Из-за монитора выглядывает очередной мужик в униформе – нужно как-то научиться различать местных обитателей, а то все похожи. Капитан указывает ему на дверь с табличкой, и тот кивает, тут же уставив на меня изучающий взгляд. Странно, а разве он не должен вскочить, рукой махнуть, гаркнуть что-нибудь эдакое официальное? Слишком у них тут расслабленно.

Блэйк кивнул мне на стул у стены – как раз напротив этого мужика, который снова уткнулся в монитор, – а сам скрылся за дверью. Затем вышел с довольной усмешкой и сказал, что я принят. Так я стал рядовым.

Поселили меня в том же шестом корпусе, в общей спальне Б-9. Двадцать четыре человека – и один я. Нужно было видеть их физиономии, когда капитан привёл меня заселяться! А я, конечно, глаза опустил и сделал вид, что ничего не замечаю, – неохота лезть в разборки. Может, толкнут пару раз и, не получив реакции, оставят в покое. Но если нет – пусть лучше считают затюканным тихоней. Люблю делать сюрпризы.

Повезло, что в этой части уже есть один мутант: мне выдали униформу по мерке капитана Блэйка. Рост подходит, но сидит она на мне свободно – после костра ещё не пришёл в норму, да и в целом я похудее капитана буду. Впрочем, это как раз меня устраивает: человек в мешковатой одежде воспринимается как более безопасный.

На общих тренировках я выполнял лишь необходимый минимум, изображая одышку, зато по выходным или вечерам, когда зал пустовал, забивался в угол – на случай если кто зайдёт – и впахивал за двоих. Хоть здесь и не арена, но сослуживцы, очевидно, не рады моему присутствию, так что расслабляться нельзя. После костра мне ещё многое восстановить нужно. Сразу после травмы мышцы и кожа более жёсткие, и нервов в них мало – аналог рубцовой ткани у нормальных людей, – затем постепенно обновляются до привычного состояния. И хотя по меркам людей это быстро, но меня бесит чувствовать себя скрипучей развалиной – я должен быть готов ко всему, а вместо этого еле руками-ногами двигаю. Надо срочно разрабатывать.

Жизнь здесь комфортная. Ночью в спальне тихо, никто не орёт и не дребезжит прутьями над ухом. Душ общий, но отсеков много, успеть помыться вполне реально. Еду бесплатную дают, обед – целый час.

Обязательное расписание до пяти, а потом до десяти вечера свободен. Целых пять часов! Я поначалу опасался спальню покидать, вдруг всё же следят или начальство какое придёт проверить, но потом осмелел. Вроде все ходят свободно. Хочешь – в комнате отдыха смотри кино, хочешь – тренируйся, а то можно и в город пойти. То есть в принципе можно, я особо не брожу, да и капитан сказал территорию части не покидать. Впрочем, я и не собирался, вряд ли в городе есть что-нибудь, заслуживающее внимания.

Вместо этого я нашёл себе площадку на дальней лестнице – ею почти не пользуются, и камера на подходе всего одна, можно обойти. Когда не тренируюсь, то сижу там. Тихо, спокойно. Можно читать, можно в окно смотреть. Если к этому ещё в столовой купить что-нибудь навынос, то вообще идеально.

Последние лет пятнадцать я только по кораблям болтался, окон там вообще не было, только стены, обычно серо-металлические. А здесь – уже лето наступило, мотыльки летают, ветер треплет траву, солнечные лучи скачут по веткам, или, наоборот, дождь колотит землю с такой злостью, будто хочет отомстить за что-то. Интереснее всего, конечно, когда мимо люди проходят или даже останавливаются поговорить – а я втихаря наблюдаю.

Самое сложное в моей новой жизни – даже не куча инструкций, правил и ритуалов, а необходимость изображать довольство этим всем.

Делать что скажут я привык, я всегда так жил, но раньше от меня хотя бы не требовали радоваться по этому поводу. Было несколько общих правил – например, нельзя пить кровь, – а в остальном достаточно было подчиняться единичным распоряжениям. Не возражать и не пытаться нарушить приказ. Кроме этого можно было сколько угодно ненавидеть всех вокруг вплоть до самого хозяина – и свободно говорить об этом.

