Женщина пригласила Мортариона подойти к ней. Повелитель Смерти воззрился на тысячи лиц, а те, до того благоговейно внимавшие королеве, с надеждой обратились к иномирцу. Никто никогда еще не воспринимал его так.

«Странное чувство… Будто я притворяюсь кем-то другим».

Еще бы понимать, кого он обманывал — аборигенов или себя самого.

Те же мысли роились в голове Мортариона и несколько часов спустя, когда они с Тифоном, прикрываемые сзади воинами Савана, расположились на каменных креслах для почетных гостей в банкетном зале дворца — Апсирт праздновал мир и единение. Примарху не хотелось здесь находиться. Конечно, людям нужны подобные обряды, но он не разделял эту потребность и презирал шумные, развязные веселья. Повелитель Смерти сидел напротив королевы во главе длинного стола, за которым уместилось еще три десятка августейших персон и советников.

Весь вечер одни торжественные речи сменялись другими, каждая новая длиннее предыдущей, на разные лады перетирая приторный подобострастный мотив. Снова и снова элита рассыпалась в благодарностях за оказанное милосердие и уверяла в беспрекословной верности. Циркаскея время от времени ловила на себе взгляд высокого гостя и радушно улыбалась, а затем поворачивалась к голосистым придворным и опять превращалась в снисходительную матушку.

Раболепие этих людей, их полнейшая покорность раздражали Мортариона. Он не искал подвоха в сказанных словах. Трудно было вообразить, чтобы эти слабаки представляли хоть малейшую угрозу.

«Но они сражались. Они были готовы сопротивляться, пока ясно не увидели тщетность своих усилий. Они поняли, что им не победить, и сразу же сдались. Что это — здравомыслие или трусость? Так или иначе, им бы поменьше языками молоть…»

Тифон выглядел не лучше. Первый капитан источал злость справа от Мортариона, не притрагиваясь к угощениям.

— И вот это мы спасли, — тихо произнес он, чтобы его услышал только господин.

— Ты бы предпочел Согласие большей ценой?

Калас пожал плечами.

— Что с нами стало?

— Человека должна определять цель, а не наоборот, — изрек примарх. Слова звенели ложью. Он пробовал встать на путь, который бы выбрали многие его братья, путь, которого бы желал для него Отец, но не ощущал под ногами тверди и не видел, куда должен идти. — Мы созданы для освобождения человечества. — По крайней мере, в этом он был уверен. — А освобождение приходит не только в смерти.

— Нет, — признал Тифон. — Но что, если нам уготовано нести именно такое избавление?

Мортарион на миг задумался, а после мотнул головой, не найдя хорошего ответа.

— Знаем ли мы, что на самом деле спасли? — огласил сомнения первый капитан.

— Сегодня ночью я это выясню, — пообещал ему владыка легиона. — Я пройду по улицам этого города и раскрою его истинную натуру.

— Как владыки Фулгрим и Жиллиман.

— Нет, не как они. Мы с ними смотрим на мир разными глазами.

Под покровом темноты Мортарион шел по Темнису. Телохранители Савана, повинуясь приказу, держались точно в сорока девяти шагах позади. Примарху требовалось побыть наедине с собственными мыслями.

Он покинул дворец и направился вниз по склону на юго-запад, в самые плотно застроенные кварталы. Повсюду гремели торжества, будто война длилась много лет, а не считаные часы. Мортарион огибал толпы людей, приближаясь ровно настолько, чтобы прочувствовать их настроения, и двигался дальше. Вести по городу разлетелись быстро, и все, кто замечал нового господина, отрывались от пиршеств и плясок, дабы поклониться до земли и благодарно пролепетать что-нибудь хвалебное. Люди говорили как умели, без изящных словесных оборотов политиков, но от них разило тем же заискиванием. Примарх молча оставлял позади лебезящую челядь, кривя губы от отвращения.

Маршрут он выбирал наугад, ныряя в узкие аллеи, то и дело упираясь в тупики. Жилые комплексы вокруг не превышали пяти этажей; их стены, как и дворцовые, почернели от грязи. В маслянистом воздухе летала сажа из промышленных районов, накрывая столицу темной пеленой.

