Ремеслу их подвластны и камни, и просторы океана, и живая кровь. Шаги их держат крепкие дороги, чистое железо течёт по торговым путям верным залогом купеческого дела, столы их знают яства и напитки, коим равных нет – и жар их очагов кажется прохладой рядом с пылким пламенем их сердец…</p>
<p style="margin-top: 24px; margin-bottom: 0px; color: rgba(0, 0, 0, 0.86); font-family: "PT Serif", "Noto Sans Armenian", "Noto Sans Bengali", "Noto Sans Cherokee", "Noto Sans Devanagari", "Noto Sans Ethiopic", "Noto Sans Georgian", "Noto Sans Hebrew", "Noto Sans Kannada", "Noto Sans Khmer", "Noto Sans Lao", "Noto Sans Osmanya", "Noto Sans Tamil", "Noto Sans Telugu", "Noto Sans Thai", serif; font-size: 19px;">
…а сугробы шевельнулись, едва-едва – и вновь затихли…
Ждут незрячие глаза. Поскрипывают иногда замёрзшие кости, что держит вместе только лютый холод.
Они стоят уже который год. Который… век.
Стоят – и слушают, слушают внимательно, в немой тихой надежде – надежде вновь услышать рог.
Пусть эта тайна остаётся тайной. Пусть никто, никогда не узнает и не увидит даже во сне!
Нет у простых чудищ, сотворённых ремеслом костей Семи Семей разума! Они не умеют чувствовать, они не умеют ясно мыслить!
Это лишь чудовища из чужой плоти и лиан, в их лицах нет ничего, кроме воспоминаний!
…Шло время. Шёл снег. Засыпал их фигуры неделя за неделей, месяц за месяцем…
…Год за годом…
И они… то и дело по пол шажка подходили поближе друг к другу.
Никто не говорил с ними больше, никто не звал и никто не указывал им цели. Они… не могли больше существовать. В том служении была суть, единственная, заложенная в их кости и тела.
И теперь всё это затихло. Навсегда.
Однажды снег скрыл и их рога, и пошедшие трещинами навершия пик. Даже свет покинул их, не в силах пробиться сквозь морозный саван снега.
И они потихоньку подходили ближе и ближе друг к другу.
Рука коснулась руки, давно истлевший выбеленный череп повернулся слегка в сторону, словно уловив какой-то шёпот. Они шагали – и над ними шевелился снег.
На плечо легли холодные пальцы. На другое – скованная льдом челюсть.
Его, одного, гордо стоящего с расколовшимся надвое рогом в когтях, обнимали безмолвные чудища, будто дети – своего отца.
Того единственного, кого они слышали всю свою историю, за зовом чьего горна следовали сквозь все эти бескрайние чуждые земли.
Не будет больше зова.
Не будет больше указа, голоса. Уверенной руки владык.
Смысла быть. Ничего больше не будет, кроме холодной темноты под толщей северных снегов, где позабытыми остались слуги далёкой старины.
Остались там до скончания веков. Пока не рассыпятся прахом…
…и в холоде этом чудовища без жизни в старых костях, стоят все вместе, кругом, рядом со своим знаменоносцем. Будто живые, будто бы…
…будто бы им… страшно одним. Как живым…</p>
<p style="margin-top: 24px; margin-bottom: 0px; color: rgba(0, 0, 0, 0.86); font-family: "PT Serif", "Noto Sans Armenian", "Noto Sans Bengali", "Noto Sans Cherokee", "Noto Sans Devanagari", "Noto Sans Ethiopic", "Noto Sans Georgian", "Noto Sans Hebrew", "Noto Sans Kannada", "Noto Sans Khmer", "Noto Sans Lao", "Noto Sans Osmanya", "Noto Sans Tamil", "Noto Sans Telugu", "Noto Sans Thai", serif; font-size: 19px;">
Ох, моя дорогая матушка, зачем ты оставила мне эту историю!
Ты рассказала мне… и я боялась смотреть в окно. Потому что там было видно эти горы, Подол Неба.
Я по сей день не знаю, что меня так пугает. Нет, мне не совестно – мы способны едва ли не вернуть к жизни ком грязи у дороги. Нужные травы, нужные соки, нужные вещества… Мы можем многое.
Но я не могу сомкнуть глаза, вспоминая снега где-то там.
Потому что под ними спят великаны…
Я не могла их видеть, нет. Даже матушка моя родилась многим после того, как наш народ однажды перебрался через кряж. Она тоже слышала эту историю где-то…
…Но я знаю, что они где-то есть. Стоят, там, до сих пор.
И помнят о нас…
Я нашла покой в служении одной из Семи Семей – Семье Тхутарай. Всеведущих о травах, о жизни самой земли, о тайнах всякого семечка.
Я присматриваю за одной из оранжерей самого патриарха этой Семьи – мои слуги почитают меня, моя работа ценится мастерами, мои травы стоят немало, а в усыпальнице памяти моей матушки всегда курится дым свеч ручной работы…
Но не оттого я стала смотрителем садов Сервека, что люблю цветы. К ним моё сердце бьётся ровно.
Оттого же, что здесь, в гуще древ и лоз, видно лишь небо над головой – да купол садов самого патриарха.
И не видно гор.
Здесь я их не вижу… Ароматы диковинных цветов прогоняют из памяти запах инея, травы занимают разум и руки, а искусство Семей подарило мне достойное ремесло и место.
Матушка гордилась мною.</p>
<p class="article_decoration_last" style="margin-bottom: 0px; margin-top: 24px; color: rgba(0, 0, 0, 0.86); font-family: "PT Serif", "Noto Sans Armenian", "Noto Sans Bengali", "Noto Sans Cherokee", "Noto Sans Devanagari", "Noto Sans Ethiopic", "Noto Sans Georgian", "Noto Sans Hebrew", "Noto Sans Kannada", "Noto Sans Khmer", "Noto Sans Lao", "Noto Sans Osmanya", "Noto Sans Tamil", "Noto Sans Telugu", "Noto Sans Thai", serif; font-size: 19px;">
…Но я боюсь, боюсь больше прочего в конце своего пути коснуться рукою камня своего мавзолея, что возведут для меня слуги.
Потому что он холодный.
Холодный… как скалы на далёком Севере.
И в тот миг я вспомню тех, что будет так же стоять где-то, под пологом снега – и помнить о нас, живых.
И будут помнить когда я закрою глаза навсегда. Закрою…
…а они останутся смотреть.</p>
