– Мы не пойдём туда, – сказала я. – Его нет на горе. Там – место охоты.

– Правильно! – обрадовалась Очи. – Он теперь спит в берлоге. И мы пойдём спать. Завтра найдём его по свежему следу.

– Нет, мы сейчас должны вернуть жертву. Я знаю, куда идти.

А я и правда твёрдо это знала. Потому не вниз стала спускаться, а пошла вверх, вдоль по обрыву. Очи – за мной. Хоть ни разу не была в этих местах, я словно внутренним взором видела, куда направляться.

Мы поднялись на каменистую плешь – пустое широкое место. Каменный язык спускался с горы, и снег заметал острые валуны. Через бурю я различала отвесные утёсы. Они стояли поодаль, неприступные, как стены, за которыми начинается чертог Бело-Синего, и каменный язык вытекал между ними.

– Нам туда! – махнула я вперёд и хотела идти быстрее, потому что радостью застучало сердце.

Но Очи вдруг бросила шест:

– Нет! Нет, Аштара, туда нельзя! Камка говорила, здесь вход в мир алчных духов. Я туда не пойду, и ты не ходи.

– Но Царь зовёт меня!

– Это верная смерть! Духи тебя манят!

– Почему? Почему так решила Камка? – Я была в отчаянии: всего шаг отделял меня от искупления, а мне не давали его совершить.

– Она знает: здесь тропа в нижний мир.

Страх остановил нас. Я проследила вновь каменную дорогу, заносимую снегом. Как стражи, стояли утёсы. Но духов я не видела, только снег и ветер.

– Я пойду, Очи, – сказала я твёрдо. – Если Царь зовёт меня в нижний мир, пусть будет так. Тебе же опять говорю: возвращайся.

И пошла, волоча мешок с мясом. Очи, ничего не сказав, догнала меня снова.

Наш путь был неблизок. Утёсы оказались могучими горами. Долго, мучительно долго мы шли по камням, падая от ветра и снега, а они всё нарастали и нарастали. И вот, подойдя к ним вплотную, мы оказались как бы перед границей: между скалами не задувал ветер, и камни лежали чёрные, без снега, словно мы стояли у входа в пещеру. Я застыла, не зная, идти ли дальше. «Царь ходит, не оставляя следов», – вспомнилось присловье охотников. Значит, для него это место: даже зимой он здесь следов не оставит. Подумав так, я хотела уже сделать шаг, но вдруг ко мне подскочила Очи, схватила за локоть и дико крикнула:

– Слышишь?

Из темноты, нарастая, вдруг пошёл жуткий гул. Низкий, рокочущий, он начинался тихо, но рождал ужас, от него камни принимались дрожать и двигаться, потом становился всё громче, поднимался и рос, после уже и свистел, и визжал, и словно бы хохотал над нами… Мы переглянулись: духов по-прежнему не видели, но кто ещё мог издать эти звуки?

– Хорошо, – кивнула я, – буду звать Царя отсюда.

И стала разворачивать шкуру. Она промёрзла, мясо слиплось. Я откалывала куски ножом. Потом, разложив на камнях, взяла голову козы и пошла с ней в проход.

– Царь! – крикнула я что было мочи, чтобы перекричать ветер. – Царь, это я! Я пришла вернуть тебе твою добычу! Чтобы нить жизни не обрывалась! Я осознала ошибку, Царь! Приди и суди меня!

И кинула козью голову. Ветер унёс звук удара, и я не увидела, куда она упала. Подождала, но никакого знака не давали ни духи, ни Царь. Тогда вернулась и стала кидать в проход куски мяса, пока не раскидала все. Потом снова стала слушать и ждать.

– Он молчит, Ал-Аштара? – спросила Очи, подойдя ко мне очень близко, почти прижавшись. Она уже вся промёрзла, тряслась, как в припадке.

– Я не слышу ответа, – сказала.

– А если он придёт и убьёт тебя?

– Это будет его суд, Очи. Но кто буду я, если не верну долю? Смерть лучше.

Тут опять загудело и загрохотало, словно из чрева горы, и Очи вцепилась мне в руку.

– Это не Царь, – сказала я спокойно. – Царь молчит и ходит неслышно. Царь – это тень смерти. Нам нечего бояться: это поёт Хозяин гор, ээ-торзы, сидя в своём шатре. Он посылает зиму.

– Те! Как-то страшно поёт, – через силу усмехнулась Очи. Эхо стихло, и она сказала: – Давай ждать под шкурой. Царь найдёт тебя, если захочет, а мы согреемся. Давай меж камней натянем и сядем, как в шалаше.

