Первым делом Катя аккуратно переодела платье. Сняла серое и грязное рабочее платье-сарафан, надела – в крупный белый горошек на багряном фоне с бархатными манжетами ближе к шее. Платья она особенно любила, потому что их можно надеть через голову, минуя ноги – ногу. Расправив низ платья, поправив манжеты и убедившись через зеркало, что выглядит так, как просила мама, девочка Катя развернула свое тело в сторону входной двери, которая никогда не закрывалась, проворачиваясь на пятке той самой ноги, которая была чуть длиннее.
Закрываться было не от кого. Дойти нужно было, как и предписано, до соседского дома – второго здания, которое не разрушено временем, чей хозяин жив и сохранил бодрость ума. Катя шла довольно быстро, насколько могла, прихрамывала. За годы жизни покалеченная ноги ей почти не мешала. Да и стыдиться ею тоже стало не перед кем.
По вытоптанной бесконечными переходами дорожке уже три дня никто не ходил – не было повода, некому было, поэтому последние следы визита лучшего друга Кати замело желтоватым песком. Ветер на территории был слаб, однако иногда он о себе напоминал слабыми кричащими немыми порывами, раскачивающими стоящие поодаль от поселения редкие деревья и кустарники.
Пройдя несколько метров от собственного дома, Катя огляделась и вдруг остановилась. Глаза начало жечь, лицо налилось кровью. Какая-то неизвестная сила взяла власть над легкими, вздохи были невпопад. Прикрывая пшеничными локонами лицо, споткнувшись на короткой ноге вдруг, Катя начала навзрыд плакать. Периодически она вытирала рукавом старого поношенного красного платья глаза от солёных слез. Впитавшаяся влага оставила на руках особенный узор. Казалось будто хоровод рыбок пляшет в красном от крови море.
Соли в деревне никогда не было, поэтому редкие капельки на щеках выдергивали из памяти воспоминания, связанные с уроками химии, где рассказывали великие учителя о составе различных жидкостей организма. Не осталось практически ничего – только сухие никому ненужные знания.
Знания. Многое было завязано на знаниях в поселении. Практически всё. Сама жизнь. Знания о мире, который За, который жители и не видели, а только представляли, невидимой нитью пронзали пылающие сердца в особенности, конечно, детей.
Катя шла по тропинке к пункту назначения, осматривая заброшенные дома, поломанные деревья, пустоту окружающего её мира, некогда наполненного детским смехом и весельем с привкусом свободы на кончиках ушей. Катя на мгновение перенеслась в то дивное время, когда в населенном пункте кипела жизнь, как кровь Казановы. В единственном классе было всего четыре человека: Катя, Сережа, Бэтти и Ахмед. Возможно, что когда-то были и другие дети, но ни Катя ни её друг Сережа об этом не знали.
Учиться в доме Сережи было в удовольствие: была, да и есть, огромная библиотека с книгами, интересные фильмы, компьютер и другие увлекательные штуки, ну и, конечно же, просторная гостиная комната, где можно было разместить класс. Через время учеников почти не осталось, как и учителей. Единственными обладателями знаний оставались два человека: Елена Эдуардовна Семенюк и отец Сережи.
Бэтти, или Элизабет, была лучшей подругой Кати. Рыжая девочка с лицом, заполненным веснушками, умерла от остановки сердца – врожденный порок. Ахмед был старше всех. Он дожил до пятнадцати лет, успев отпустить скромную бороду. Однажды в один из ничем не примечательных дней, он упал с покосившейся крыши своего старого дома, где он жил совершенно один. Внизу, в предбаннике жилища Ахмеда, валялись старые металлические балки и другие запчасти, пространство использовалось как свалка, поэтому шансов упасть мимо торчащих металлических штырей и сохранить при этом жизнь у маленького мальчика не было никаких.
