С огромным усилием давался каждый шаг, мы поднимались всё выше над лесом, как вдруг услыхали невероятное: удары в бубен, звон погремушек, мелодичные песни флейт. Очишка шла первой и замерла, своим ушам не поверив.

– Люди! – сказала она шёпотом.

Мы переглянулись и двинулись дальше. Наконец вышли на плечи скалы, но звуки были поодаль. Медленно стали красться вперёд и увидели отблеск костра, идущий будто из-под обрыва. Очи присела и махнула рукой, чтобы мы сделали так же. Подобрались к краю и глянули вниз.

Перед нами был обширный, совсем лысый каменистый уступ. Попасть на него можно было только с того места, где мы затаились. Внизу горел костёр и веселились пять женщин. Впрочем, были ли это женщины, мы точно не знали: на плечах их лежали звериные шкуры, на лицах были маски, волос не видно, и лишь по высоким голосам можно было распознать молодых дев.

К их одежде были привязаны бубенцы, звеневшие при каждом движении. Две держали бубны, третья – флейту, на ней она выводила мелодии, остальные гремели коровьими копытами, дули в рожки. Инструменты все были, как делают в наших станах, но одежды, крики и танцы вокруг огня были нам дики и странны. Кто это и откуда явились здесь? В оторопи наблюдали мы и не знали, что предпринять. В этот момент одна из них отошла к утёсу и пнула большой свёрток из шкур. Он казался мягким, катился плохо, она пинала опять и опять, толкая к костру. Остальные радостно завизжали и принялись танцевать быстрее.

– Девы, – охнула тут Согдай, – там наша Камка! – и указала на свёрток.

Мы пригляделись: из войлока торчали ноги, обутые в сапоги, какие только Камка умеет шить, из бычьих шкур. Такие одна Очишка ещё носила, не узнать их было нельзя. Все ахнули.

– Отобьём! – сказала я твёрдо.

– Но оружия, оружия нет!

И правда, кроме детских кинжалов, у нас ничего не было.

– Камни! – сказала Очи и, не дожидаясь ответа, с пронзительным визгом «Айия!» вскочила на ноги и метнула вниз камень.

Я увидела, как он ударил в плечо одну из женщин. И не успели они опомниться, как Очи коршуном ринулась вниз и кинулась в бой.

Медлить было нельзя. Я тоже закричала и прыгнула вслед за нею. Скатываясь, схватила камень и метнула в женщину. Он попал в голову, если б была голова своя, не жить ей после такого удара. Но камень ударился о череп волка. Череп съехал набок, с женщиной же ничего не случилось.

Они побросали дудки и погремушки, выхватили кинжалы и стали драться. Дрались неистово. Ни ранить, ни повалить ни одну из противниц не удавалось. Они ещё и потешались над нами: отпрыгнув, приманивали, кривлялись, но, стоило только сделать к ним шаг, отскакивали – и так без конца. Они травили нас, быстро и легко двигаясь. Я ничего не могла сделать: моя противница была сильней, быстрей и выносливей, к тому же плясунья отменная, гибкая и вёрткая. Меня разбирала ярость. Тогда я поняла, что не возьму её силой, надо хитростью, и принялась оттеснять к краю утёса. Она будто не догадалась, крутилась передо мной, но когда отступать ей было уже некуда, я сделала выпад – и сама чуть не полетела с обрыва: она, легко оттолкнувшись от края, сделала такой невероятный прыжок, что не только перепрыгнула через меня, но и пролетела над всей проплешиной и уже хохотала с другой стороны.

Мне хотелось рыдать от обиды и зависти. Тут я увидела, как Очи пыталась обмануть свою противницу: бросившись вперёд, в последний миг вся сжалась и нырнула ей под ноги, чтобы сбить наземь. Но женщина прыгнула, кувыркнулась над ней и приземлилась в десяти шагах от этого места. Я поняла, что сражаемся мы не с людьми, а с камами или духами. Что мы могли им сделать?

Мы начали задыхаться и терять силы – от долгого боя, от невозможности ничего изменить. Женщины же, казалось, были отлиты из железа и продолжали кривляться и хохотать. Тогда, придя в отчаяние, я вновь подняла камень и запустила в голову противнице, хотя понимала, что ничего тем не добьюсь.

Но мой камень попал в цель. Он снёс с женщины маску, и я уставилась ей в лицо: на меня смотрела я сама и заливалась смехом.

Если б у неё была уродливая личина или звериная морда, я, верно, и тогда не испытала бы такого ужаса. Все девы увидели это и замерли, а женщины сняли маски: каждая из них была схожа с той, с кем дралась. Мы бились сами с собою.

