Когда вернулись в её номер, спросила:

– Тебе всегда артистку подсовывают?

– Когда учительницу, когда проститутку, – он зевнул.

– И ты…?

– Любой ответ не в мою пользу, – усмехнулся Горяев. – Пойми, я для них сразу и Борис Нелакаевич, и Цицерон Степанович. Им кажется, что можно не работать, как в совке, а приедет начальник и нажмёт на денежную кнопку.

– Ельцин правда с моста с букетами падал, когда на свиданье шёл?

– Свечку не держал.

– А как отсюда домой позвонить?

– У тебя ж сотовый.

– С него дорого, – сказала Валя с материной интонацией, но всё же набрала домашних.

Вика читала книжку. А мать наказала посмотреть, что там в магазинах дешёвого.

– Не девочка, а ангел, – поделилась Валя с Виктором. – Уж не знаю, что и подумать?

– У моего друга сын подсел. Главные наркобазы – престижные вузы. На детей богатых ложатся дилеры, сдруживаются, подсаживают. Мальчик своё спустил, навёл на квартиру, помог угнать отцову тачку. Обследовали, полный список – гепатит В и С, СПИД. Отправили в Америку лечить, он и там нашёл. Умер от передоза.

– Просто никому не был нужен, – объяснила Валя.

– Как никому? Папа, мама!

– У Вики тоже папа, мама. А я как клещ вцепилась – не отдам наркотикам, и всё. Она и бросила, когда увидела, как мне нужна.

– Пойдём в мой номер. Только не пугайся, там местная роскошь.

В его номере была кровать с фиолетовым бархатным балдахином, картины с голыми тётками в золотых рамах, а в кадке возле постели росла небольшая яблоня с крупными яблоками. Валя даже не сразу сообразила, что яблоки аккуратно привязаны.

Утром проснулась от того, что он целовал её щёку:

– Спи. У меня встреча. К обеду буду.

Откуда у него столько сил, удивилась Валя и провалилась в сон. Город за окном был тихий, как в детстве, а воздух хрустально чистый. В Москве она так не спала уже много лет, и накопившаяся усталость взяла своё.

Проснувшись, незаметно пробралась в свой номер, приняла душ и без завтрака отправилась в город, где всё цвело и сияло на солнце вокруг отремонтированной гостиницы, поставленной в козырном месте с видом на речку и лес.

Но стоило шагнуть дальше, как запестрели убогие деревянные домики, облепленные пристройками, неаккуратными верандочками и залатанными сараюшками. Валя добрела до большого – в местном понимании – магазина.

Перед магазином стояла коротко стриженная старуха, одетая, несмотря на жару, в ватник поверх цветастого халата. Перед ней на картонном ящике лежали вышитые наволочки для маленьких подушечек – думок.

В бараке на Каменоломке все украшали думками кровати и сундуки, но самые красивые вышивала, конечно, мать. Бабушка Поля считала думки лечебными, ей приносили готовые наволочки, и она набивала их в зависимости от жалобы больного сухим можжевельником, крапивой, шалфеем, полынью, пижмой, тысячелистником, ромашкой, рубленой хвоей.

Для сна они получались жестковаты, их клали рядом с обычной подушкой. Сама бабушка думок не держала и без того умела себя лечить. На большой металлической кровати лежали только перина, одеяло и росла пирамида огромных подушек.

Всё это было сделано бабушкиными руками из гусиного пуха. Другого спального места в доме не было, разве что печка. Маленькая Валя зарывалась в постель, как в сугроб, к бабушке под бочок, а та тихонько напевала:

И примостившаяся в ногах кошка Василиса мурчала в тон колыбельной. Всё это встало перед глазами Вали, разглядывающей наволочки на картонном ящике из-под вина. На них были девки в хороводах, ассиметричный Иван-царевич на сером волке, цветочки дурного цвета и уродливые терема. Старуха вышивала беспардонно любительски, и в этом была особая прелесть.

– Сколько стоит? – спросила Валя.

– А ты откуда будешь? – грубо ответила старуха.

