Иллюстрации Екатерины Лопатиной

# эксмодетство

© Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2018

У одно́й ма́тери бы́ло четы́ре сы́на. Всем хороши́ удали́сь сыновья́, то́лько друг дру́жку бра́тьями признава́ть не хоте́ли. Ничего́ схо́жего ме́жду собо́й не находи́ли.

– Уж е́сли, – говори́т оди́н брат, – кого́ и взду́маю я бра́том назва́ть, так то́лько лебя́жий пух и́ли, на худо́й коне́ц, хло́пковое волокно́.

– А я, – говори́т второ́й брат, – на стекло́ похожу́. То́лько его́ и могу́ свои́м бра́том призна́ть.

– А я бе́лому ды́му брат, – говори́т тре́тий. – Неда́ром нас одного́ с други́м пу́тают.

– А я ни на кого́ не похо́ж, – сказа́л четвёртый брат. – И не́кого мне бра́тцем назва́ть, ра́зве то́лько слёзы.

Так и по сей день спо́рят четы́ре родны́х бра́та: бе́лый Снег, си́ний Лёд, густо́й Тума́н да ча́стый Дождь, – друг дру́га бра́тьями не называ́ют, а ма́тушку Во́ду все че́тверо роди́мой ма́терью велича́ют.

Быва́ет тако́е на све́те… Не всегда́ брат бра́та узнаёт!

В да́вней да́вности прослы́шал гусь, то перо́м из его́ крыла́ кни́ги пи́шутся, госуда́рственные бума́ги подпи́сываются, возгорди́лся и загогота́л:

– Го-го-го! Госуда́рственная я пти́ца, а не проста́я! Коли б не моё крыло́ да не моё перо́, чем бы кни́ги писа́лись, как бы ука́зы-прика́зы составля́лись?

Услыха́л э́ту похвальбу́ черни́льный оре́шек, на кото́ром в старину́ черни́ла настаи́вали, то́же хва́статься стал:

– Не просто́й я оре́х, а черни́льный! Ко́ли б не я да не гуси́ное перо́, чем бы кни́ги ста́ли писа́ть, чем бума́ги подпи́сывать?

– То-то что – бума́ги! – гля́дя на них, задрала́ нос ста́рая тря́пка. – Бума́гу из меня́ де́лают! Не будь меня́, да гуси́ного пера́, да черни́льного оре́шка, не́ было бы гра́моты на земле́!

– Го-го-го! – гого́чет гусь. – Пойдём втроём наро́д припугнём. Пуска́й он нам сла́ву поёт, почёт воздаёт. А не то мы его́ пе́рьев лиши́м, черни́л не дади́м, бума́гу приде́ржим! Незамени́мые мы!

Пошли́ гусь, черни́льный оре́х да ста́рая тря́пка почёт добыва́ть, сла́ву тре́бовать. Вы́слушал их наро́д и веле́л вме́сто гуси́ных стальны́ми пе́рьями писа́ть, черни́ла из черни́льного порошка́ гото́вить, бума́гу из де́рева выраба́тывать.

На э́том и ко́нчилась похвальба́ ста́рой тря́пки да черни́льного оре́шка. Тря́пкой ста́ли пол мыть, пыль вытира́ть, а про оре́шек да́же и забы́ли, где и на чём он растёт.

Прити́хли оре́шек да тря́пка.

А гусь всё ещё не унима́ется. Гого́чет! Кры́льями ма́шет, да взлете́ть не мо́жет. На э́то ма́ло кто тепе́рь обраща́ет внима́ние. То́лько е́сли случи́тся в наро́де вы́скочка, и́ли хвасту́н, или крику́н, лю́ди обяза́тельно про тако́го ска́жут:

«Вида́ли, како́в гусь ла́пчатый? А?»

Че́рез Ура́льские го́ры шёл Ду́рень с ко́мпасом.

Шёл да и ви́дит – стре́лка ко́мпаса куда́ не на́до пока́зывает.

Ба́луется. Рассерди́лся Ду́рень на ко́мпас и разби́л его́ о скалу́, а сам да́льше пошёл. По со́лнышку.

Шёл сле́дом за Ду́рнем че́рез Ура́льские го́ры у́мный челове́к. То́же с ко́мпасом. Шёл, шёл да и ви́дит, что стре́лка ко́мпаса куда́ не на́до пока́зывает. Не на се́вер. Дури́т стре́лка.

Заду́мался у́мный челове́к, куда́ и́менно стре́лка смо́трит.

До́лго ходи́л пытли́вый челове́к с озорны́м ко́мпасом. В о́ба гла́за за стре́лкой смотре́л.

Ходи́л так, смотре́л – и уви́дел, что стре́лка на высо́кую го́ру гляди́т. И в каку́ю бы сто́рону он ни пошёл, стре́лка на го́ру воро́тит.

– Эге́! – сказа́л у́мный челове́к. – Ника́к я магни́тную го́ру откры́л, желе́зную руду́ нашёл?

Так оно́ и случи́лось.

В но́вую избу́ наве́сили хоро́шую Дверь. Краси́вую Дверь.

И все её хвали́ли. Потому́ что Дверь легко́ открыва́лась и пло́тно закрыва́лась, не пропуска́я зи́мнюю сту́жу.

Вообще́ Дверь не́ в чем бы́ло упрекну́ть, и о ней переста́ли говори́ть. Зато́ в избе́ о́чень мно́го разгова́ривали о ра́мах. И как о них мо́жно бы́ло не говори́ть, когда́ они́ бы́ли плохи́ми. С трудо́м открыва́лись и закрыва́лись. Набуха́ли. Пропуска́ли холод.

Ра́мам уделя́лось мно́го вни́мания, и э́то обозли́ло зави́стливую Дверь.

– Вот вы как, – сказа́ла она́, – я покажу́ вам, как не замеча́ть меня́. – И ста́ла коро́биться, криви́ться, скрипе́ть.

Её подстру́гивали, выпрямля́ли, утепля́ли. Ня́нчились с не́ю, ско́лько могли́. Её пе́тли ча́сто сма́зывали ма́слом, а она́ не унима́лась, скрипе́ла. Скрипе́ла с таки́м остервене́нием, что э́то ста́ло невыноси́мо для окружа́ющих.

Тогда́ её сня́ли с пете́ль и вы́бросили в дровя́ник. На её ме́сто наве́сили другу́ю. Обы́чную сосно́вую дверь, кото́рая че́стно слу́жит в избе́ до сих пор, зна́я, что легко́ открыва́ться и пло́тно закрыва́ться во́все не каки́е-то осо́бенные досто́инства, а её дверны́е обя́занности.

Вы́брошенная же в дровя́ник Дверь вско́ре поняла́, что вне избы́ и без избы́ она́ ничего́ собо́й не представля́ет. Ро́вным счётом ничего́. Да́же скрипе́ть не мо́жет вне избы́.

Такова́ печа́льная исто́рия одно́й зазна́вшейся Две́ри, кото́рая оказа́лась в одино́честве.

О́чень большо́й котлова́н вы́рыли землеко́пы. Фунда́мент из про́чного ка́мня глубоко́ залега́л под землёй. На фунда́менте бы́ли возведены́ сте́ны до́ма. Высо́кие. В семь этаже́й. Просто́рный, краси́вый дом с балко́нами вы́рос. На сте́нах зда́ния поко́илась кры́ша. Добро́тная. Но не сли́шком све́дущая и образо́ванная кры́ша.