Никотин насыщал кровь, успокаивал.

Был уже второй час ночи, а Назар всё никак не мог уснуть.

Сперва он действительно занялся делами, проштудировал отчёты, потом изменил расписание, созвонился с Ириной, потом ещё пара моментов, требующих его внимания. И всё это время он ждал, что непослушная Птичка переступит порог, начнёт выяснять отношения, задавать вопросы…

Но Вика послушалась его, и когда он наконец вышел из кабинета, мирно спала, правда, как-то сиротливо съёжившись на своей половине.

Он смотрел на её фигурку накрытую одеялом и боролся с желанием подойти, встряхнуть её, и заставить отвечать за этот, по сути, нелепый жест, этого её одногруппника.

Но как Назара взбесила эта ситуация!

Когда он увидел руки чужого мужчины, обнимающего его Птичку. Он готов был учинить расправу прямо там. Только растерянный вид Вики немного остудил его.

В нем настолько взыграла ревность, что он сперва вообще никого не видел и не слышал, только прижал её к себе, словно зверь, полагаясь на запах, вдыхал, пропитывался её теплом и мало-помалу успокаивался, даже вёл беседу.

Птичка прижималась к нему, укрощала своим теплом, умиротворяла его с этим миром, но как только отвлекающие факторы исчезли, он снова окунулся в эту муть.

Снова почувствовал горечь во рту. Невозможно забыть то острое чувство потери, когда он наблюдал, как её лапал другой мужик. Нельзя откинуть желание рвать зубами за свою самку, за свою женщину. Не уйти от этого помрачения, потому что он с ума сойдет, если потеряет её, и его накрыло.

Накрыло таким осознанием пропасти. Такой неосознанный страх, от того что он теряет себя в ней.

Опять, как тогда после первой их ночи, ему захотелось бежать со всех ног от неё, и в то же время, он понимал, никуда бы он не смог скрыться от неё. Она была в нём. Полностью захватила его разум, поработила его. Жизнь без неё казалась Назару настолько тусклой и безрадостной, что хоть волком вой. Ему как самодостаточному человеку, сильному мужчине, привыкшему встречать все проблемы лицом к лицу, это её власть над ним казалась настолько инородной, ненормальной, и признавать её было сложно.

И он молчал, пытался осознать сей факт, совладать со своими эмоциями, придти хотя бы в мыслях к чему-то. И возможно задевал её, ведь Вика не понимала его, обижалась на скупость эмоций. Но как не парадоксально звучало, ему было не до неё, хотя причиной его раздрая была именно она. Завладела им полностью. Оккупировала. Проросла.

Как же он так попал, что даже в мыслях, она не отпускает. Ведь это ненормально, так хотеть другого человека, так жаждать его. Не иметь возможности представит себе жизнь без неё…

Его щеки касаются теплые пальцы, и он выныривает из своих дум, поднимает глаза.

Птичка стоит рядом поджимает голые ножки. На ней шелковая сорочка, и от прохлады ночи, её кожа покрывается рябью, и она дрожит. А острые пики сосков, тут же привлекают его внимание. Они бесстыдно топорщатся под тонкой тканью, прямо перед его лицом, и он чувствует нарастающее желание, подстёгнутое паршивым настроением. Низ живота тяжелеет, а во рту разливается её вкус. Ему даже трогать её не надо, касаться, просто смотреть, и тело воспроизводит её вкус, который навсегда запечатан в его памяти.

Назар тушит сигарету, и сгребает Птичку в свои объятия, накрывает пледом, прижимает холодное тело, и гладит, разогревая кожу. Она сжимается в его руках и утыкается в грудь носом, жадно вдыхает его аромат, и они затихают, соединенные вместе. И тугая пружина, которая всё это время стягивалась внутри Назара, вдруг ослабевает, не выстреливает, потихоньку разжимается. Он выдыхает и понимает, что возможно он загоняется, потому что вот она рядом в его руках, теплая и послушная.

Его. Только его.

Вика вытягивает из его уха один наушник и вставляет в своё ушко. Начинает подпевать, узнав песню. Мурлычет, уткнувшись носом в его шею, и приятно щекочет губами кожу. Назар тоже поёт, собирает её аромат, вдыхая его с её макушки, и гладит уже тёплую кожу.

