А когда стали девы собираться ко сну, Камка остановила их, вылила в котёл с отваром сосуд молока и сказала:

– Ваше время здесь подходит к концу. Пусть вещий сон вам сегодня приснится. Кто о чём мечтает, кто куда жизнь свою повернёт – пусть то и увидит.

Юные девы любят гадания. Вот и решили, что получат от Камки самое верное предсказание на всю жизнь. Обрадовались, расселись поближе к огню. Молоко закипело, разлила его Камка по чашам и раздала нам.

Пили потихоньку. Молоко было зеленоватого цвета. Вкус его оказался сладковатым, хотя оставлял горчинку. Хотелось пить его долго и медленно, прикрывая глаза и наслаждаясь, мечтая о чём-то приятном, неясном. Мир и тепло поселились в нас, так хорошо стало, что и не сказать. В сон не клонило, хотелось сидеть всю ночь, и девы все казались прекрасными, верными друзьями. Что за травы варила тогда Камка, я и сейчас не знаю. Такое чувство единства со всеми я испытывала потом только в бою.

Тут свистнуло и брызнуло снегом – стрела ввинтилась в сугроб у ноги одной девы. Мы и не поняли, что случилось. Камка первой вскочила и принялась озираться.

– О́ро, о́ро, о́ро! – затвердила тревожно, и мы тоже закрутили головами. – Оро, девы!

Ещё одна стрела, с другой стороны, вонзилась возле Согдай, та вскрикнула, словно заяц, и отскочила.

– Оружие! Нас окружили! – крикнула Камка и молнией отлетела на край поляны, стала доставать боевые гориты из скрытого в земле тайника и кидать нам.

Я повесила на пояс горит и выхватила лук – он оказался не натянут, но с ним я уже ощущала себя воином. Стрелы свистали вокруг, кто-то из дев кричал, раненный. Прижав к земле, я натянула лук, выхватила стрелу и стала целиться в лес, но никого меж деревьев не было видно.

– Оро, оро! – ободряла Камка, и я, оглянувшись, увидела, что все девы ощерились стрелами. – А́йия! – крикнула Камка сигнал нападения.

Я выстрелила не целясь.

И тут сплошной чёрной волной двинулись на нас враги – мне показалось, звери вышли из леса. Со всех сторон, чёрные, огромные, как медведи; стрелы летели дождём, мы оказались оцеплены, как олени, и двигаться надо было без остановки и стрелять. Но я быстро поняла, что целят они не на смерть, значит, не бить нас пришли, а захватить в плен.

Гневом всколыхнулось моё сердце. В огромных фигурах увидела я мужчин, облачённых в шкуры. Верно, прознали, что стоят здесь одни девы, и пришли захватить нас себе на утеху. Но для воина лучше смерть! И я закричала и выстрелила в грудь мужчины, который подошёл ближе всех.

Он остановился и упал на колени, прогнувшись назад. Ни звука не издал, но все вокруг закричали. Я поняла: теперь нам не будет пощады, – и кинулась на врагов.

У них оказались длинные и широкие мечи. Лиц не видно: их скрывали пасти медвежьих шкур. Но я только рада была, что не могу посмотреть им в глаза.

Впервые я тогда видела, как разит клевец, как пьёт он кровь и жизнь из тел выпускает. Это меня опьянило. Я билась, не помня себя, и, только оглянувшись, понимала: мы всё ещё в окружении. Иногда кричали и выли от боли девы, но, даже раненные, продолжали биться. Были убитые, но врагов будто не становилось меньше: хоть и полегло их немало, а из леса прибывали новые. Камка, точно дух войны, носилась меж нами, разила медведеподобных и верещала, как рысь:

– Айия! Айия!

Но вдруг, вонзив острую рукоятку клевца в грудь одного мужа, она выхватила его меч и двумя руками стала прорубать себе дорогу прочь из кольца. От её ярости враги расступились, а она крикнула, устремляясь в лес:

– Очи! За мной!

Та юркой лаской успела проскочить прежде, чем сомкнулось кольцо. Я видела, как кто-то хотел преследовать их, но Очи, обернувшись, одной стрелой его остановила. И они скрылись в лесу.

Бой продолжался, но, как не стало рядом Камки, боевой дух у дев сник. И я сама стала кричать, к войне призывая: «Айия-а, девы! Айия!»

