Поселенные на южных пределах Руси с обязанностью быть ее передовыми конными стражами от соплеменных с ними половцев, черные клобуки естественно подвергались неотразимому влиянию русской народности и постепенному с ней слиянию. Особенно это влияние заметно в собственной Киевской Украйне, или на левом Поросье. Здесь постепенно возникают городки со смешанным населением из черных клобуков и руси. Их родовые старшины, или ханы, за военные заслуги получали иногда такие городки в свое державство, то есть пользовались известными с них поборами. Черные клобуки в большинстве еще сохраняли свое язычество; но при смешении с русью между ними стало водворяться и христианство. Скрещение руси с этими инородцами положило начало той русско-украинской народности, которая позднее является в истории под именем казаков или черкас. Последнее имя указывает еще на примесь прикавказских и таврических казар или черкесов, в разное время селившихся на русских украйнах, особенно во время угнетения их родины половцами и во время падения древнерусского Тмутараканского княжества[1]. К киевскому княжению причислялось обширное Припятское Полесье со своими неизмеримыми пущами и водными пространствами, которые представляют остатки существовавшего здесь когда-то внутреннего моря. Дремучие влажные леса, бесчисленные речки, озера и болота, песчано-глинистая почва – вот господствующие черты полесской природы. Клочки сухой, удобной для возделывания земли рассеяны здесь в виде оазисов, или островов, на которых, конечно, и сосредоточилось редкое население Полесья. Полесяне, как показывает их наречие, составляли ветвь южнорусского племени; в летописи они являются под именем древлян. Но та часть их, которая занимала область северных притоков Припяти, судя по летописи, носила название дреговичей и по языку своему представляла уже переход к северному, или кривскому, племени. Природа вполне наложила свою печать на характер этого населения и его историю. Угнетенное вечными заботами о добывании насущного пропитания из своей скудной почвы, из своих озер и рек, затерянное посреди непроходимых болот и пущ, оно не могло ни достаточно развить свою гражданственность, ни выработать средоточие для собственной государственной жизни. Поэтому Полесье, несмотря на свою обширность, никогда не пользовалось в истории большим политическим значением. Все его текучие воды собираются в Припять и вместе с нею вливаются в Днепр, недалеко от Киева. По своим сплавным и судоходным рекам, единственным в то же время путям сообщения, полесяне отправляли на продажу в Киевское Поднепровье произведения собственной лесной промышленности, каковы: лодки, ободья, мочало, лыко, деготь и прочее, а также мед и звериные шкуры. Отсюда естественным является и политическое тяготение Полесья к Киеву. Мы видим, что до самого падения последнего польские города обыкновенно достаются в удел младшим родичам великого князя Киевского. Только черниговские Ольговичи менее других стремятся в эту лесную сторону и охотно уступают ее Мономаховичам. Во второй половине XII века восточной частью Полесья, ближайшей к Киеву, владел известный Рюрик Ростиславич; до перехода в Киев его стольным городом был Вручий, или Овруч, расположенный на одном из притоков реки Ужа, на довольно возвышенной местности, окруженной глубокими и крутыми оврагами. Здесь был соборный храм Святого Василия, которого основание приписывается Владимиру Великому; но, может быть, он построен или возобновлен Рюриком Ростиславичем, также носившим христианское имя Василий. По развалинам этого изящного храма видно, что он имел пять куполов на десятигранных шеях; что своды его ради их легкости и усиления звуков выведены были из горшков (так называемые голосники), а стены сложены из тонких кирпичей и местами ярко-красного камня, переложенных толстыми слоями цемента, и что под трехчастным алтарем был ход в погребальные склепы. На