Весть об атаке врага наших передних позиций застала Ардатова на подъезде к Севастополю. Услышав о падении Камчатского люнета, атаке Корниловского бастиона и контузии Нахимова, граф пустил в галоп своего коня и еще засветло прибыл на Южную сторону.

Доклад Тотлебена и Нахимова о положении дел произвел на Михаила Павловича удручающее впечатление. Узнав о поведении Жабокритского, чья трусость во многом способствовала успеху врага, Ардатов немедленно потребовал генерала к себе и, не стесняясь присутствия посторонних, высказал генералу все, что он о нем думал. В этот момент на Жабокритского было жалко смотреть. Если бы Нахимов или Тотлебен поддержали бы Михаила Павловича хоть одной репликой осуждения, то граф тут же обвинил бы генерала в предательстве со всеми вытекающими последствиями. Но оба севастопольских патриота молчали, проявляя сочувствие к человеку, который своими действиями его совершенно не заслужил.

– Думаю, что вопрос о вашем дальнейшем пребывании в действующей армии, господин Жабокритский, будет решен в самое ближайшее время, – молвил Ардатов, закончив свой разнос.

Но за Жабокритского неожиданно вступился Остен-Сакен, говоря, что, возможно, не стоит торопиться с выводами о не совсем удачном командовании.

Именно в этот день Ардатов впервые воспользовался своим рангом личного посланника императора, поскольку генерал Остен-Сакен был равен Ардатову по чину и являлся начальником севастопольского гарнизона. Едва только Дмитрий Ерофеевич открыл рот, граф, невзирая на чины, напрямую спросил, собирается ли тот оборонять Севастополь или намерен сдать город врагу, преступно сокращая гарнизоны передовых укреплений.

В обычных условиях подобное обращение к равному по званию человеку было немыслимым, но Дмитрий Ерофеевич хорошо помнил, кто перед ним стоит, и потому даже не попытался одернуть Ардатова. От столь щекотливого вопроса, заданного в лоб, да еще в присутствии двух главных инициаторов обороны города, Нахимова и Тотлебена, генерал сразу скис и залепетал такую ахинею, что Нахимов, гневно сверкнув глазами, демонстративно покинул комнату. Вслед за ним на свежий воздух вышел и сам Ардатов, затем Тотлебен, Хрулев и князь Васильчиков, и наедине с Жабокритским остался лишь Остен-Сакен.

– Что будем делать, Павел Степанович? Попытаемся отбить у врага наши позиции или оставим их врагу? – напрямую спросил Ардатов, едва догнав адмирала на улице, и сразу получил не менее прямой ответ:

– При сложившихся обстоятельствах не вижу никакого смысла в наступлении, ваше превосходительство. Пытаясь отбить люнет, мы будем двигаться в гору под непрерывным огнем противника, что принесет нам огромные потери при весьма сомнительном результате. Как ни прискорбно это говорить, но я категорически против атаки на Камчатский люнет, – с горечью ответил Нахимов.

– Я тоже категорически против атаки на люнет, ваше превосходительство, – вслед за адмиралом высказал свое мнение генерал Хрулев, которого было очень трудно заподозрить в трусости.

Его немедленно поддержали Тотлебен и Васильчиков. Все они в один голос заявляли, что попытки отбития позиций приведут к непозволительному ослаблению севастопольского гарнизона перед явно намечающимся общим штурмом города.

– Одержав победу сегодня, Пелисье, разумеется, не пожелает остановиться на достигнутом успехе и непременно попытается взять Севастополь в самое ближайшее время. Тут и к гадалке ходить не надо, все ясно, – сказал Нахимов, и все присутствующие генералы полностью согласились с его выводом.

Ардатов тоже был согласен с этим мнением, но пример с Жабокритским его очень сильно взволновал. Если ранее он был полностью спокоен за судьбу Севастополя, пока в нем находился Нахимов, то теперь его прежние убеждения пошатнулись. Поэтому на другой день граф спешно отъехал в Бахчисарай, намереваясь поговорить с Горчаковым о назначении Нахимова главой обороны города. Однако, как ни был быстр конь, доставивший его в ставку командующего Крымской армией, Горчаков уже оказался прекрасно осведомлен о случившемся инциденте. Поэтому он встретил запыленного графа во всеоружии начальственного гнева.

