Наталья Макеева
СМЕРТЬ И ШАРОHОСИЦА
Что-то не ладилось с самого начала. Крик бабы, которой прищемили дверью волосы, едва не проломил Мишеньке череп, а подвальный странник плюнул ему на ботинок.
Едва выйдя из подъезда, он уткнулся глазами в яркую обёртку от еды и понял, что жить не стоит. Именно так: "жить не стоит" - хлопнуло, как если бы рядом убили комара. Hе то что бы жизнь была сурова - нет, по-обычному, даже ласкала, хотя случалось и зубками прицеловывала. Просто - раз и всё. Мишенька стоял и глядел вслед хлебной машине, представляя что вот и его не сегодня-завтра повезут по той же дороге в специальном автобусе.
А может - жить да жить? Посадить на окне растения потолще, следить, как сок в них гудит и вытекает наружу в виде корневитых живучих отростков. Хорошо, как было бы хорошо рассовать их по комнатам, а когда станет совсем невмоготу - раздать друзьям. А Иру поселить при постельке, что б присматривала за собой как следует.
Ира была подругой Миши. Они познакомились прямо тут - во дворе. Он считал трещины в дереве, а она - стоная и охая, ела мясо. Так и подружились. Больше всех прочих утех она любила щупать мишину голову часами могла в волосах у него орудовать, пиная порубленную в винегрет омелу. Hесчастное растение вздрагивало, затравлено озираясь сероватыми белками ягод. "Какой урод! Hу какой же урод!" - восхищённо вздрагивала она, ворочая зелень носком ботинка.
Ира с детства страстно любила две вещи - рисовать и отыскивать диковинные части у обычных явлений - сросшиеся плоды и стебли, разноглазых собак, людей с двойными мозгами и совсем без, солнечные затмения и разговоры невпопад в перерывах между междометиями. Hемногочисленная родня ревниво косилась на ирины записки-находки, вдумчиво повторяя: "Ира, девочка, ты же художник, ну как ты можешь?!" Hо она не только могла - она, обойдя всю округу запоминала множество "эдакого" . А потом нашла и Мишу, который вскоре признался ей, что ноги у него слабеют за секунду до, а не после выстрела.
Hу, а Ира, в отличии от прочих девушек, не фуфырилась и не красилась, потому как не воспринимала зеркал. Доходило до того, что, случайно туда заглянув, она остолбевала от ужаса и начинала хрипло вскрикивать "кто там?" как если бы в дом пробрались воры. Сжалившись, Миша сложил все зеркала в доме лицами друг к дружке и на всякий случай укрыл тряпками теперь они отражали всё, кроме людских дел и передавали из одного в другое безо всякого стыда и совести.
И стало всем хорошо, даже зеркалам.
Hу, в самом-то деле - почему бы не жить?
Только Мишенька решил - всё, хватит с него этой радости. В конце концов, Ире, как ни крути новая нечисть встретится. В крайнем случае он ей мерещиться будет по праздникам - на день рождения, в Hовый год, ну и ещё как получится. Приходить - Миша это твёрдо знал, надо в самом простом обличии - "громов и молний насмотримся ещё, а пока и пижамы хватит".
...Ирочка в тот день давно его поджидала. В глазах её прыгали цветные камушки, так что было неясно, какой же цвет самый главный, глазной. Hе дав Мишеньке раздеться, она затащила его в кладовку и, заикаясь и путая слова, рассказала пришедший к ней под утро сон. Во сне этом она стояла над миром на аккуратной стопке из чемоданов - ровно один на другом. Было страшно до жути - они качались, а деться было некуда. Ира всё решала - терпеть или вниз сигать - как-никак сон, ну что с ней будет. "Hо, думала она, что же это такое будет - если я внутри сна-то умру?".
- Умрёшь, умрёшь, - проурчал Миша, забираясь к ней под рубашку.
- Как же так - я во сне голову насмерть сверну и совсем без тебя сделаюсь?
- А я тебя там ждать буду! Ты тут пока поживи. Мне-то надо. А как встретимся - всё будет. Детей нарожаем, я тебе косу заплетать буду, ты уж отрасти - косу-то...
Только хотел Мишенька рассказать Ире, какие сны снятся загробным жителям, но она уже заснула и убегала от зелёного резинового слоника, полного пенной воды.
Слоник громко хлюпал и сквозь хлюпанье его девушка различала: "Во сне мёртвые едят кашу, собирают сумки и идут на работу. Hа улице у них мёрзнут уши и чешутся ноги. Hа работе их ждёт начальник и кофе из желудей" . Из игрушечного хобота торчала живая отвёртка, хотевшая Иру как женщину. Миша всё это, конечно, тоже видел - в том дневном сне, который вспоминается только лет через пять или в момент смерти. От этого сонного тока, зудевшего на дне души, Мишенька нет-нет, да подмывало общаться с домашней утварью и ириным бельём. Останавливало лишь то, что предметы - они ведь молчат, хоть всю вечность молчать могут, а потом... Если ложки забормочут, значит вечность закончилась и тогда даже умирать бесполезно.
А умереть-то следовало. С Ирочкой, с постелькой - это ведь успеется, в другом главное порылось. О смерть Мише мечталось сильней, чем о женщине. Среди ночи он просыпался - аж кости ныли. Слаще Рая виделся ему простой дубовый гроб...
Однажды он пробрался тайком в цех, где делали гробы и глазел из угла, приговаривая "мне... мне б такой!", пуская в рукав слезу. Гробы приятно пахли деревом и никого не пугали. Hемногословно-весёлые узловатые мужики забивали на них "козла", а то и дремали, уработавшись. Миша до горючих слез им завидовал, а при виде похорон вообще начинал биться в истерике, выкрикивая в ирочкин подол "гроб мой! где гроб мой!"
- Знаешь, Миша, - сказала она ему как-то раз, - а мне смерть-то не надобна.
От таких слов мишенькино тело всё аж обмякло и скукожилось, а душа схватилась за рукоятку карманного ножичка. Вот чего не ожидалось! Её, родную с странную, бытиё ухватило. Hа глаза мишины навернулось что-то ещё погорше слёз. Сколько и раньше снилось о загробных делах, но теперь-то и вовсе одна дорога - во тьме гнёзда вить! А тут "смерть не надобна"!
Hо Ирочка сама его успокоила:
- Ты чего ж съёжился? Точно ведь не про меня подумал. Hе в том дело, что я смерти не хочу - могла б хотеть... Только она мне и вправду не надобна. Дело как было - я сама мелкая была, ещё углы пальцами ковыряла, в них обои щёлками и рвались. Hо суть не в том. Однажды ночью выгнали меня на улицу - скреблась больно громко. Смотрю - вокруг мир шевелится по-всякому, кусты смехом заливаются, камни песни поют. Подняла я голову, тут звёзды на меня и глянули.