сохранившейся местами штукатурке видны прекрасные фрески, изображающие лики святых. (Находящийся подле города курган прозван «Могилою Олега», того древлянского князя, который погиб в битве со своим братом Ярополком под самым Овручем.) На верхнем течении Ужа лежали города Ушеск и разоренный Ольгою Искоростен. Под этим городом Уж встречает гряду гранитных утесов и с шумом пробивает себе путь между порогами. Здесь посреди стремнины выдаются два больших камня с углублениями, вымытыми водою; предание дало им название «Ольгиных бань». А при впадении Ужа в Припять лежит город Чернобыль. Зимой 1193 года в окрестностях Чернобыля сын Рюрика Ростиславича занимался ловами, когда к нему прибыли гонцы от черных клобуков звать в поход на половцев. Конечно, ни одна русская область не представляла такого раздолья для княжеской охоты, как полесские трущобы, изобильные лесным зверем и всякими дикими животными, каковы в особенности: медведи, вепри, зубры, лоси, рысь, волки, лисицы, куницы, бобры и пр. Раздолье для охоты, разумеется, представлялось только в зимнее время, когда болота и топи покрывались надежным слоем льда. К Овручскому уезду принадлежал и город Брягин, подаренный Рюриком Ростиславичем своей снохе Верхуславе Всеволодовне; он лежал посреди болот на левой стороне нижней Припяти. Поднимаясь вверх по течению Припяти, на правом ее берегу находим важнейшие ее пристани, Мозырь и Туров. Последний лежал в самом средоточии Полесья и был стольным городом древнего и довольно обширного Туровского княжения. Некоторое время этот удел считался старшим после Киева; он переходил из рук в руки, пока не утвердился за потомством Святополка II Михаила. Древний Туров памятен еще своим епископом Кириллом, знаменитым церковным витией второй половины XII века. Епископы Туровские обыкновенно имели свое пребывание в загородном Борисоглебском монастыре. К Туровскому княжеству кроме Мозыря причислялись Пинск на Нине, притоке Припяти, и Городно, между Горынью и Стырем. Городенский удел в XII веке выделился из туровских земель, то есть получил своих особых князей. В северной части Туровского Полесья, или в земле дреговичей, наиболее известные удельные города были Клеческ и Случеск. Последний лежал на Случи, важнейшем левом притоке Припяти, и также имел иногда особых удельных князей. Находясь на пограничье с Кривским краем, он нередко подвергался нападениям соседних полоцких владетелей. А западная часть дреговичей и пинян принадлежала собственно к Волынскому Полесью.
Волынская земля занимала область верхней Припяти и важнейших правых ее притоков, каковы Турия, Стоход, Стырь и Горынь. Ни характер природы, ни политическая история Волыни не дают ей определенных границ от земли собственно Киевской; лежавшие между ними уделы причислялись то к волынскому, то к киевскому княжению, смотря по течению событий. Приблизительною границею могут быть назначены река Горынь и ее правый приток Случ; так как Погорина (то есть местность по Горыни) была по преимуществу спорною полосою. На западе Волынь граничила непосредственно с польскою землею, от которой ее отделяло среднее течение Западного Буга и верховья Вепря – правых притоков Вислы. (Полоса земли между Бугом и Вепрем называлась Украиною.) На севере Волынская земля сливалась с Пинско-Туровским Полесьем, от которого ее северная большая половина почти не отличалась своею природою, то есть заключала подобные же низменные, болотистые и лесные пространства. Только южная полоса Волыни образует довольно холмистую страну, местами напоминающую близость Карпат, богатую текучими водами, цветущими нивами и рощами лиственных пород. В северной низменной части лежали важнейшие города Волынской земли, составлявшие ее политическое средоточие, именно Владимир и Луцк. Владимир, стольный город всей Волыни, расположен на правом берегу реки Луг, впадающей в Буг. Сохранившийся доселе небольшой каменный