– Не по чину командуешь, Михаил Павлович! – с места в карьер начал Горчаков. – Хоть ты и царский посланник, но бесчестить боевого генерала в присутствии других и угрожать ему отставкой – это уже слишком! Знай свой шесток!

Ардатов был тертый калач в подковерных интригах и потому молчал только первую минуту, а затем, воспользовавшись тем, что собеседник взял паузу, чтобы вдохнуть в грудь воздух, сам перешел в контратаку.

– Так что же, за самовольное оставление своего поста, сказавшись больным, ему Георгия на грудь вешать?! Видел я этого больного! Здоров как бык! И только благодаря его мнимой болезни в самый важный момент на переднем крае не было командира и французы чуть было не ворвались в город. Что это? Глупость, трусость или, еще того хуже, измена?

– Да что ты несешь, граф? Белены объелся? Какая еще такая измена? – взвизгнул Горчаков, но Ардатов не дал ему возможности продолжить.

Он рывком приблизился к генералу и, гневно глядя ему в глаза, с придыханием произнес:

– А это уж государь пусть сам решит, Михаил Дмитрич, как оценивать деяния генерала Жабокритского. Донесение свое, вкупе с рапортами адмирала Нахимова, генерала Хрулева и полковника Тотлебена, я уже отослал вместе с фельдъегерем в столицу. Подождем и узнаем, кто из нас прав.

– Фельдъегеря в столицу? Да ты в своем ли уме, Ардатов? Его только я могу в столицу послать! Я, и никто другой! Да за нарушение устава и артикля я тебя под арест могу упечь! – продолжал гнуть свое Горчаков.

Но Ардатов опередил новую гневную тираду князя.

– Да не серчай ты так, Михаил Дмитриевич! По уставу ты полностью прав, это я полностью признаю. Да вот только право на посыл фельдъегеря мне сам государь дал, ибо я направлен сюда, чтобы надзирать за всем происходящим и сразу докладывать, если что не так случится. Вот я ему и доложил, работа у меня такая.

От возмущения грудь старого генерала быстро заходила взад-вперед, но, боясь сболтнуть лишнего царскому фискалу, он только бросил на него гневный взгляд. Граф точно угадал мысли генерала и миролюбиво произнес:

– Успокойся, Михаил Дмитриевич. Не доносы я на тебя строчить приехал, а исправлять огрехи, которые могут сыграть на руку врагу.

– Это какие такие огрехи? Назови! – запальчивым петухом взвился генерал.

– Да назначение на ответственные должности безответственных людей. Вместо Нахимова Остен-Сакена назначил, вместо Хрулева – Жабокритского. Вот и результат – потеря передней линии обороны. А почему? Потому что численность гарнизона редутов и люнета была сокращена до одного батальона, а резервы находились далеко и в любом случае не успевали прийти на помощь. Это, конечно, не измена, а простая дурь, но из-за нее мы чуть было Севастополь не потеряли.

При упоминании о Севастополе лицо генерала скривилось, но Ардатов сделал вид, что не заметил этого.

– На носу новый штурм города, по всем признакам французы хотят взять Севастополь к очередной дате сражения при Ватерлоо, есть у Луи Наполеона такая страстишка. Поэтому, я думаю, для пользы дела надо быструю рокировку произвести и поменять местами Нахимова и Ерофеича.

– То мне решать, кого куда ставить и назначать! – взвился Горчаков, но теперь уже не на столь высоких тонах.

– Конечно, тебе, Михаил Дмитриевич. Только тебе, но и спрос с одного тебя будет, если Севастополь падет. Мое дело маленькое, я только предупредил, а уж решать тебе, – многозначительным тоном произнес Ардатов, и генерал сразу осел.

Судьба светлейшего князя Меншикова, отправленного государем в отставку из-за неудач под Севастополем, ярким примером замаячила перед глазами Горчакова.

Увидев, что его стрела попала точно в цель и собеседник смущен и растерян, граф немедленно поспешил прийти на помощь с готовым решением.

– Ты, Михаил Дмитриевич, утверди предложенные мною назначения, и я с ними в Севастополь тотчас уеду. Если отстоим город, я перед государем за тебя похвальное слово замолвлю. Это я тебе как перед Богом обещаю. А возьмет враг город, так ты на меня мертвого все спишешь, поскольку живым из Севастополя я не уйду.