– Из Москвы приехала.

– Чего приехала? С бандитом каким погулять?

– С депутатом, – ответила Валя, удивившись, как точно старуха поняла жанр её визита, и, словно оправдываясь, добавила: – У меня мать всю жизнь вышивает.

– Мать вышивает? Тогда айда ко мне, я тебе другие покажу, – сказала старуха, сгребла вышивки, бережно засунула картонный ящик под скамейку и пошла за дом.

Валя двинулась следом. За зданием магазина ютились ещё более замурзанные домишки, чем возле гостиницы, а самый дальний и жалобный оказался старухиным. Прошли дворик, весело усаженный китайской ромашкой и ноготками, старуха толкнула незапертую дверь. Дряхлая собака вышла навстречу и помахала хвостом.

– Спина и летом стынет, – пожаловалась старуха и сняла ватник, под которым оказалась кофта с мощным квадратом наградных планок. – Планки ношу не чтоб без очереди в магазин, а чтоб не терялись. Медали-то закопала под деревом, дочка знает где. Воруют у стариков медали.

В комнате был идеальный порядок, на столе белоснежная скатерть и хрустальная ваза с искусственными гвоздиками. Орала радиоточка доисторического вида, а на комоде лежала аккуратная стопка вышитых наволочек.

– Вышивки гляди, я тебе квасу налью, – сказала старуха и ушла в кухню.

Валя стала перебирать стопку вышивок на комоде. Там были те же сказки, те же цветы и терема.

– Рисунки сами придумываете? – крикнула Валя в сторону кухоньки.

– В библиотеке на сказки кальку ложу, срисовываю. Домой приду, на тряпочку переведу, – откликнулась старуха.

Валя заглянула в кухоньку и обмерла. Белённая в давние времена покосившаяся стена выглядела как после бомбёжки, облезшие кирпичи напоминали стёртые стариковские зубы. Чтобы не рухнуть, они были подпёрты обструганным деревянным стволом, щели замазаны чем-то бело-розовым, и сквозь них с улицы залез хмель.

– Что это со стеной?

– Мальчонка соседский научил щели жвачкой заклеивать. У меня зубов почти нет. Его позову, жвачки куплю. Он пожуёт и заклеит. Сейчас ничего, а зимой обмерзает, дует сильно, – старуха наливала в кружку квас из трёхлитровой банки.

– Так ведь на голову рухнет! – воскликнула Валя.

– Кому моя голова нужна? – обиженно спросила старуха. – Я в войну медсестрой до Берлина дошла. Старик помер, дочка на северах. Обещали как фронтовичке дать. Хрена лысого дали! Как звать-то?

– Валя.

– Пей, Валя, квас. По старинке делаю. Изюма теперь хорошего не достанешь, кладу яблоко, мёд, листья малины. Я – Зоя Арсентьевна Балабанова. Работала всю жизнь на заводе холодильников. Вишь, как вышиваю, глаза что у сокола. На жизнь не жалуюсь, лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой. Только ниток для вышивки нет. Старые тряпки на цветные нитки распускаю. Пришли из Москвы ниток, я за это что хошь подарю!

– Пришлю. Мать достаёт мулине на рынке, все цвета пришлю, – пообещала Валя, прихлёбывая из кружки. – Напишите адрес. Квас волшебный!

– Муж-то есть?

– Нет.

– Так в полюбовницах и ходишь?

– А что, видно? – засмеялась Валя.

– Не видно, да слышно! Парня Окошкиных ты с работы уволила? В магазине только про это и говорят. Раньше у него киоск был, потом не поделили, напарника убили, он сухим из воды вышел. Теперь в гостинице приворовывает. Директор гостиницы – кум его матери.

– Свинья он. И дружки у него свиньи, – сказала Валя.

– Рассказывала Надька, что газетами торгует. При ней было. Так ведь в гостинице чистые девки не живут, вот парни и балуют. Мне окошкинского не жалко, кучу девчонок перепортил, а женился на дочке начальника сберкассы, теперь крепко живёт.