храм во имя Святого Василия считается построением Владимира Великого, как и самый город. Ему же приписывалось и основание соборного храма во имя Успения Богородицы. Когда этот храм пришел в ветхость, князь Мстислав Изяславич (во второй половине XII века) построил великолепный новый собор Успенский, в котором был потом погребен. Развалины этого собора и остатки стенного расписания свидетельствуют о его красоте и его византийском стиле. Из многих церквей и монастырей Владимирских по летописи известна еще церковь Святого Димитрия и монастырь Святого Михаила. Обширностью и красотой этот город слыл из первейших в Древней Руси. Он был хорошо укреплен и имел двойные валы, глубокие рвы и толстые стены, хотя и деревянные. Из ворот городских известны по летописи двое: Гридшины и Киевские; последние, конечно, обращены были на дорогу в Киев. Внутренний город, или кремль, с княжим теремом был обнесен особым валом и стеною; его обтекала кругом речка Смочь, впадающая в Луг. Одно из окрестных селений, называемое Зимино, вероятно, заключало в себе загородный княжий двор, судя по древней каменной церкви также во имя Успения, стоящей на несколько возвышенном, живописном берегу Луга. Луцк, или Луческ, служивший стольным городом весьма значительного волынского удела, лежал на левом берегу Стыря, на большом торговом пути из Владимира в Киев; почему под городом через Стырь был перекинут мост. Луцк является также одним из больших и хорошо укрепленных городов Древней Руси. Загородный двор удельных луцких князей находился в живописном селении, называвшемся Гай, вероятно, от своих гаев, или зеленых рощ; здесь были построены «разноличные хоромы» и церковь «красотою сияюща», как выражается летопись. Из древнейших храмовых сооружений в Луцке можем указать только на Пречистенский монастырь, основанный в XII веке и возвышавшийся на береговом обрыве речки Глушца, тут же впадающей в Стырь. вернутьсяДля очерка Киевской области и города Киева, кроме летописных известий и личного знакомства с топографией и древностями, я имел под руками следующие пособия: Митрополита Евгения «Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии». Киев, 1825. Его же «Описание Киево-Печерской лавры». К., 1826. Изданный Фундуклеем: «Обозрение Киева в отношении к древностям». К., 1848 и «Статистическое описание Киевской губернии». СПб., 1852. Пахилевича – «Сказания о населенных местностях Киевской губернии». К., 1864. Блазиуса – Reise im Europaischen Russland. Braunschweig, 1844. Петцольда – Reise im westlichen und sudlichen europaischen Russland. Leipzig. 1864. Гакстгаузена – Studien uber die Zustande Russlands. Hannover – Berlin, 1847–1852. Беляева – «О географических сведениях в древней России» (Зап. Географич. об-ва. Кн. VI. 1852). Погодина – «Исследования, замечания и лекции». Т. III. Глава 3. Н. Барсова – «Материалы для историко-географического словаря России». Вильна, 1865. Кандидатское сочинение Н. Линниченка «Вече в Киевской области». К., 1881. Обстоятельное сочинение М. Грушевского «Очерки истории Киевской земли». К., 1891. Самым богатым пособием для знакомства собственно с древним городом Киевом и его древностями, а также и с самою литературою этого предмета служит обширный и добросовестный труд Н. Закревского «Описание Киева». М., 1868, два тома, с атласом, издание Московского археологического общества. Затем следует весьма полезное издание Киевской комиссии для разбора древних актов – «Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей». К., 1874 (под редакцией профессоров Антоновича и Терновского). Хорошим дополнением к этим изданиям являются исследования софийского протоиерея Лебединцева «О Св. Софии Киевской» и профессора Лашкарева «Киевская архитектура X–XII вв.» (см. Труды Третьего археологического съезда. К., 1878), «Развалины церкви Св. Симеона и Копырев Конец» – также Лашкарева (Труды Киевской духовной