Я сижу и курю.

Я сижу здесь уже, наверное, несколько дней, не шевелясь, пока все вокруг то приходят, то уходят.

Я сижу у самой барной стойки, стул подо мной уже скрипит от моей массы, но мне все равно.

Я просто курю, пока другие посетители этого места занимают столики, мило общаются с дамами, которых сюда приводят, нажираются, как скоты, а потом бьют друг другу морды.

Я достаю еще одну сигарету и закуриваю.

– Сегодня в суд ходил, – говорю я тому, кого вижу впервые в жизни. – Разбирательство идет уже несколько лет, а я до сих пор не могу добиться своего. Видимо, тот пьяница за рулем был с хорошими связями и теперь придется немного попотеть, чтобы выбить из него компенсацию.

Никакие суммы не заменят того, что мои родители погибли, когда мне исполнилось 15. Никакие цифры на чеке не компенсируют мне те ужасные адские годы, которые я прожил без них в детдоме, а потом здесь, в этом сраном городе. В полном одиночестве.

Я сижу и курю. Я просто сижу и курю уже.. я сбился со счета. Сколько я выкурил? Это где-то третья пачка. Да, точно, третья пачка.

– И чего думаешь делать с этим? – спрашивает меня неизвестный голос.

Я не поворачиваюсь к нему. Я продолжаю курить, пока клиенты бара заходят и выходят из него.

– Продолжать настаивать на своем. Выбора у меня не остается, – отвечаю я.

Я сидел в этом баре, переполненным одинокими душами и всем божественным театром уже несколько суток.

Обычно на смену одних приходят другие. Но те, что сидели вокруг меня, и бармен, и управляющий, и менеджер, и весь остальной персонал – он не менялся никогда.

Я выстроил этот бар для себя. И в него я возвращаюсь постоянно, когда остаюсь один.

Мне гораздо проще напиться, чтобы мои мысли не съели меня.

Однажды это произошло: когда мысли чуть не съели меня. В тринадцать лет я узнал, что такое настоящая взрослая боль. Ее обычно испытываешь, когда тебя предают и предают настолько неожиданным образом, что приходится всю оставшуюся жизнь собирать себя по крупицам.

Я развалился однажды на границе переходного возраста и до сих пор не смог собрать себя.

В одиннадцать я познакомился с девочкой, которая позже перевернула весь мой мир. Конечно, о какой любви может идти речь, когда тебе буквально только что в голову ударила сперма? И правда.

Однако у меня не было никаких теневых намерений на ее счет. Мне нравилось то, как она играла, то, как она грациозно заправляла волосы за ушком. За ее миниатюрным ушком.

У нас были одинаковые интересы.

Я сидел, курил и рассказывал все это своему новому незнакомому другу. Тот, кому повезло меньше остальных, тот, который всегда попадается под руку, когда так сильно хочется излить душу.

Я выпил изрядно много для этого вечера. Меня крутило, мыло застелило глаза, однако я продолжал смотреть прямо. Домой я сегодня не собирался уходить.

– Я думаю, у меня получится это сделать, – говорю я, стряхивая пепел с сигареты.

– У тебя определенно получится это сделать, – отвечает мне незнакомец.

– Самое интересное в этом, что моей сестре даже не дали возможность побывать на похоронах. Родители матери забрали ее к себе, сказав, что меня они брать не будут. И что у меня дурные намерения на эту жизнь, а их девочку я только порчу. Тупые ублюдки.

Я продолжаю курить и рассказывать все, что во мне скопилось.

– Я очень хотел бы с ней еще раз увидеться, но я уже не могу найти для этого никаких сил.

– А что ты для этого уже сделал? – спрашивает голос.

– Ничего.

Не стоит осуждать меня за мое бездействие, пока вы не познакомитесь со мной поближе.

Мне стоило только добраться до совершеннолетия, когда я понял, что в этом нет никакого смысла. Мы живем в городе, в котором живет более 10 млн человек, какой поиск тут можно осуществить? Я боюсь, это попросту бессмысленная работа, которая не будет иметь никакого результата.

Поэтому я и не пытался. Мне понадобилась одна бутылка виски, один свободный вечер и пустая квартира, чтобы понять это.