Окна домов располагались почти вплотную, обличая тесноту крохотных жилищ. Народ гудел и здесь, унижаясь перед примархом на все лады, но все больше находилось тех, кто безмолвно наблюдал за серым призраком и его мрачным эскортом из-за тусклых стекол и быстро прятался, стоило ему повернуть голову.

«И это свобода? В чем ценность такой жизни?»

Возможно, в чем-то таком, что он пока не разгадал. Он созерцал фасады, но не видел, что кроется за ними, в жилищах и душах. И чем дальше Мортарион шел, тем больше подозревал, что все увиденное им на Апсирте было лишь хрупкой фикцией.

Чувство неправильности происходящего со временем лишь усиливалось, но причина все ускользала. То же смятение относилось и к выбранному им пути. С каждой минутой в нем крепла уверенность, что он совершает ошибку.

«Я действительно в это верю?»

«Или просто хочу верить?»

Мортарион не знал. И в поисках определенности он продолжал идти, надеясь: ночь покажет то, что ему следует увидеть.

Ближе к подножию холма жилища становились беднее, а у самого низа он попал в трущобы, обитель самых ничтожных оборванцев. Постройки здесь жались друг к другу еще плотнее, а на петляющих узких улочках не было ни души. Мортарион задержался у входа в переулок, где ему бы пришлось тереться плечами о голые стены домов. Его внимание привлек звук — детский плач вперемешку с чем-то, что примарх поначалу принял за материнскую колыбельную.

Но женщина не пела. Она распевно что-то читала.

Мортарион просунулся в темный переулок навстречу звуку и вышел к двери — едва заметному черному пятну на полотне ночи.

— Ждите во дворце, — повелел он Савану, а затем пригнулся и переступил порог.

Под ногами захрустел мусор. Смрадный коридор изгибался под острыми углами безо всякой архитектурной задумки. После второго поворота мрак начал уступать место тусклому красноватому свечению. Речитатив доносился яснее, голос хрипел и булькал, а ребенок кричал во все горло. Внутри примарха нарастало беспокойство.

Завернув за очередной угол, Мортарион оказался в комнате с низким потолком. Хлипкие полки гнулись под тяжестью истрепанных книг. Куда ни посмотри, все ровные поверхности покрывала неразборчивая резьба — но примарх догадался, что это не просто хаотичные выплески больного сознания. В помешательстве прослеживалось постоянство, а начертанные письмена отражали безумную веру. В центре комнаты находился алтарь — грубо обтесанная глыба скалобетона, имевшая, однако, много общего с ритуальным изваянием в королевском дворце. Несмотря на небрежность отделки, схожее странное чувство движения в камне угадывалось безошибочно.

Над алтарем склонилась старуха, выплевывая резкие, скользкие слова. С головы свисали жиденькие пряди седых волос. Облаченная в драные лохмотья, нищенка буквально лучилась горделивостью и себялюбием — лишь некоторыми из многих знамений тирании предрассудков, что так крепко вцепились в человечество.

Никакого ребенка в комнате не было. Отзываясь на голос женщины, над алтарем вспыхивали огни ожившего камня. Языки пламени недолго колыхались, а затем таяли, издавая те самые обманчивые крики. Воздух дрожал, словно в предвкушении акта творения.

Псайкер… Само их существование неизбежно вело к безумию, и старуха всецело ему отдалась. Мортарион сжал челюсть от омерзения.

Женщина закончила свою песнь. Подняв голову, она улыбнулась пришедшему. Катаракта затуманила один ее глаз, но другой остался ясен и теперь смерял примарха острым проницательным взглядом, какой Повелитель Смерти уже однажды видел — у Циркаскеи на праздничном банкете.

— Хотите присоединиться? — язвительно прошептала старуха, не выказывая ни толики страха. Ее нисколько не заботило то, что она нарушала эдикты Согласия и повеления собственной королевы. Возможно, нищенка еще не знала о новых порядках, хотя Мортарион очень в этом сомневался — уж больно насмешливо та на него смотрела.