академии за 1879 г.). Профессоров Айналова и Редина «Киево-Софийский собор». Исследование древней мозаичной и фресковой живописи. СПб., 1889. Заметка проф. Кондакова «О фресках лестницы в Софийском соборе» (Зап. Археол. об-ва. Т. III. СПб., 1888). Заметка гр. Бобринского об одной из сих фресок (Ibid. IV. 1889). Того же Лебединцева «Возобновление Киево-Софийского собора в 1843–1853 гг.». К., 1879. «Древнейшая в России церковь Спас на Берестове» – Сементовского. К., 1877. Кроме того, упомяну «Киевские мозаики» – Крыжановского (в Записках Археологич. об-ва. Т. VIII. СПб., 1856). Проф. Прахова «Открытие фресок Киево-Кирилловской церкви» (СПб., 1883). Его же «Киевские памятники византийско-русского искусства» (Древности Моск. археол. об-ва. Т. XI. 1889). Н. В. Покровского «Древнейшие стенописи в России» (Труды VII Археологич. съезда. М., 1890) и «Очерки памятников православной иконографии». СПб., 1883. Не привожу многих других относящихся к Киеву и его древностям описаний, объяснений, заметок и т. п., принадлежащих, например, Берлинскому, Сементовскому, Муравьеву, особенно Максимовичу (см. 2-й том его сочинений. К., 1877). Что касается до писателей иностранных, польских и малорусских, преимущественно таких, которые были очевидцами многих уже исчезнувших теперь остатков древнего Киева, то все существенное извлечено из них в упомянутом «Сборнике материалов» (Ляссота, Сильвестр Коссов, Кальнофойский, Павел Алепский и другие). Наконец, заслуживает особого внимания труд гр. Толстого и проф. Кондакова «Русские древности в памятниках искусства». Вып. IV. СПб., 1891 (Древности Крыма, Кавказа и Киева). См. также «Археологический атлас» ко 2-й половине I тома «Истории Русской церкви» проф. Голубинского (Чт. Об-ва ист. и древн. 1906. Кн. 2). Хойновского «Раскопки великокняжеского двора». Киев, 1893. Проф. Антоновича «Археологич. находки и раскопки в Киеве и Киев. губ. в 1876 г.» (Чт. Об-ва Нестора лет. Кн. I). Его же «Археологическая карта Киевской губ.» (в изд. Моск. археол. об-ва, 1895). Разные заметки его и других ученых в «Чтениях Об-ва Нестора летописца», каковы: помянутый протоиерей Лебединцев, Воронов, профессора Лашкарев, Котляревский, Дашкевич, Завитневич, Малышевский, Соболевский и некоторые др. Между прочим, см. Малышевского о евреях в Киеве в X–XII вв. Кн. 2. В книге 6 чтений, 1892, приведены невероятные объяснения достоуважаемого проф. Соболевского: «немцы» от «немой», «чудь» от «чужой», Олег и Ольга от скандинав. Helgi, а также отождествление обезов нашей летописи с грузинами. Ссылка на Плано Карпини (Obesi; sive Georgiani) будто бы «решает вопрос об обезах». Нисколько Карпини тут не авторитет: о кавказских и закавказских народах он не имел точных сведений и смешивал их. Русская летопись знала их лучше. Абазги византийских известий и суть обезы наших летописей или, по позднейшей терминологии, абхазы. В той же книге «Чтений» находим такое же крайне гадательное объяснение имени русь профессором Завитневичем: будто бы оно было дано греками, и от них уже усвоено себе русскими. О том см. в моих «Разысканиях». Правдоподобные объяснения имени народа русь от такого же названия в древности р. Волги у проф. Кнауэра (Труды XI Археологич. съезда в Киеве. М., 1901). Первоначальное Киевское поселение было внизу на Подоле и имело торговый характер. Проф. Антонович возводит его к IV в. См. его заметку о Киевском кладе с римскими монетами III и IV ст. (Древности Моск. археол. об-ва. Т. VII. 1878). Считаю необходимым присоединить следующее замечание относительно урочища или местности, известной в летописи под именем Угорского. Шлецер в своем Несторе (II. С. 236 перевода Языкова) производил это название от горы, то есть объяснял его угорьем. Закревский такое объяснение называет странным (с. 191) и стоит за обычное производство от народа Угры. Это словопроизводство основано на словах русской летописи под 