Иногда для того, чтобы жить стало проще, нужно просто лишь упростить жизнь.

– Ты таким образом совсем один останешься, – говорит голос. – Мне это по душе, а тебе?

– Да, мне тоже. Людям нельзя верить. Особенно девушкам.

– Чем же девушки тебе так не угодили? – голос усмехается.

А тем, друг мой, что они способны уничтожить любого, кто будет не в их вкусе. Они не будут думать о последствиях, они не станут искать компромисс – они развернутся и уйдут.

Трахаться с твоим лучшим другом, потому что у него глаза красивее.

– Это детская позиция, – говорит голос, но уже с другой стороны. Этот голос чуть выше, чем предыдущий, более похож на голос старой бабки. Старой костлявой бабки. – Если она уходит от тебя, то пусть идет. Это была не любовь. В конце концов, у всего один исход, друг мой.

Да, может, это и так. Однако я не могу смириться с тем, что в итоге все чувства умирают. Я просто не готов к такому в этой жизни.

Я попытался вскрыть себе вены из-за той девочки в тринадцать лет, и чтобы скрыть это от родителей, мне пришлось надеть багровый свитер, который сшила бабушка.

Мама с папой ничего даже не заметили.

– Как же ты выжил? – спрашивает бабка.

– Мне повезло. Просто повезло, – отвечаю я.

– Обычно в таких ситуациях везение – дело посредственное. Это, скорее, твоя предосторожность. И твой жуткий страх, что задуманное может и правда произойти. А в этом нет, на самом деле, ничего такого.

– Извините, а вы, собственно, кто? – спрашиваю я, не поворачивая головы.

– Мое имя Смерть. А тот, что сидит слева от тебя, это Одиночество. Мы сидим тут с тобой уже несколько недель, да вот только ты этого не помнишь.

Как?

От удивления я повернул голову. Рядом со мной сидел человек в темном плаще и с капюшоном. Лица было не видно, но я знал, что голос бабки принадлежал этому человеку.

Я обернулся в другую сторону: точно такой же плащ, точно такой же капюшон.

Я слез с барного стула и попятился.

– Вы сейчас разыгрываете меня да? Если это шутка, то она очень дерьмовая. Мне сейчас совсем не до шуток.

– Какие могут быть шутки, мой друг? – спрашивает голос, представившийся Одиночеством. – Среди нас нет шутников.

– Мне нужно домой, – говорю я. Я хочу сбежать отсюда и больше никогда сюда не возвращаться.

– Ты можешь уйти отсюда в любой час, – отвечает голос, представившийся смертью. – И вернуться тоже можешь в любое время. Мы всегда будем тут, будем тебя ждать.

Я отошел к самой дальней стенке от барной стойки.

– А что это все, собственно, значит?

И тут из-под барной стойки вылезает еще один силуэт.

– Ничего особенного, – говорит он. – Просто ты потихоньку сходишь с ума, наш друг.

– А ты еще кто? – спрашиваю я, указывая на него пальцем.

– Меня зовут Судьба, – он протирает стаканы тряпкой. – Виски не желаешь? Целую пинту за счет заведения.

Я аккуратно делаю шаг навстречу к ним.

– Какие-то вы херовые шутники, – говорю. – Давайте без этого. И снимите свои проклятые капюшоны, они напрягают меня.

– Нельзя, друг, – говорит Смерть. – Мы должны сохранить анонимность, чтобы в следующий раз ты также спокойно зашел в бар. Поверь, тебе так будет просто проще.

– Так, получается, я умер, да? Если тут собрались все, кто должен меня сопровождать по жизни.

– Не совсем, – говорит Одиночество. – Ты еще жив. Просто здесь тебе комфортнее, чем в остальном мире. И кстати, мы здесь не все.

– Вон сидит Страх, – говорит Смерть, указывая на столик в самом далеком и темном углу. – Он всегда там сидит. А если подходишь, начинает верещать, как черт.

– Еще есть? – спрашиваю.

Мне даже показалось это забавным.

Я уселся обратно на стул у барной стойки, закурил сигарету, взял в руки пинту виски. Судьба улыбнулась мне, продолжая протирать стаканы.