– …и узрела, что он кончается в ее же руке.

***

Сапфировая Роза наклонилась, тронула шею акумы, кивнула. Вздохнула – жаль, не успела раньше. Но зато ее в бою не видел никто из непосвященных; судьба Сторонних стерла бы из памяти наблюдателей ее лицо, но не искусство. Теперь же секрет остался секретом.

В десятке метров за спиной женщины материализовалась фигура – странное существо из белого нефрита, похожее на смесь льва и пса.

– Остальные в безопасности, Рикарлен? – не оборачиваясь, осведомилась Сторонняя.

Присмотревший за бегством солдат дух кивнул, осторожно подходя ближе и осматриваясь.

– Никогда бы не подумал, что Безмятежная может так сражаться.

– Я не люблю схваток, – печально отозвалась Сапфировая Роза.

Рикарлен выразительно огляделся вокруг и остановил взгляд на трупе акумы.

– Видишь, как стало тихо и спокойно? – улыбнулась Сторонняя. – Я люблю безмятежность.

09.09.2012 – 10.09.2012

Звезды. Красные тона

Ступив на вьетнамскую землю, Сэм Хаммер поранил руку. Ничего страшного, мелкая царапина, но кровь выступила.

С того момента вся война для него окрасилась алым и багровым. Задумываясь о прошедших днях, он вспоминал прежде всего отблески заката, красных муравьев, ползущих по стволам деревьев, кровь из мелких ранок и ржавый оттенок воды, нередко встречавшейся в лесу.

Багряный цвет виделся ему везде, даже почему-то в зеркале. Но что удивительного? Цвет крови. А на войне она льется щедро.

С кровопролитием, правда, Сэм встретился далеко не сразу. Все время поначалу занимали долгие и утомительные походы, подготовка лагеря, безрезультатные засады, обустройство и хозяйственные дела… ну так без этого не обойтись, верно?

Хаммер обнаружил в себе талант отстраняться от происходящего, взирая словно с расстояния; особенно он пригодился, когда приходилось копать ямы и строить ограду вокруг лагеря. Усилием воли Сэм погружал разум в подобие ленивого сна, отрешался от монотонной работы и давал телу действовать. Усталости он в таком состоянии почти не чувствовал и мог трудиться, пока сержант Элиас не хлопнет по плечу, сообщая – делу конец.

Иногда ему казалось, что окружающие его почти не замечают. Да, он, конечно, всегда вел себя тихо и редко подавал голос – но солдаты все равно часто вскидывались, сообразив, что Сэм рядом.

Впрочем, чужаком он все равно не выглядел. Обычный парень из Аризоны, такой же, как и многие другие; разве что во вьетнамскую военную жизнь он скользнул так легко, словно всегда ей принадлежал.

Пару раз Хаммер вспоминал сцену, которую застал на вербовочном пункте, за сотни миль от дома: сержант погнал прочь молодого парня, решившего вызваться добровольцем, рявкнув – «Иди на хрен, Тэйлор! Тебе там делать нечего». Встретившись взглядом с парнем, Сэм был склонен согласиться – да, не тот взгляд, который нужен для войны.

Откуда взялось такое уверенное суждение… этого Сэм сказать не мог. Но считал, что судьба распорядилась правильно, отправив во Вьетнам его самого; Кинг как-то раз с усмешкой заметил: «Хаммер, ты тут словно родился». Солдат подумал и согласился: постоянное напряжение почему-то чувствовалось куда более родным и приятным, чем домашний покой.

День проходил за днем, и Сэм все больше вживался во вьетнамскую жизнь… и находил в ней все больше красного цвета. Как тогда, ночью в засаде, когда внутренний толчок пробудил его, заставив вскочить и послать автоматную очередь в смутные тени – за секунду до того, как подкравшиеся вьетнамцы сами открыли огонь.

Тогда от шальной пули погиб один из солдат, и кровь, казавшаяся в ночи черной для всех, в глазах Хаммера почему-то пылала красным. Именно этот образ – одежда, залитая кровью – первым приходил на ум, когда Сэм потом вспоминал о ночном бое.

Но сама гибель не вызвала в душе какого-то отклика. На войне умирают. Одна из общих черт войн во всех местах и временах.