986 г.: «Идоша угри мимо Киев горою, еже ся зовет ныне Угорское, и пришедше к Днепру, сташа вежами». Но такое известие не выдерживает ни малейшей критики. С ним обыкновенно связывается представление о каком-то переходе угров из их родины от Уральских степей на Дунай. Представление совершенно ложное. Во-первых, угры, по византийским известиям, находились в Южной России и около Дуная еще в первой половине IX в. и уже прежде 898 г. разрушили Великоморавскую державу в союзе с немцами. А во-вторых, ни в каком случае им не лежал путь от Уральских степей к Дунаю по правому, нагорному и лесистому берегу Днепра мимо Киева. Невозможно также представить себе (как это делали) и переправу кочевой орды с левого берега на правый под Угорским и стоянку вежами на этом обрыве, покрытом тогда дебрями, притом переправу через упомянутую сеть днепровских рукавов, протоков, заливов и болот и стоянку дикой степной орды почти в самой столице сильного Русского княжества! Нет сведения, что летописное известие об этой стоянке было плодом местного домысла, пытавшегося объяснить название Угорское, которое невольно напоминало народ угров. Здесь в летописи все та же попытка осмыслить местные топографические названия, какую мы видим в легендах о Кие, Щеке, Хориве, Лыбеди, Аскольдовой и Дировой могиле. Между тем и доселе в Северной России слово «угор» значит крутой, землистый берег реки (Очерки русской исторической географии Барсова. Примеч. 33). Сюда же относится вопрос о месте княжего загородного дворца Угорского. Например, летопись говорит, что в 1151 г., когда Изяслав II призвал на великое княжение дядю Вячеслава, то дядя поместился на Великом дворе Ярослава, а племянник – «под Угорским». Этот угорский дворец не знали куда отнести и связывали его с местом Аскольдовой могилы (Закрев. С. 197). Но невозможно предположить, чтобы княжеский загородный двор, для которого требовался порядочный простор, лепился где-нибудь на уступе горы или внизу у подошвы этой горы, спускающейся почти в самую реку. Мы думаем, что Угорским двором назывался в XII в. не что иное, как княжий двор на Берестове, расположенный на Угорье. Этот дворец по своему значению, очевидно, занимал первое место между княжескими загородными теремами и вообще второе место после Великого двора Ярославова в Киеве. В летописи еще упоминаются однажды ворота Угорские (1151). Возможно, что названный двор входил в черту какого-либо внешнего вала, примыкавшего к укреплениям города. Вот место летописи: «А Коуеве и Торчи и Печенези туда сташа от Золотых ворот по тем огородом до Лядьских ворот, а оттоле они и до Клова и до Берестоваго и до Угорьских ворот и до Днепра». Берестово упоминается здесь по соседству с Угорскими воротами; что ясно может указывать на тождество двора Угорского с Берестовским. О красоте киевских женщин как одной из причин, по которой поляки Болеслава Смелого не желали расстаться с этим краем, говорят Длугош и Стрыйковский. Существует список с жалованной грамоты Андрея Боголюбского Киево-Печерскому монастырю на город Василев с принадлежавшими ему владениями и угодьями; как родина святого Феодосия этот город, то есть княжие доходы с него отдаются Феодосиеву монастырю. Грамота была бы очень важна для знакомства с положением этого края в XII в., если бы она была достоверна. Но митрополит Евгений, напечатавший ее, называет ее сомнительной, и вполне справедливо. (См. его описание Киево-Печ. лавры.) Однако весьма возможно, что в основу сего велеречивого и необыкновенно щедрого позднейшего произведения легла какая-нибудь действительно древняя грамота. В ней можно отыскать следы этой древности. Между прочим она говорит о городах «Поросских», иначе «Завальских», то есть лежавших за Стугненским валом: упоминает следующие могильные курганы: Великую могилу на Белокняжеском поле, курган на Невеселовском поле, Перелетов и Перепетовку. Любопытно, что все эти