- Вы раскаетесь в этом, - пробормотал он. - Я не тот, кем вы меня считаете. Я способен на страсть.

- Я знала вас человеком со слишком ясной головой в ту пору, когда вы отреклись от моего потерпевшего крушение дела, когда вы свои политические глупости, совершенные на службе у меня, сумели истолковать, как хитрую измену мне... В сущности, я знаю вас только трясущимся и изобретательным от страха... Подумайте же о здешнем климате.

- Это мне безразлично.

- Вы знаете, что со времени вашего приезда у вас поразительно скверный вид?

- Я и чувствую себя скверно.

- Я советую вам уехать как можно скорее.

- Нет.

- Почему?

- Потому что мне совершенно безразлично, погибну ли я здесь. Я должен обладать вами.

- Это самое важное? А жизнь?

- Вы ведь слышали: я поглощен страстью - что мне жизнь? Мне самому неприятно, что это так; но что я могу поделать?

- Вы рискуете из-за меня? Вы не трус?

Она смотрела на него в упор, она искала в стертых временем чертах старого финансиста чего-нибудь молодого. Она откинулась назад и вздохнула от удовлетворения. "Это хорошо", - сказала она, наслаждаясь тем, что не должна больше презирать.

Он пыхтел от нетерпеливой надежды.

- Ну, что ж, теперь я получу свое?

- Теперь меньше, чем прежде. Вы больше не первый встречный.

- Вот видите, какая вы кокетка! Вы мучите человека до последней возможности. Я понимаю, какое это безумие: любить вас. Вас, который каждый может обладать - только не я. Я хотел бы знать, насколько должен понизиться уровень ваших требований, чтобы очередь дошла и до меня!

Она слушала со спокойной улыбкой. Он не мог больше исказить свой лик, он стал менее безобразен.

Жан Гиньоль сознался однажды, когда они сидели одни:

- И вот я все-таки томлюсь по вас. Вы помните, этого я боялся больше всего.

Она не хотела ничего знать. Опять душа, полная муки! Она упрямо отклонила.

- Я немного устала, я знала слишком много мужчин.

Он багрово покраснел.

- Вы должны понять, как сильно я страдаю от этого, с каким слепым самоотречением я принужден любить вас - после стольких других!

- Я этого не требую.

- Но я сам требую этого! Я не хочу никогда обладать вами! Вы должны быть моим идолом, вы, возлюбленная бесчисленного множества!.. Я больше не хочу даже толковать вас, угадывать вас, давать вам ту или иную форму, как когда-то, когда я знал вас только издали и в глубине самого себя. Я хочу только прислушиваться к невыразимому в вашей душе, - не ища слов для него.

- Чего же вы хотите от меня? Невозможного творения, которого вы никогда не напишете?.. Ах, я знаю все это. Эти мольбы, эти властные требования именем творения, эти экстазы и отрезвления: я уже раз пережила их. В конце концов расстаешься без удовлетворения и с ужасом думаешь о том, как каждый мучил другого.

Она прибавила про себя. "А тебе суждено приходить с твоими домогательствами именно тогда, когда у меня болит каждый нерв и когда одно прикосновение твоих губ к моему рукаву заставило бы меня вскрикнуть".

- Герцогиня, - прошептал он с пересохшим горлом.

- Чего же вы хотите? - медленно спросила она, глядя ему прямо в глаза. И ее взгляд сказал ему, как ужасающе далек он был от нее.

- Я говорю в пространство, - сказал он себе, и ему стало холодно. Но он еще боролся! - Герцогиня, каждая секунда, которую вы проводите в этом лихорадочном воздухе, заставляет меня страдать. Будьте милосердны, позвольте мне увезти вас в какую-нибудь более чистую, более счастливую страну.

- Более счастливую... Вы всегда говорите так, как будто я не счастлива. Вы знаете, что это обидно?

- Я знаю только, что я сам слишком несчастен, и я не могу поверить, что вы можете быть счастливы, раз вы не в состоянии утешить меня, раз вы одиноки и суровы.

Она не ответила.

- Дайте мне надежду, дайте ее себе! Скажите, по крайней мере, что вы хотели бы этого - что вы хотели бы последовать за мной!

Он ждал в тревоге. Наконец, она уронила:

- Это было бы бесполезно... У меня больше нет времени.

Он закрыл лицо руками и отошел от нее. Он сказал беззвучно, вглядываясь в свою душу:

- О! Сознавать, что эта женщина - единственная, - та, в которой я нашел бы снова все, что было в молодости так волшебно светло и что я потерял; та, в которой я был бы одновременно юношей, мужем и старцем. Та, в которой я чувствовал бы вдвойне все, что суждено мне.

Она думала:

"А когда мы говорили друг с другом в первый раз, и ты находил ужасным томиться по мне, тогда я извивалась от желания тебя! Тогда мне хотелось слушать серьезные, нежные слова, положить руки на склоненную передо мною голову и позволить обожать себя. Это было очень давно, ты тогда совершенно не понимал меня".

Она подумала, сказать ли ему это. Холодное сострадание заставило ее промолчать.

Он, наконец, открыл глаза, и его ошеломила алая пышность этого сада. Точно в горячечном бреду бушевала вся эта растительность, обрушиваясь на ограду. Она содрогалась в неумолимых объятиях двух сильных кипарисов. Вдали сверкало море, свободное от парусов.

- Слишком поздно, - пробормотал Жан Гиньоль. - В первый раз ей предстояло слишком много пережить. А теперь уж не осталось ничего.

Он оперся о балюстраду, у него кружилась голова. Ему казалось, что он узнал что-то, чему не было места в жизни, что не согласовалось с фактом существования.

- Это уже прошло, но мгновение я видел то, чего не понимает никогда никто: что я совсем не должен был бы жить. Моя жизнь не удалась! Я не нашел своего пути и упустил встречу с той, которая только и была бы моим оправданием!

Он чувствовал ее за собой, совсем близко, - и ему хотелось здесь, под ее взглядом, положить голову на руки и зарыдать. Потом он испугался и спросил себя, не литература ли это?

- Не искусственно ли все это? Не хочу ли я сделать из этого пьесу? Неужели я только равнодушный толкователь судеб, который ради ремесла принуждает себя к переживаниям?.. Я не знаю себя. Кто хоть раз сделал из своего переживания стихи, тот не смеет больше верить себе. Это самое худшее.

- И если бы она сказала мне: "Да, я хочу любить тебя, - говорил он потоку ядовитого багрянца, у самых своих уст, - даже и тогда это было бы заблуждением. Как было заблуждением хотеть понять ее, мою возлюбленную. Возлюбленных не понимают. Они правы, эти совершенные женщины, которые одновременно и живут и творят, - правы, что любят только очень несложных мужчин, только таких, которые недостаточно умны, чтобы мучить их или докучать им своим мнимым пониманием. Этот Нино! Я не могу даже ревновать. Как он любит ее, и как люблю ее я! Мы любим не одну и ту же женщину! Мы почти не соперники. Для всего, всего быть слишком ясновидящим! В конце каждого короткого полета фантазии я натыкаюсь на слово "заблуждение". В голове у меня жужжит: ты ошибаешься, ты совсем не любишь. Ты хотел бы уметь любить, ты хотел бы жаждать взаимности, но ты не делаешь этого. Ты знаешь, эта женщина была бы твоей, если бы ты был пригоден для нее. А если ты бы был таким, то не любил бы ее так, как теперь, - она была бы для тебя другой. Лабиринт: он зовет повеситься на одном из его деревьев... Мог ли бы я умереть?.. О, мне страшно!"