Это длилось недолго. Как туман пропадает под солнцем, так эти лица стали вдруг исчезать, и на их месте явилось весёлое лицо нашей Камки. Мы оцепенели, а все пять женщин сблизились, и тут меня замутило до дурноты: они как бы вошли друг в друга, и осталась уже только одна Камка, хохочущая до слёз.

Оторопь не проходила. А она приблизились к костру, кинула туда припасённый хворост и села на тот самый свёрток. Сняла с себя волчью шкуру, что мы так тщательно сегодня выделывали, и сказала:

– Садитесь, девы. Отдохните. Как же вы повеселили меня!

Мы не тронулись с места. Не выпуская ножей, смотрели на неё. Наконец раздался глухой, полный злости голос Очи:

– Докажи!

– Что я человек, а не дух? Или что я мать тебе, лесной ты зверёныш? – обернулась к ней Камка.

Другие девы удивлённо переглянулись: до того никто, кроме меня, не знал, что Камка родила Очи.

Но та отвечала упрямо:

– Это не тайна. Докажи по-другому.

Камка вдруг издала звук, ни на что не похожий: как бы вороний крик и лебединое шипение вместе. И Очишка тут же опустила нож и подошла к ней: это был им одним ясный знак.

– Что это было? – спросила Ильдаза.

– Это наши войлоки, – ответила Камка, словно не понимая, и ткнула в тюк, на котором сидела. – А это сапоги, которые я не успела дошить. – Она вытащила заткнутые в тюк заготовки.

– Как возможно всё то, что мы сейчас видели? – спросила я, понимая, что она продолжает над нами потешаться.

– Вы видели то, на что способна дева, посвятившая себя Луноликой, – отвечала она. – Я показала вам, чтоб знали, ради чего вы пришли сюда. Луноликой матери девы – это корень нашего люда. Если люд погибнет, хватит одной из них, чтобы восстановить люд и обучить всему заново. Если же не станет дев, весь люд, как песок, разметается по миру. Понимаете ли вы это?

Мы молчали, глядя на неё в упор. Сердце у меня в груди колотилось, и я не знала уже, от битвы это или от её слов.

– Вы должны осознать, к чему вас призвали духи, – продолжала Камка, и голос её был звонок и твёрд. – Луноликой матери дева после учения не станет уже такой, как другие. Мужа не будет у неё, знать вы должны. Детей не будет у неё, помнить должны. Всю себя без остатка отдаёт она Луноликой. Лишь в случае ужасных бедствий, чтобы спасти люд, может дева снять эти обеты и стать матерью и женой.

– Всю себя эта дева битве отдаст, – говорила Камка. – Первой впереди войска поедет. В ней вся сила войска и его победа. Как у мужчины, смерть её на коне ездит. Старости не узнает она. Болезни не узнает она. Мужчина, слабость в теле почуявший, пояс развязать может и, духам отдав себя, всё же жить. Деву же, слабость почуявшую, Луноликая матерь сама забирает.

– Но почёт и слава деве такой в каждом стане, – говорила Камка. – Лучшие ткани лучшие мастерицы в дар ей несут. Лучшую дичь лучшие охотники ей несут. На дороге мужчины с ней поклоном здороваются, женщины и дети не поднимают глаз. В дом к ней без подарка не ходят. Как случается беда, болезнь или голод, к Луноликой матери девам люди идут.

Всё это было так, мы знали, но отчего-то никто в станах никогда не завидовал им, и никто не хотел, чтобы их дочери стали вечными девами. В отдельном чертоге стояли их дома, они редко общались с людьми, и стойбищенские хоть и уважали, а больше боялись их. Только раз в году, на Праздник весны, выходили к людям девы и для них танцевали.

А Камка так продолжала:

– Гордости и чванства девы не знают – Луноликая матерь карает таких. Лжи, обжорства, жадности не знают – Луноликая карает таких. Как всё дала, отобрать в любой миг может. Дверь в свой чертог отворив, выгнать в любой момент может.

Мурашки побежали у меня по спине. С детства питая любовь к этим девам, всегда с трепетом я за ними следила, но только в тот миг поняла, отчего они держались вдали от людей, лишнего слова не говорили, себя в строгости и почти нищете держали, хотя могли бы иметь всё, как мой отец и главы родов. Представилось мне тогда, что, всегда Луноликой длань на себе ощущая, они боялись её и слабости в себе подавляли. Представилось мне, что Луноликая, прогневавшись, в любой момент может ударить такую деву чеканом с неба.