вот и вышло, что Райделл оказался в одной постели с юристкой – юристкой, верткой, как угорь, и не стеснявшейся никаких самых непристойных слов, юристкой, от чьего запаха кружилась голова, чье белье было изготовлено в Милане, это такой город в Италии.

– «Смертельная доза». Сиринда Бурдетт, Гудрун Уивер, Дин Митчелл, Синобу Сакамаки. Тысяча девятьсот девяносто седьмой.

Райделл допил последние капли охлажденного декофеинизированного кофе со сливками, взглянул на грязновато-молочные кубики льда, болтавшиеся на дне пластиковой чашечки термоса, и помотал головой.

– В жизни о таком не слышал.

– А вот мама видела Сиринду Бурдетт живьем. В Уэйко, в молле каком-то. Даже автограф взяла. На самое почетное место положила на телевизоре, вместе с молельными платочками и голограммой преподобного Уэйна Фаллона. У нее же для каждой хрени свой молельный платочек. Один для арендной платы, другой от СПИДа, третий от туберкулеза…

– Правда? И что же она с ними делает?

– Да просто держит их на телевизоре, – объяснил Саблетт.

Немного подумав, он достал хрустально прозрачную бутылку и вытряхнул в рот последние капли четырехкратно дистиллированной воды. До единственного на Сансете магазина, торговавшего столь экзотическим напитком, было довольно далеко, однако Райделла это ничуть не волновало. Ну сделаем лишний крюк, чего тут такого страшного? И парковочная площадка там удобная, прямо за углом, и кофейный бар совсем рядом, можно будет термос наполнить. Отличный, кстати, мужик этот, который за парковочной площадкой следит, – всегда вроде как радуется, когда нас видит.

– Молельным платочком от СПИДа не убережешься, – сказал Райделл. – Сделал бы ты лучше прививку, как все нормальные люди. И мамаше бы своей посоветовал.

За прозрачным (после той рыжей Райделл так и не включил зеркальный фильтр) стеклом виднелся уличный алтарь Джей-Ди Шейпли, пристроенный к полуобвалившейся бетонной стене – жалкому остатку вполне, вероятно, приличного дома. В западном Голливуде такое не редкость. На стене красовались трехфутовые буквы, намалеванные ядовито-розовой аэрозольной краской: «ШЕЙПЛИ В РОТ ДОЛБАНЫЙ ПИДОР» – и большое, тоже ярко-розовое сердце. Прямо под надписью стена была облеплена открытками с портретом Шейпли и фотографиями людей, обреченных когда-то на смерть. Таких людей миллионы и миллионы. Еще ниже, на тротуаре, валялись увядшие цветы, огарки свечей и прочая дребедень. Странное все-таки, подумал Райделл, у этого парня лицо, страшновато даже, прямо мурашки по коже. Нечто среднее между Элвисом и каким-нибудь католическим святым – костлявое, почти бесплотное, и глаза как блюдца.

– А то, – повернулся он к Саблетту, – что ты до сих пор не вакцинировался, так это все твоя деревенская тупость, упрямство ослиное.

– Да это же, – виновато забубнил Саблетт, – даже хуже живой вакцины, там же одного вируса вышибают другим, и он в тебе остается.