Не вызвала никакой реакции и ругань сержанта Барнса, который прошелся по всем, в том числе и по Сэму, пусть и несправедливо. Хаммер и сам потом удивлялся своему спокойствию. Да, он смеялся вместе со всеми, сидел за карточным столом, ворочал грузы и ругал начальство – но внутри оставался почти бесстрастным, собранным и… нет, не напряженным. Ожидающим.

Чего именно – он сказать не мог.

Иногда Сэм чувствовал себя просто наблюдателем. Кем-то, кто взирает на взвод и оценивает его; кто учится у Элиаса вдыхать дым через ружейный ствол, весело ругается с Джуниором, слушает ругань О’Нила… Впрочем, нет. Любые попытки осмыслить приводили к перечислению в уме всего, что делает этот «наблюдатель» – и все.

Это ощущение пропадало только во время боев. Словно невидимая волна смывала отстраненность, принося взамен удивительно четкое понимание того, что и как надо делать. За проведенные во Вьетнаме месяцы Хаммер ни разу не был ранен и успевал вовремя дернуть других в сторону, убирая из-под пули.

Понемногу во взводе его начали считать приносящим счастье. Сэм не возражал. Даже сам так подумал, когда отряд во время рейда налетел на ловушки, и он успел оттащить Сэнди, прежде чем тот угодил под взрыв.

Но потом Мэнни пропал – и обнаружился уже позже, изуродованный и привязанный к дереву. И когда на его глазах Барнс допрашивал старика, что возглавлял деревню неподалеку… Про себя Сэм подобрал возникшему внутри чувству простое определение.

Конец удачи.

Особенно когда Барнс походя застрелил жену старика (опять брызги красного!), приставил пистолет к голове его дочери и был изрядно бит Элиасом; вот это Хаммеру показалось удивительно правильным.

Он не знал, почему не вмешался. Наверное, потому что казалось – это вражда Элиаса и Барнса, их поединок, куда другим нельзя вмешиваться.

Гораздо позже, уже в лагере, когда они с Элиасом сидели ночью под звездами, Хаммер проронил:

– Барнс считает, что поступил правильно. Но это… нарушение.

– Нарушение? – удивленно взглянул на него Элиас поверх трубки.

– Да. Это… это…

Сэм замялся, не зная, как объяснить то, что ему казалось простым и очевидным. Показать разницу между убийством в бою и вне его, насколько различны правила в обоих случаях. Но тогда бы пришлось и объяснять, что именно он понимает под «правилами» – а этого Хаммер не осознавал и сам. Просто чувствовал, но облечь в слова не мог.

– Если будут такие «нарушения» и дальше, – мрачно ответил Элиас, – то мы проиграем эту войну. Я этого так не оставлю, Хаммер. Может, если Барнсу убийство с рук не сойдет, то другие задумаются…

– Это твой бой, – кивнул Сэм. – Но я буду рядом.

– Хаммер, – рассмеялся Элиас, затягиваясь и выпуская к небу сладковатый дым, – ты иногда так выражаешься, что я прямо древнего рыцаря вижу.

Сэм пожал плечами. Образ ему понравился.

Элиас не дожил до того, как смог «не оставить». Очередной бой, очередная вылазка в джунгли – и он не вернулся; Барнс бросил, что он погиб на его собственных глазах. Хаммер не поверил; особенно после того, как увозящие солдат вертолеты чуть-чуть не успели к вырвавшемуся из джунглей окровавленному человеку, которого пули прошили как за мгновение до того, как спустилась подмога.

Сэму даже не понадобилось переводить взгляд на Барнса, чтобы ощутить исходящее от того холодное удовлетворение.

Об этом он и сказал вечером в казарме. Спокойно. Размеренно, как и всегда, даже чуть задумчиво.

Может, потому-то все лишь вздрогнули, переглянулись, а потом Джуниор заявил:

– У тебя нет доказательств.

– Мне они не слишком нужны, – произнес Хаммер. – Да и вам не нужны. Вы же знаете, что было так.

Он не спрашивал – он утверждал, и солдаты вновь замолчали.

– Барнс семь раз был ранен, – нервно бросил Джуниор. – Никто даже и не поверит, если ты скажешь…