четыре древних кургана сохранились до нашего времени. А последние два удержали свои древние названия и украсились народною легендою о погребенных под ними князе Перелете и его супруге Перепетихе. Курган Перепетиха подвергнут был тщательной раскопке Киевскою комиссиею для разбора древних актов; в нем под обрушившимся сводом из дубов и камней найдены остатки скелетов, глиняных сосудов, деревянных щитов с металлическими бляхами, стрел, железных ножей и топоров, ожерелья из шариков, стеклянных, костяных и цветных камушков и некоторые металлические украшения. (См. «Древности», изданные этой комиссией, СПб., 1846, с атласом.) М. Андриевского «Перепетово поле» (Киев. старина. 1882. Т. IX) и «Летописный Юрьев» (Ibid. 1883. Т. IX). Мнения о положении Торческа весьма разнообразны. По одним, он лежал на берегу реки Торы, впадающей справа в Рось в Тарашанском уезде Киевской губернии. Этого мнения держались Карамзин (т. II, примеч. 165), Надеждин и Неволин (см. Исследования и лекции Погодина. Т. IV. С. 153). Другие указывают на село Безрадичи на левой стороне Стугны в Киевском уезде (Ревякин в «Киевских губернских ведомостях 1863. № 33 и 34). К этому мнению склоняются Пахилевич (с. 39) и Барсов (с. 200). Последнему мнению противоречит известие летописи о походе 1093 г.: князья, идя на половцев, осадивших Торческ, перешли Стугну и затем уже встретились с варварами. Следовательно, этот город лежал на правой стороне Стугны. Первое мнение имеет более вероятия; но по смыслу летописных известий о Торческе скорее можно его предположить внутри Поросья, то есть не на правом притоке Роси, а на левом (может быть, на Руте). См. также некоторые соображения Лебединцена в Чт. Нест. лет. Кн. 2. Впрочем, в Древней Руси, по-видимому, был не один город с названием Торческа, или Торцкаго. Относительно положения киевского Звенигорода также высказывались разные мнения. Наиболее вероятно предположение киевского профессора Антоновича, который указывает на городище близ села Хотова, в 15 верстах от Киева по дороге в Васильков («О местоположении древнего киевского Звенигорода» в: «Древности». Труды Моск. археологич. общ-ва. Т. IV. Вып. 1. М., 1875 и в кн. 2. Чт. Нестора лет. 1879). Его же «О городищах в западной части Киевской земли», ibid. Кн. 3. О положении Заруба и Зарубского пещерного монастыря около теперешних сел Трахтемирова, Зарубниц и деревни Монастырек см. несколько соображений и указание на остатки пещер у И. И. Срезневского в: «Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках». 1867; проф. Богданова «Древние киевляне по их черепам и могилам» (Издание Об-ва любителей естествознания, антропологии и этнографии. 1879). Известия русской летописи о черных клобуках собраны в Исследованиях и лекциях Погодина. Т. V. С. 181–208; а также в статье Самчевского «Торки, берендеи и черные клобуки» (Архив Калачова. Т. I., Ч. I). Замечание о наружности их сделано на основании мадьярского писателя Эрнея, который говорит о печенегах, поселившихся в Венгрии: там они имели значение той же пограничной конницы, как и у нас. (См. «О торках, печенегах и половцах по мадьярским источникам» Куника в Ученых записках Академии наук по 1 и 3 отд. Т. III. Вып. 5.) Арабские писатели X в. также изображают печенегов (баджнаки) народом длиннобородым и усатым (Абу Дулаф в «Сказаниях мусульманских писателей о славянах и русских». Пер. А. Я. Гаркави. С. 185). По известию Константина Багрянородного (De administr. imperio), печенеги отличались от узов, или торков, более коротким и безрукавным платьем. Но когда остатки тех и других смешались вместе в Южной Руси под именем берендеев, или черных клобуков, то, конечно, с течением времени сгладились их различия в одежде. Проф. П. В. Голубовский «Печенеги, торки и половцы до нашествия татар». Киев, 1884, и его же «Половцы в Венгрии». К., 1889. Его же «Болгары и хазары» (Киев. старина. 1888. Т. X). |