Вика водит пальчиком по его подбородку, спускается ниже, к разлёту ключиц, и снова возвращается, и тихо мурлычет слова песни.

И он дуреет от нежности, от этой мягкости и сентиментальности.

От неё.

Голову ведёт, и все его крамольные мысли сейчас кажутся глупыми и смешными. Да он не сможет без неё, но кто сказал, что это нужно. Она рядом. Вот в его руках.

Птичка осела в его клетке, и не рвётся наружу. Она с ним.

— Назар, — шелестит её голос, когда песня заканчивается.

Она поднимает личико, и он в который раз всматривается в её тонкие черты, любуется неземными глазами.

— Ты ревнуешь?

Ревнуешь?

Это слово не передаёт всего того спектра бешенства, которое он испытывал.

— Да, — коротко отвечает он, — очень.

— Не стоит, — она гладит его впалые щеки, и он прикрывает глаза, целует её пальцы.

— Для меня есть только ты! — продолжает журчать её голосок.

И так приятно это слышать. Так необходимо ему это знать.

— Я… Я люблю, тебя Назар, — совсем тихое признание, и робкий взгляд, из под ресниц.

И он набирает полную грудь кислорода, словно заново учиться дышать с этой новой реальностью, где есть её признание. И воздух этот сладок, пропитан радугой и солнцем, персиками и пионами.

— Я тоже, Птичка, — хрипит он в ответ, — люблю тебя!

Она несмело улыбается, и так же несмело тянется к нему, целует его губы. И Назар оставляет все свои тяжёлые думы, страхи и опасения этой ночи, и подхватывает свою Птичку на руки, несёт в дом.

Там на светлых простынях, он медленно выцеловывает каждый сантиметр её ароматной кожи. Оглаживает все её изгибы. Не спешит, словно растянуть хочет этот волшебный момент, когда они стали близки, на новом уровне.

Вика гнётся под ним, упиваясь его лаской, и отдаёт взамен всё свою нежность и тепло. Отвечает, отзывается, со всей искренностью, и шепчет беспрестанно, что любит его, только его.

Он доходит с поцелуями до самых кончиков её пальцев ног, и медленно и тягуче возвращается назад, ловя всю её дрожь, впитывая все её стоны, собирая их губами с гладкой кожи, стирая шершавыми пальцами, слизывая горячим языком.

Вика дрожит, когда он наваливается на неё, уже и сам не в силах терпеть, распалившись не меньше её. И когда он входит одним толком Птичка всхлипывает и кончает, прямо сразу. Вибрирует под ним, сжимает, сокращаясь вокруг его плоти, и расслабляется.

— Ты ж моя торопыга, — смеётся Назар.

— Я… не… хотела… — оправдывается она.

Такая смешная. Растрепанная и плавная, красные щёчки и припухшие губки.

— Не хотела? — загибает Назар бровь.

— То есть хотела, — смущается она, — торопиться не хотела… Ах, — это Назар продолжил движение, не дослушав её.

Толкается в горячую и влажную плоть, и гнёт её под себя, так чтобы ещё острее и глубже. Ещё сильнее. Забывает обо всём, подминая под себя, и ловит в её глазах вновь зарождающееся удовольствие. Ловит её ручки и сжимает своей, заводит за голову, и жадно впивается в её дрожащие губы, потом спускается к плавным плечам и мягким грудям. Втягивает в рот кожу, снова оставляя на ней свои следы, и хмелеет от вкуса её неповторимого, от упругой плоти, по которой он скользит языком, и губами.

Она нереальная.

Она словно для него заточена.

Она его часть.

И сердце вторит плоти. Душа парит от счастья обладания этой женщиной.

Назар кончает, казалось только от этих мыслей восторженных, и чувствует себя абсолютно счастливым, когда устало привалившись к плавному стану Птички, чувствует её пальчики в волосах, и тихий голосок, что нашёптывает ему ласковые слова. И он спокойно засыпает, с чётким ощущением эйфории.

27. «Выход в свет»

Тонкое, шёлковое платье от Валентино, черное, лаконичного покроя, с длинной юбкой и нюдовыми большими цветами на юбке, и на одном из сетчатых рукавах.

Его купил мне Назар, за баснословные деньги, и как я не упиралась, не помогло.