И вдруг конский топот и крик Камки раздался из леса, и низкорослый табун выскочил на поляну. Вместе с Очи они мчались на передних коньках и стреляли по три стрелы кряду. Казалось, лавина новых воинов катится с гор. Враги обернулись, дрогнули и расступились. Мы вскакивали верхом и мчались в погоню. Так прогнали их до самой реки, но дальше не стали, остановились на берегу и криками, смехом и бранью провожали огромные косматые фигуры, пока те перебирались по льду и вязли в сугробах, скрываясь в лесу.

Разгорячённые, мы вернулись к костру, громко обсуждая битву и смеясь над бегством мужчин. Из нас пять дев было убито, три (среди них моя Ак-Дирьи) получили тяжёлые раны и лежали в беспамятстве. Другие же были только с ударами и порезами, но от радостной лихорадки не замечали того. Мы стащили тела врагов в кучу, дев же сложили у костра. Отдавать их огню следовало в станах, чтобы родные могли с ними проститься. Но эти мысли не омрачили нас, и, не чуя усталости, мы продолжали сидеть у огня, обсуждая битву.

Но вдруг кто-то закричал истошно:

– А-а-а! Девы! Девы! Откуда у нас эти луки? Откуда боевые клевцы? Чем мы сражались?

Этот крик был ужасней для нас, чем вопли во время битвы. Как по тревоге мы вскочили. Кто-то к чеканам потянулся – деревянные поделки висели на бёдрах, кто-то кинулся к лукам – там лежали кучей палки и сучья. Безумие охватило дев, в ужасе бросились мы к врагам – чёрные речные валуны валялись горою. Лишь холодные, заиндевелые уже трупы дев и горячечные тела раненых говорили о том, что битва и правда случилась.

– Камка! Камка! – завопили девы. – Что это?!

А она сидела у огня и хохотала. Сначала беззвучно, потом, чем больше на неё наседали с вопросом, принялась смеяться в голос, и мы замолчали наконец, вовсе опешив.

– Говорила я, девы, будет вам сегодня гадание в подарок. Окончено ваше учение, сами себе нагадали, кому каким воином быть, – ответила наконец Камка, когда просмеялась и села, стирая с глаз слёзы.

– Но наши подруги погибли! – крикнул кто-то.

– Нет, они грезят сейчас, как и вы. Один вы видите сон, во сне они пали в бою. Это о том говорит, какими быть им воинами. Или лучше в доме засесть и рожать сыновей.

Девы молчали, не зная, как в это поверить. Я смотрела на бледные, стылые лица мёртвых – пошёл редкий снег, и снежинки не таяли у них на щеках – и не могла поверить, что они оживут, встанут, опять начнут говорить… Смерть такой явной была – как и всё, что в ту ночь случилось. И тогда, осознав это, я села на землю и начала хохотать. И над тем, что случилось, и над мыслями о будущей жизни – надо всем. В тот момент так зыбко всё было в моём сердце. Девы не понимали, над чем я так тяжело смеюсь.

Когда же поднялись павшие, а раненые не нашли на себе ран, Камка сказала, что спать нам ложиться уже не время, что сегодня будет баня. Пока жили на посвящении, мы не чистились, только набивали волосы золой от насекомых. И все поняли: раз хочет Камка устроить баню, кончается у неё наше время.

Ещё во тьме мы спустились к реке. Утоптали снег, сломили тонких деревьев, составили и покрыли войлоками. Развели костёр, стали носить голыши с реки и греть в огне. Одну деву посадила Камка растирать кору кедра, другую – скорлупу кедровых орехов, а сама сложила разные травы и, добавляя пчелиного мёда, стала всё это толочь.

Так не заметили мы, как наступил день. Тогда Камка велела нам раздеться донага. Расстелила на снегу войлок, насыпала золы из старого кострища и рубленой благовонной хвои, и мы стали складывать свою одежду. Складывали и пересыпали то морозным снегом, то вновь золою и душистыми травами.

Нагие и босые, мы стояли на снегу и дрожали всем телом, отводя друг от друга глаза и тела прикрывая. Камка глянула на нас и рассмеялась:

– Что жмётесь, воины? Или думаете, сила ваша в одежде? Те! Разотрите друг дружку снегом – вмиг согреетесь!

И прыгнула к нам со смехом, стала кидаться снегом, тереть спины и грудь. И все мы смеялись и верещали, бегая по берегу.

Раскрасневшихся, Камка впустила нас в шатёр. В центре на треноге висел котёл с горячими камнями. На них стали лить воду и бросать травы и семена. Пошёл густой, благовонный пар. После мороза и снега всё тело ожгло, а потом бросило в пот, и тут же меня разморило.