Подумав, я согласилась. Мы отошли к скале. Натаскав камней, сложили их и накрылись шкурой. Устроившись, отдышались и прислушались. Вокруг была тьма, хоть открывай глаза, хоть нет. Шкура быстро задубела. Мы надышали под ней, стало теплей, и кожа на лице принялась гореть.

Так мы сидели – и время как будто отступило. Я вдруг стала странно себя ощущать. Сидела без движения, подогнув ноги и обняв их руками. Но тело моё будто от меня отделилось, окаменев, а сама я, вытянувшись, как дым, заструилась во тьме. Так удивительно и непонятно то было. Я пыталась почувствовать предметы вокруг: и камни, и шкуру, и своё тело, и Очи. Но не чуяла: такие же дымные сути, и я могла в них раствориться. «Где же тогда я?» – подумала и сразу ощутила себя сидящей, согнувшись, ногою касаясь руки Очи.

– Ты спишь? – позвала я её.

– Нет. Я боюсь спать – вдруг провалюсь в нижний мир?

– Не бойся. – Я нащупала её руку и сжала ладонь.

Мы замолчали. Потом Очи снова спросила:

– А как ты думаешь, что там – в нижнем мире?

– Вода и корни. Ещё грибы.

– Да, а ещё черви, кроты и землеройки, – фыркнула она. – То под землёй! А я о мире, где живут алчные духи. Камка говорила, чтоб не совала носа туда, пока сильной не стану. Пока не обучусь. Но мне хоть и страшно, а манит туда. Как думаешь, – спросила она, – если человека закопать в землю, он попадёт в нижний мир?

– Шеш, что говоришь?! Разве можно зарыть человека? Он не проживёт без света.

– Да, в нижнем мире нет света. Но, быть может, там могут жить мёртвые? Может, это тот мир, что после смерти?

– Камка бы тебя услыхала! Откуда только ты это взяла? После смерти мы пойдём на вышние пастбища, к Бело-Синему, в нём растворимся. Об этом все знают.

Она замолчала, ничего не ответив. Мы посидели ещё, но времени не было, как той ночью, когда упало Солнце. Потом снова тихонько стала Очи меня звать:

– Аштара, ты заснула? Помнишь, как мы впервые с тобой повстречались?

– Я столько раз тебе говорила.

– Всё забываю. Расскажи.

– Это было на Праздник весны. После торжеств я пошла в лес и встретила тебя.

– Это было на Тёмном озере, да? Там, где трухлявая колода?

– Значит, помнишь.

– Нет, я плохо помню, как будто во сне.

– Там, когда стает снег, от коряги идёт тепло. Туда сползаются змеи греться. И я, придя, увидела существо, обвитое змеями, хотя обликом было человек. Я решила, что это дух, и сказала: «Здравствуй, сестра».

– Почему ты так сказала?

– Чтобы задобрить духа. А почему ты сидела со змеями?

– Я не помню. Помню, что убежала из стана и пришла туда. А что было в тот день?

В тот день был Праздник весны. Разложили большой костёр, зарезали белую тёлку мохнатого яка, шкурой её накрыли камень для подношений Луне. Потом вывели пленников. На праздник весны мы их всегда отпускаем, кто хочет, может уйти, а кто прижился – остаться. Но сначала они должны себя показать.

Тогда были пленники после похода вниз по Пенной реке. Люди, жившие там, рыли себе землянки, как лисы, а скот держали в загонах, сколоченных из шестов. Я помню их хорошо, хотя больше таких не приводили воины – говорили, их народ снялся и куда-то ушёл. Обликом они были схожи с тёмными, но глаза круглые, а не раскосые, носы небольшие, а лица плоские и волосы светлые, как мучные. Женщины носили монисто из бронзовых круглых пластин в несколько нитей. Их клали на грудь, одну пониже другой, так что вся она сияла от чищеной бронзы. И пели они высокими голосами, сильно и резко, поворачиваясь и приседая, чтобы монисто звенели. Их было пять. Отец отпустил всех, но ушли только три: самых молодых взяли в жёны.

Но ещё один пленник в то время жил у нас: сын царя степского народа. Уже несколько лет он жил в нашем доме, его отец взял в бою и держал, чтобы степские на нас не напали. Я мала была, мамушка меня к братьям редко пускала, и я плохо помню того мальчика.

Его звали Атсу́р – «речной конь» на языке степских. Отец учил его нашим словам, нашей жизни и нашим хотел сделать. Зачем, думаю я теперь, если всё наперёд поведала ему мудрая Камка и он знал, какую беду принесёт царевич нашему люду? Или обмануть хотел Бело-Синего? Только волку собакой не обернуться: не захотел Атсур проходить у нас посвящение и стал проситься в степь. И на праздник отец обещал дать ему свободу, если отпустит сам Царь.