Многие развлекались тем, что материли охранников, делая ставки, кто же из них сорвётся. Выигрывали редко. Хозяева держали дисциплину на всех уровнях и не спускали работникам, если те портили дорогое имущество – то бишь нас. Однако некоторых впечатлительных всё же удавалось довести до предела – конечно, не за одну неделю оскорблений и плевков, – и тогда у нас наступала такая радость, словно праздник какой-то. Пожалуй, это были единственные моменты, когда все обитатели клеток забывали распри, бросались обниматься, а потом ещё долго смаковали детали.

Это были наши собственные саги, летопись всеобъемлющей ненависти к охранникам – вольным, свободным уйти отсюда в любое время, в отличие от нас. Если кто заводил рассказ на эту тему – все прочие, даже самые хамы и задиры, притихали, не перебивая. Легенды были известны наизусть: имя героя, допёкшего таки «поганую шавку» – обычно пожертвовав жизнью при этом, – и какую казнь хозяин назначил охраннику, и как этот ублюдок рыдал в три ручья, моля о прощении. Понятно, что никто из нас не видел этого, каждый рассказчик врал во всю широту души, но нам и того было достаточно. Мы чувствовали, что хоть что-то можем сделать.

Да, оказывается, были и там неплохие моменты… Многие истории я помню до сих пор.

И там мы могли быть искренними. Ненавидишь что-то – скажи. Плюнь в охранника. Брось тарелку с осточертевшей кашей.

А тут, в армии, все только и орут: «Рад стараться!», или «Служу отечеству!», или ещё какую ерунду – будто они в восторге от происходящего. Это так глупо выглядит, что даже не верится – неужели они это серьёзно?

Я имею в виду, есть ведь действительно серьёзные вещи… Ну, если брать мой опыт, то можно вспомнить случай, когда в финале я победил, но остался со сломанным позвоночником – впервые. Вот это был пиздец, и я не знал, смогу ли восстановиться. Военные ведь тоже сталкиваются с подобными случаями. Ну так и вот, это – важно.

Но почему в остальном они устроили какой-то абсурд: толпа взрослых мужиков играет в ролевые игры, когда одни командуют, а другие боятся, и все при этом соблюдают какие-то глупые ритуалы. Фразочки эти, ходить в ногу и прочая чушь – такое ощущение, что я попал в огромный дурдом. А главное, все с такими серьёзными мордами – хотя я не понимаю, как тут можно удержаться от смеха? «Рад стараться», блин…

И ещё все постоянно орут, как правило матом. Это утомляет. Когда капитан Блэйк сидел со мной в каюте, он вёл себя тихо, и голос у него был такой… мягкий. А тут как встанет на плацу перед этим своим подразделением, куда и я вхожу, как начнёт загибать про каких-то коней, так вскоре я вообще перестаю понимать, чего он хочет и кто кого должен ебать поперёк – то ли мы коней, то ли они нас. Я давно уже привык не обращать внимания на крики – вот и получается, что стою себе и смотрю в пространство, пока вокруг раздаётся бессмысленный шум, а потом оказывается, что я пропустил какой-то важный приказ. Ну а как я должен был его заметить, если он даже не имеет отношения к злополучным коням?

Однако есть одна вещь, которая мне в армии безусловно понравилась, – огнестрельное оружие. И, судя по результатам на стрельбах, моя симпатия взаимна. Подумать только – чтобы убить человека, достаточно нажать на спусковой крючок. Это как если ты всю жизнь делал что-то через трудности, пот и кровь, через боль и переломы, а потом оказывается, что достаточно нажать кнопку и всё.

Хотя со стрельбами я лажанул по полной. На первом занятии всё объяснили, вроде как элементарно. И тут лейтенант говорит: «Рядовой Смит, что это вы скучаете, наверное, хотите выйти и показать всем, как надо?». Ладно, я вышел, делов-то – наводишь и нажимаешь. И сразу понял, что сделал что-то не то – судя по физиономиям окружающих. Оказывается, нужно было выстрелить один раз, а не весь магазин автоматом, и желательно было хоть раз промахнуться мимо центра мишени – чтобы не смущать лейтенанта, у которого, как я потом узнал, результаты не очень. У него то ли глаз косит, то ли палец дрожит – в общем, приходится прилагать усилия, – и моё, как ему показалось, легкомысленное отношение в сочетании с меткостью его взбесило.