А потом мы нанесем им ответный сокрушающий все на своем пути удар, особенно здесь, в Курляндии. 11-я моторизованная дивизия СС «Нордланд» и другие войска, находящиеся на этом изолированном от всех острове сопротивления, выполняли чрезвычайно важную задачу. Своей стойкостью и твердостью перед яростными атаками Красной армии мы могли дать передышку для того, чтобы собрать резервы, которые уже готовились и спешно вооружались в Германии.
У двери я выбросил свою сигарету, огонек которой был смертельно опасным. Блиндаж минометчиков находился примерно за триста метров от передовой в тылу. Командир роты занял подвал здания, в котором когда-то располагалась железнодорожная станция. Он приказал мне сначала зайти к нему, чтобы получить последние указания. На самом деле туда было довольно далеко идти, однако всю дорогу я мог чувствовать себя в безопасности от наблюдения противника. Сдвинув подсумок набок, я крепче перехватил автомат и отправился в путь. Походя я пнул застывшее мерзлое тельце мертвой крысы с отвратительно оскаленными передними зубами. В Бункасе было множество таких огромных жирных крыс.
Множество ругательств, скорее всего, срывалось с уст шведов, немцев, датчан, норвежцев, а позже, наверное, и русских здесь, над развалинами Бункаса. То же самое делал и я, спотыкаясь на замерзших камнях по пути в бункер командира роты. К счастью, мне не приходилось опасаться здесь русских снайперов, которых на нашем участке было много. Следовало беречься только огня артиллерии и минометов. Но, скорее всего, они тоже праздновали канун Нового года, и все в этот момент было тихо и спокойно. Уже с ноющими коленями я добрался до защитной стены примерно в двадцати метрах от бункера командира роты. Между стеной и входом в сам бункер пространство было открытым и незащищенным. Вчера Иванам удалось взять небольшой холмик по другую сторону низкой насыпи вдоль железной дороги. Оттуда они всегда могли накрыть этот открытый участок пулеметным огнем. Согнувшись, я побежал через открытый участок и, едва успев достичь спасительной двери в бункер, услышал треск пулеметной очереди. С противным визгливым «пением» и свистом пули били в стены и кучи камней. А еще дальше, за руинами, они, отрикошетив, уходили в воздух.
После того как я доложил командиру роты, который в этот момент играл в шахматы, о прибытии, мне разрешили немного отдохнуть в этом уютном тепле. Командир роты был моим соотечественником, он имел звание оберштурмфюрера, и его звали Ханс Гёста Перссон, или просто ГП. Отчасти боевая стойкость войск СС достигалась за счет суровой дисциплины, даже в повседневной службе на фронте, которой можно было добиться только в обстановке истинного товарищества старших командиров и их подчиненных. Здесь солдаты чувствовали себя в еще более «домашней» обстановке, чем в блиндаже минометного расчета. Уюта добавлял и настенный плакат, который по странной случайности сопровождал нас весь путь до самой дальней достигнутой точки на Востоке, с надписью: «Наш дом дороже золота».
Не отрываясь от шахмат, командир отдавал мне распоряжения. Они касались необходимости покончить с «беспокойной» пулеметной позицией перед нами. Наши минометы должны были уничтожить любого солдата Красной армии, который осмелился бы туда отправиться. Командир роты налил мне шнапса из бутылки с этикеткой Steinhager, чтобы, как он сказал, «я смог согреться», после чего я отправился вести наблюдение. Проход между траншеями вывел меня к двум солдатам-пулеметчикам на передовой позиции. Велась жуткая стрельба, и я, естественно, поинтересовался, что происходит.
– О, они просто стреляют в небо, чтобы отпраздновать канун Нового года, а нам приходится отвечать.
К этому моменту безумная стрельба распространилась по всему нашему участку фронта. Треск очередей стрелкового оружия раздавался с обеих сторон.
– Похоже, они там, на той стороне, все напились, – заявил один из пулеметчиков, – послушай, как они галдят!
По другую сторону от железнодорожной насыпи, всего в пятидесяти метрах от позиции нашего пулемета, находилась передовая позиция большевиков, которую они занимали только по ночам. Иногда они имели обыкновение подкрадываться оттуда ползком к нашей позиции, а затем атаковать ее, бросая ручные гранаты. Днем у них там никого не было.