И Ахмеду и Бэтти на момент смертей было по пятнадцать лет, мальчик просто родился чуть раньше. Считается, что Ахмед был сиротой, мать сломала шею, пытаясь снять зацепившийся о крышу дома пакет, и упала, по крайней мере такую нелепую версию все знали. Ахмеда хоронили на отшибе, специальное место, отведенное под кладбище, всей деревней. Тогда еще было достаточно взрослых, чтобы с почестями проводить в последний путь ребенка. В каждом доме было по взрослому. Люди были дружны и миролюбивы по отношению друг к другу. Чем меньше жителей становилось, тем сильнее была любовь. Но напасти преследовали жителей одна за другой. Будто отгородиться от мира За было мало, невидимые силы зла преследовали поселенцев, сея мор и смерть. Катя шла и пыталась вспомнить, когда ушли каждый из последних, но не могла. «Нас всего четверо… трое», – подумала про себя Катя и неспешно шла дальше.
Катя вспоминала свою любимую подругу Бетти и как они втроем, она, мама и Бетти, играли в разные развивающие игры: шахматы, шашки и даже преферанс. Воспитывающая в одиночку Бэтти мать не выдержала горя. Она была найдена через сорок дней после гибели Бетти в комнате, где все свои пятнадцать лет жила её рыжеволосая девочка. Точная причина смерти до сих пор никому толком не известна, по крайней мере её точно скрывали от детей: мама Бэтти сидела, окоменев на кровати ребенка, глаза её были закрыты, явно подняты вверх, как как белки выпирали сквозь нижнее веко, руки сложены накрест на груди, большими пальцами цепляясь за ключицы.
В деревне не было никаких медицинских принадлежностей, врачей, патологоанатомов, способных сказать, что случилось и в чем причина смерти, поэтому отец Сережи, нашедший ее в таком состоянии, переместил тело в заранее подготовленный гроб (всем почти сразу после рождения родители готовили гробы, можно сказать, в приданое), отнес на отшиб, где хоронили всех жителей деревни. Кладбищем его принципиально не называли. Это слово считалось запретным, как и слово смерть. Смерть объясняли как явление, но редко произносили вслух как слово. Никогда этих слов вслух не произносил никто, хотя многие об этом думали.
Только тогда, когда Отец Сережи вернулся обратно, он рассказал оставшимся взрослым жителям, что случилось. По лицам родителей было видно, что ничего нового они не услышали. Никто не рыдал никто не трепетал, все вернулись к своим делам. Плакали только дети, Катя и Сережа. К слову, взрослые никогда не заводили никаких разговоров об ушедших из жизни людях вообще. Нет контакта – нет и разговоров. Они утверждали, что так легче пережить утрату, хотя визуально могло показаться, что им просто плевать.
Гробы. Они были в избытке. Никто их не заказывал у мастеров. Да и не было их в поселении. В каждом доме было сразу подготовлено по нескольку гробов. Гробы были изящны и грациозны под стать внутренней минималистичной отделке домов, дополняя интерьер. Делали их всегда сами взрослые своими руками: для себя и для своего ребенка. Размеры выбирались на вырост, чтобы тело всех размеров могло уместиться, поэтому случайный посетитель, если бы он в деревне был, вполне мог подумать, что это не гробы, а, например, непокрашенные основания будущих лодок.
У Кати, Сережи и его отца тоже стояли гробы в амбаре. Катя всегда переживала, что из-за того, что одна нога у нее чуть длиннее, то заготовленные заранее размеры ей не подойдут. Что, если вдруг, она вырастет выше, чем думали изначально.
Отцу Сережи, Петру Игнатьевичу, конечно, в поселении все верили, доверяли. Он был «старейшиной», провожал всех жителей немногочисленной деревни в последний путь и всегда неизменно один, никого не подпуская к самой непосредственной церемонии погребения. Так сказать, местный могильщик. Хотя, конечно, он много делал еще чего важного и нужного для поселения даже тогда, когда никого почти не осталось. Работал бесплатно и даже что-либо взаимен никогда не просил. Деньги вообще мало кого волновали и просто не было, в поселении в основном был обмен товаров и услуг.