Слышались какие-то звуки, совершенно необычные для ночи на фронте. Кто-то играл на губной гармошке, а другие, как мы слышали, довольно громко разговаривали. Через какое-то время стрельба несколько утихла, а вскоре совсем прекратилась. Даже находившиеся навеселе большевики наконец замолчали. Я мог продолжить свои наблюдения и расчеты в мире и спокойствии.
Погода была на моей стороне, так как облака, которые время от времени ветер надувал к линии фронта, прикрывали меня, когда я выбирался, чтобы посмотреть на окрестности, что обычно хорошо освещались ярким лунным светом. Жестоко изрытая земля была тиха. Эту тишину лишь иногда нарушало металлическое лязганье, когда чье-то оружие ударялось о препятствие, или негромкое бормотание со стороны противника. Не было слышно даже обычных звуков двигателей тыловых колонн, которые стали привычными в ночное время, ни громыхания танков. То там, то здесь лишь вдруг в небе возникали отблески, которые несколько мгновений горели ярким светом над пустынной растерзанной землей. Вот таким был Новый год на фронте!
Прекрасное зрелище задержало меня на переднем крае уже после того, как я выполнил приказ своего командира. Под влиянием тишины и сознания того, что наступил Новый год, я погрузился в меланхолию, стоя в траншее рядом со своими двумя товарищами. Мои мысли бродили где-то далеко. Внезапно из русской траншеи, по другую сторону железной дороги, ход моих мыслей прервал хриплый гортанный голос одного из наших противников:
– Камрад, почему ты такой грустный? Сегодня на обед снова давали капустный суп, ведь так?
Слова звучали медленно на ужасном ломаном немецком языке, но вполне дружелюбным тоном. В тишине яркой ночи они доносились до нас так ясно, как будто русский был здесь, среди нас троих, на пулеметной позиции. Пулеметчик схватил меня за руку, и мы оба в изумлении посмотрели друг на друга. Впервые за три с половиной года войны мы вступили в разговор с большевиком, здесь, на безлюдном клочке земли! Эта война была такой ожесточенной, что здесь никогда не бывало таких случаев, как во время Первой мировой войны, когда солдаты воюющих сторон переговаривались из траншей друг с другом во время пауз между боями.
Когда мы пришли в себя от изумления, то начали громко смеяться, и этот смех распространился и на другие передовые позиции, где тоже слышали голос русского. Низкий голос, жуткий акцент и общая для всех солдат тема об их еде, о надоевшем всем капустном супе, – все это вызвало комический эффект. Пулеметчик рядом со мной дал в небо громкую очередь, и на несколько следующих мгновений повсюду по соседству зазвучал треск очередей автоматического оружия, выпускаемых прямо перед собой, в открытое пространство.
– Почему ты стреляешь, камрад? – спросил тот же голос с русской стороны.
– Если ты придешь сюда и сыграешь нам на губной гармошке, я больше не стану стрелять, – пообещал пулеметчик.
Мы осторожно и пристально вглядывались вперед. Это мог быть просто трюк, чтобы заставить нас потерять бдительность. Никогда нельзя ничего знать наперед. Коварство большевиков часто доставляло нам неприятности.
Ночное небо было теперь совершенно безоблачным, и яркий холодный лунный свет, который усиливался, отражаясь от сверкающего снега, освещал окрестности почти как днем. Все, кто находился на передовых постах вокруг, слышали диалог между этими двумя, и теперь ждали ответа от русского, не ослабляя, впрочем, внимания на том, что происходило на их участках. С другой стороны послышалось какое-то одобрительное бормотание. Вне всякого сомнения, предложение с нашей стороны сейчас обдумывалось. Затем на той стороне установилась тишина. Через широкие раскрытые двери товарного вагона, лежавшего на железнодорожном пути между нами и их «гнездом», я увидел, как там, на фоне сверкающего снега на земле, ясно появилась голова. Затем возникла пара плеч, и, наконец, мы действительно увидели направлявшегося к нам в полный рост солдата Красной армии, который карабкался по железнодорожной насыпи. За ним следовали еще две фигуры.
